Стеклянный мир

«… Грудная жаба. Пациент К. проснулся из-за жгучей боли в области сердца. По мере ухудшения состояния появились жалобы на чувство сдавливания и тяжести за грудиной. Зафиксировано: учащённое дыхание, бледность покровов, потливость, колебания частоты пульса. Срочно назначено лечение в виде таблетки нитроглицерина под язык. Пациент умер через 10 минут. Вскрытие показало, что коронарные сосуды были забиты бляшками. 9:10. Желтуха…» В комнате, залитой полуденными лучами весеннего солнца, стоит уютная тишина. Она нарушается только скрипом пера ручки Эвелин по бумаге и гвалтом играющей малышни за окном. Наставница уже успела написать отчёт об их трудовом утре в своём дневнике и теперь, не торопясь, просматривает свои запасы лекарств. Позже Магда, как обычно, напишет список того, что необходимо будет купить в аптекарской лавке Фридриха, и ещё один — с травами, которые сможет найти сама в лесу. Ещё чуть позднее — примется готовить необходимые на завтра отвары и разливать их по недавно вымытым Йегер баночкам. После — или опрос Эвелин по сегодняшним пациентам, или рассказ о каких-нибудь сложных случаях, когда она ещё работала в госпитале. В общем, до отдыха ещё далеко, но, с грустью понимает Эви, она будет скучать по этому. «Уже завтра я буду в Кадетском корпусе. Не верится», — взволнованно думает Йегер, закрывая отцовский дневник, теперь принадлежащий ей. Взгляд цепляется за несколько выпирающих страниц в конце толстой записной книжки, которые она подшивала сама. (Разумеется, можно было бы давно купить новый дневник и вести записи уже в нём, но иногда Эви открывает форзац, и инициалы папы, словно ласковый июльский ветерок, шепчут лживые слова о возвращении.) Навык шитья у неё тогда ещё хромал, и Эвелин вновь думает о том, что необходимо перепрошить странички в свободное время, пока что-то значимое не выпало из дневника и не утерялось навсегда. Сейчас она более уверена в своих силах и, помимо прочего, знает все возможные техники наложения швов: тут уж внесли свою лепту медсёстры из госпиталя и сама Магда, обучив Эви всем премудростям использования пинцета, иглы и шовного материала. За последние несколько месяцев у младшей Йегер было более чем достаточно времени, чтобы научиться основам оперативной хирургии и не только. После первой «экспедиции» в больницу Эвелин стала чаще там появляться: Дерцап иронично сообщила, что если Йегер угодно, двери лазарета для неё всегда будут открыты и сёстры милосердия будут только рады свободной паре рук. Так она познакомилась с Агнет — розовощёкой полненькой женщиной тридцати лет, которая занималась в основном роженицами и новорожденными. Узнала некоторые подробности течения многих инфекционных болезней, не описанных в трудах Гриши Йегера, от сестры Ирмы, которая покорила девочку не только своими глубокими познаниями в медицинском деле, но и своей добродушной улыбкой. Молчаливая, часто пребывающая в своих мыслях Софи открыла ей труднопостижимое изящество и гениальность оперативной хирургии. От каждой из них Эвелин узнала что-то, что теперь находилось в голове и было записано в дневнике. В госпитале не было строгого разделения на врачей и медицинских сестёр, однако было несколько исключительно врачей, которые занимались только хирургическими случаями и не ввязывались в любую другую работу. Такие люди не особо замечали Йегер, но радовались возможности отдохнуть лишнюю минутку, переложив некоторые лёгкие обязанности на её плечи. Так что Эвелин стала там своей в некотором роде. И оттого прощание с персоналом госпиталя и было грустным: многие убеждали её остаться, прямо говоря о безумстве идеи вступать в Кадетский корпус, или же сетуя на то, какой утомительной и скучной станет работа после её ухода. Некоторые уповали на то, что после окончания обучения Йегер перейдёт под их крыло уже на законных основаниях. Некоторые — за её спиной, разумеется — говорили, что она вернётся совсем скоро, не выдержав ужасов Кадетки, о которых в народе ходили легенды. — Ты серьёзно собираешься уезжать завтра на сборы в Кадеткорпус? Зычный голос Магдалины прерывает воспоминания девочки о сегодняшнем прощании с работниками госпиталя, заставляя вернуться обратно в реальность. Пронзительный взгляд серо-голубых глаз наставницы напротив заставляет Эви несколько растеряться. — Да, разумеется. Женщина поправляет седую чёлку, опуская взгляд на листы, лежащие на столе. Она вносит в список несколько лекарств, пока Эви нервно мотает стопой под столом. О, Йегер знает это выражение лица Магды: сжатые в бледно-розовую полоску губы и слегка сдвинутые на переносице тонкие брови указывают на явное раздражение, если не злость. Будь они знакомы меньше, то Эвелин ни за что не поняла бы этого, однако, как-никак, а последние несколько лет они провели бок о бок. Да и сама она узнала о людях и их поведении немного больше, став более наблюдательной. Поэтому, когда Эвелин нервно вытягивает идеальный носочек, достойный, наверное, самой примадонны Большого Театра*, для неё становится не такой большой неожиданностью то, что наставница сама начинает разговор. — Ты ведь понимаешь, что ты и, вообще, все вы четверо умрёте, если вступите в Разведку? Конечно, для Йегер это не неожиданность, но всё-таки несколько удивляет другое — интонация Дерцап. Абсолютно ровный голос с нотками беспокойства и злости. И ещё это выражение её глаз, в котором плещется то ли сопереживание, то ли откровенная жалость. «Мы стали очень близки друг другу, разумеется, — думает Эвелин, — однако…». Не успевает Эви додумать эту мысль, как Магда вновь заставляет её отвлечься от раздумий. — Эвелин, ты талантлива. У тебя есть всё, что нужно, чтобы прожить долгую и счастливую жизнь внутри Стен в качестве врача: талант, упорство и самое главное — желание учиться и работать. Если бы ты только захотела, через время, прилагая все усилия, ты могла бы стать врачом при семье аристократов. Но ты… — Магда прикрывает глаза ладонью, ненадолго прерываясь, пока Эви неотрывно смотрит на неё. Затем сталь в глазах наставницы внезапно режет своей прямотой. — Ты хочешь умереть? «Наверное, так я выгляжу в глазах каждого, кто узнаёт о моей мечте: идиоткой без мозгов и чувства самосохранения вкупе с суициальными наклонностями», — горько усмехается про себя Йегер, отводя взгляд. Хочет ли она умереть? Мысли о старухе с косой для Эви не были чем-то новым: в конце концов, крепко связывая свою жизнь с медициной, она не раз видела смерть пациентов. В госпитале, в доме Магды, в домах пациентов и в том самом заброшенном домике в лесу, где похитители держали Микасу в заложниках четыре года назад, она ощущала, как приторно горько — и страшно, очень-очень страшно — вяжет горло ощущение присутствия костлявой за спиной. Папа однажды успел сказать то, что она запомнила на всю жизнь: «Порой мы ничего не можем поделать со смертью. Мы не сможем привыкнуть к ней, но можем найти причину, сохранить в сердце этот случай и двигаться дальше. Иначе — умрёшь сам». К тринадцати годам Эви успела крепко-накрепко запомнить один важный урок: от смерти не сбежать. Она настигнет рано или поздно. Однако на примере брата она поняла и кое-что другое, не менее важное: если у тебя есть мечта или цель в жизни, смерть становится не такой устрашающей, не столь значимой, как было до этого. Словно, отсекая всё лишнее хирургическим скальпелем, ты становишься цельным, кристально чистым и сияющим светом своих намерений. Порой на пути ты можешь скатиться в сточную канаву и потерять свой блеск, но это лишь значит, что нужно проявить больше терпения и упорства для достижения своей цели. Эрен всегда верил в их общую мечту, а Эви всегда верила ещё и в него, поэтому знала, что никакая смерть ей не грозит. Не до того момента, как они выберутся за Стены и увидят своими глазами чудеса, описанные в запрещённых книгах. Мысли девочки сбиваются из-за скрежета ножек деревянного стула напротив. Магда всё ещё ждёт ответа, внимательно вглядываясь в неё, отложив свои бумаги. — Совсем нет, — в попытках отвлечься Эвелин рассматривает ручку, которую начинает крутить пальцами. Йегер громко выдыхает и берёт себя в руки, прекращая дурачиться с ручкой, поэтому заставляет себя смотреть прямо в лицо Дерцап: — Я не хочу умирать. У меня нет этого в планах. Но… Но я хочу вступить в Разведывательный корпус, потому что мне нужно знать, что есть за Стенами. Потому что я больше не могу… Просто невыносимо смотреть на Розу и понимать, что мы заперты здесь, на маленьком клочке земли, и только и ждём, когда придут титаны и убьют всех нас!.. — говорит она с внезапным запалом: — И ещё я очень сильно хочу приложить руку к истреблению гигантов. Хочу отомстить им за всё. Под конец речи Эвелин едва не переламывает ручку пополам, потому что вспоминает, чего именно лишили её титаны. Кого она больше никогда не увидит в этой жизни по вине огромных туш, которые только и делают, что уничтожают людей на своём пути. Злость несколько утихает, стоит Эви перевести взволнованный взор на наставницу: она не выглядит удивлённой — выражение смирения с лёгкой тенью грусти и сожаления появляется на её худом лице. — Но ты ведь понимаешь, что эта борьба будет очень долгой и мы уже проигрываем? Йегер слышит это едва ли не от каждого человека. «Людей рано или поздно пожрут», «это бесполезно», «титаны всё равно всех посмакуют в своём желудке» — такое ощущение, словно они уже смирились и готовы хоть сейчас идти с закрытыми глазами в пасть к какому-нибудь семиметровому уродцу. И это раздражает даже больше, чем разговоры о том, что из неё получится некудышный солдат Разведки. «Не попробуешь — не узнаешь», — фыркает в ответ таким умникам обычно Эвелин. Но сейчас у неё нет сил и желания спорить, так что она лишь утвердительно кивает. К тому же, это её наставница. Уважение к ней заставляет попридержать язык. Магдалина кивает ей в ответ, вставая с места и ставя чайник на огонь. — Знаешь, я надеялась, что ты передумаешь, когда привела тебя первый раз в госпиталь. Думала, увидишь, во что превращают себя эти несчастные сорвиголовы, и решишь остаться обычным врачом. Но подсознательно я знала, что этого не будет. Поняла это сразу же, как увидела твой взгляд. Ещё там, в лесу, при нашей первой встрече. У моего сына он был таким же однажды. Йегер хмыкает, вспоминая первый день посещения больницы: ведь именно тогда она лишь больше убедилась в правильности решения поступать в Кадетский корпус. И лишь спустя несколько секунд до девочки доходит смысл последних слов наставницы. От удивления у Эвелин открывается рот и округляются глаза. Сын? У Магды был сын? Что?! Она ведь ни разу не упоминала о его существовании! Заметив шок на лице Йегер, Дерцап издаёт глухой смешок, что приводит девочку в состояние ещё большего удивления. Магда, сдержанная, строгая и почти всегда контролирующая эмоции Магда улыбается и, более того, смеётся. Если бы сейчас с небес посыпались гиганты, Эви была бы и то не так сильно удивлена. За всё время, что они провели вместе, кажется, это первый раз, когда они столь откровенны друг с другом. Ножки стула противно скрипят, когда Магда вновь отодвигает его, присаживаясь напротив Эвелин. Её умиротворённое, с нотками задумчивости и радости лицо внезапно заставляет задуматься девочку о том, что в молодости Дерцап должна была быть очень красивой девушкой. — Да, Исаак был прекрасным ребёнком. Знаешь, он редко плакал, даже когда был младенцем. И глаза у него хоть и были как у отца, этого пьяньчуги, но добрые. А ты ведь знаешь, глаза не обманут, — с некой ностальгией в голосе наставница смотрит куда-то сквозь Эви, пока где-то позади тихо сопит чайник: — Он прекрасно осваивал врачебное дело, как и ты, и я уже строила мечты, что однажды он займёт пост главного врача в нашем госпитале. Но… Магда спотыкается на полуслове, вспоминая события давно ушедших лет. Что-то мешает ей, понимает девочка, однако наставница всё-таки решается рассказать эту историю до конца. Слова сами вылетают изо рта, складываясь в печальную оду. Она не закатывала истерик, когда услышала от пятнадцатилетнего сына, что тот хочет пойти учиться в Кадетский корпус: слишком уж была изумлена подобными новостями. На все её вопросы Исаак говорил, что нашёл своё призвание. Никакие логические доводы, просьбы и мольбы Магдалины не действовали на сына, совершенно внезапно решившегося на безумный поступок. «Образумься, Исаак! Успокойся ты наконец и вними голосу разума!» — говорила она. Но однажды лицезрела своими глазами его «призвание»: у неё были белокурые локоны, завораживающие зелёные глаза и прекрасное имя — Ария. Как оказалось, девушка очаровала его в случайную встречу в госпитале, где она находилась после очередной вылазки Разведоряда. Магда упросила его драгоценную Арию уговорить Исаака не рисковать своей жизнью, однако тот оставался непреклонен даже перед возлюбленной. Магда до последнего дня отъезда сына лелеяла надежду на то, что разум вернётся к нему, и он останется рядом с матерью, в безопасности, помогая людям и ей в больнице. Годы шли и добрый взгляд её любимого сына начал меняться. В какой-то момент она увидела в глазах восемнадацитилетнего юноши некие искры надежды, несгибаемости. И жажду жизни. Наверное, именно в этот момент Магду ударило, как обухом по голове, осознание, что её мальчик уже давно не ребёнок. Она не скажет об этом никому, но в тот день она не могла заснуть всю ночь, перечитывая дневники со старыми личными записями, в которых сынишка был ещё ребёнком. Ария умерла далеко за Стенами, исполняя долг солдата Разведки, незадолго до первой экспедиции Исаака. Слабый свет её надежды был потушен холодным льдом ненависти к гигантам. Главный пункт оказания медицинской помощи солдатам Разведывательного корпуса располагался тогда ещё в Шиганшине, в которую на момент вылазок за Стены поставлялись лекарства из нескольких городов за Розой. В поставке участвовал и госпиталь, в котором некогда работала Дерцап. Больница, в которой она души не чаяла и обожала работать. В те далёкие дни, когда она была ещё слишком наивна. Они должны были вернуться значительно позже с миссии, но что-то пошло не так, — впрочем, как обычно — и Разведке пришлось возвращаться в срочном порядке. Магда хотела лично присутствовать с раннего утра в госпитале Шиганшины в тот день, однако она была вынуждена задержаться и выхаживать одного недееспособного старого военного в родной больнице. Когда закатные лучи уже касались Марии, она наконец-то приехала в Шиганшину и увидела своего сына: с потухшим взглядом остекленевших глаз и зияющей чёрным пятном запёкшейся кровью на рубашке. Зелень формы была также испачкана кровью и землёй, как и лицо, но светло-голубой шейный платок, который она подарила ему перед первой вылазкой, почему-то остался целым и безупречно чистым. Почему-то именно на это она обратила своё внимание в тот момент, пытаясь отвлечься от ужасного зрелища. «Вот и успокоился», — припомнило подсознание Магдалине. Больше он не будет смотреть на неё с тем молчаливым упрямством, когда дело касалось солдатской жизни, потому что и смотреть-то больше некому. Вместо того, чтобы предаться скорби, она начала разбирательства: осмотрев впоследствии тело любимого сына, Магда не понимала, почему его не смогли спасти. При должном уровне мастерства хирурга и нужных медикаментах Исаак мог бы остаться в живых. Может, остался бы инвалидом, но её сын был бы жив. (На тот момент Дерцап пыталась отогнать от себя мысль, что он бы предпочёл смерть такой жизни. Что угодно готова была отдать, лишь бы Исаак был рядом с ней, живой.) Вот тогда-то она и познала другую сторону жизни высших чинов: необходимых лекарств в тот момент действительно не хватило, потому что главные врачи нескольких больниц за Розой просто не отослали нужное количество в Шиганшину. В том числе и из той, в которой она работала. Оказалось, что вместо этого доктор Флинн, которого она уважала и считала одним из самых великодушных людей в городе, попросту сэкономил на данной поставке, отправив солдатам Разведывательного корпуса меньше половины требуемых правительством медикаментов. Оставшуюся сумму он положил себе в карман, не испытывая ни малейшего стыда. Дошла она до этого не сразу, а путём долгого распутывания клубка интриг и бумажных заключений, после — собирания вещественных доказательств, а потому срок давности по предъявлению обвинений уже прошёл и уважаемый ею некогда доктор остался безнаказанным. Магдалина просто ушла из госпиталя, не найдя способа заставить главного врача отплатить за все грехи. Ей оставалось лишь попытаться залечить скорбь в своей одинокой халупе, помогая другим, пока однажды в рассветной дымке леса в её жизнь не ворвалась Эвелин.  — Теперь ты понимаешь? — серо-голубые глаза смотрят на неё едва ли не с отчаянием. — Понимаешь, что даже если вы вернётесь оттуда, не факт, что вас смогут спасти здесь?! Пропуская все эмоции наставницы через себя, Йегер чувствует злость на доктора Флинна, которого она видела несколько раз в больнице. Презрение к нему буквально заставляет её сжать дрожащие пальцы в кулак и захотеть заорать от несправедливости во всё горло. Ведь не так это должно быть: люди не должны зарабатывать деньги на жизнях других людей. Почему, почему так происходит?.. Однако, прежде чем окончательно предаться ненависти, ей необходимо ответить на вопрос. — Но это было до того, как я решила стать полевым хирургом в Разведке. Эви не отводит взгляда от шокированной Дерцап и продолжает свою мысль: — Не то, чтобы я считала себя всемогущей или всесильной. Конечно, нет, я самый обычный человек и ещё только учусь быть врачом, однако… Однако я точно знаю, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить товарищей и помочь им по мере сил. Я действительно считаю, что у меня и моих друзей есть все шансы на победу в этой затянувшейся борьбе. Магда смотрит на неё широко раскрытыми глазами, а после — ухмыляется, опустив взгляд на поверхность стола. Напряжение, витающее в воздухе, развеивается вместе с мягкой улыбкой, которую наставница посылает Йегер. — Бесполезно. Ты такая же, как Исаак. Все вы. Тогда… Посвети своё сердце данной цели, Эвелин, — кивает Дерцап, а затем раздаёт дальнейшие указания, возвращаясь к своему привычному виду суровой наставницы. Почему-то теперь девочка чувствует себя абсолютно спокойной и уверенной: что бы ни произошло, она и её семья будут в порядке, как и Магда. *** Ножницы размеренно щёлкают над ухом Эрена, пока тот сосредоточенно мозолит взглядом потёки на стене барака. Краем глаза Эвелин подмечает необычную для брата сосредоточенность и спешит спросить: — Что-то случилось? Ты уже несколько минут пытаешься прожечь взглядом бревно. Близнец резко дёргается в сторону, из-за чего Эви едва успевает отдёрнуть руку с ножницами до того, как она полоснёт ими по лицу брата. — Ой, — неловко произносит Эрен. Эвелин смачно даёт подзатыльник мальчику, вмиг покраснев из-за злобы и испуга. — Не витай в облаках, титан тебя возьми! А если б я не среагировала вовремя? Ты же без глаза мог остаться, идиота кусок! — Прости, я правда случайно, просто задумался, — потирая ушибленный затылок, Эрен с виноватым видом пытается оправдаться. Часть отросших прядей и часть причёски, которую она уже успела привести в порядок, вкупе с щенячьими глазами брата выглядят так умилительно-несчастно, что она просто тяжко вздыхает, унимая желание ещё раз хорошенько врезать. Да и если это кто-то заметит, малышня поднимет шум, начиная драку уже всерьёз: дети в бараке были обделены лаской и заботой и бросались на рожон при любой возможности. Так что Йегер-младшая поворачивает ладонью голову брата в обратное положение и продолжает своё нелёгкое дело. Так адски сложно, однако, стричь ровно эти волосы! Слава Марии, что брату вообще всё равно, как сильно она накосячит с его причёской. Ему главное — чтобы волосы не лезли в глаза на будущих тренировках. — Так о чём задумался? — мимоходом интересуется Эви, думая, как поступить с волосами на затылке. — Думаю, что тебе всё же лучше остаться здесь и работать в госпитале, а не идти в Кадетский корпус. — Ага, остаться… — не отвлекаясь от своих мыслей, кивает Йегер-младшая, а через несколько мгновений восклицает в неверии: — Чего?! — Выслушай меня! Предвидя бурю, Эрен оборачивается к сестре всем корпусом. Он замечает в бирюзовых, таких же как у него самого, глазах разгорающиеся недоверие и злость. Но больше всего там горькой обиды и разочарования. Этого он боится больше всего, поэтому скорее спешит объясниться. — Я знаю, что ты, как и я, хочешь побывать за стенами. Знаю, что мы мечтаем об этом вместе с тех самых пор, как Армин показал нам книгу о внешнем мире. И я прекрасно знаю, что ты готова на всё, чтобы мы смогли отомстить титанам, а после путешествовать по этому огромному миру из книг, даже если в реальности он окажется совсем не таким, — он берёт секундную передышку, чтобы убедиться в том, что его близняшка слушает и действительно понимает, что он хочет донести. — Но, Эвелин… Я хочу, чтобы ты серьёзно подумала. Я бы смог отомстить за нас обоих, и когда бы гигантов не осталось на земле, мы смогли бы вместе путешествовать в безопасности. Сейчас у тебя есть Магда, есть больница. Ты вполне сможешь стать достойным врачом, который понадобится при вылазках во внешний мир после того, как мы убьём всех титанов. Но если ты пойдёшь в Разведку… Эвелин, я не знаю, смогу ли тебя защитить, как и обещал. Я не уверен, что смог бы… Его речь обрывается взмахом руки девочки и одним коротким вопросом: — Думаешь, мне нужна твоя защита? Не то чтобы она прекратила злиться на него за такие абсолютно идиотские мысли, из-за чего хочется огреть его той кочергой неподалёку от них, однако вправить ему мозги раз и навсегда стоит здесь и прямо сейчас. Эрен может только нелепо хлопать глазами на вопрос сестры и после попытаться как-то нелепо оправдаться, приводя в аргументы нечто очевидное навроде «я же твой брат, я обязан». Эви смотрит на свои ладони — маленькие ладошки, не слишком-то уж предназначенные для усиленной физической нагрузки — и сжимает их в кулаки, вновь перебивая близнеца: — Я знаю, что ты хочешь защитить всех нас. Но ты не можешь. К тому же, Микаса с Армином не нуждаются в этом, да и просто не позволят тебе этого, ты и сам знаешь, — она вперивается в него своим решительным взглядом. — А я… Может, и не так сильна, как вы трое, но у меня свой путь, а у вас — свой. Никогда не сомневайся во мне. Я справлюсь сама. Требуется несколько секунд, чтобы переварить ответ Эвелин, и Эрен наконец кивает, принимая услышанное. — Вообще, я думал, что Армин и Микаса после окончания училища пойдут в Полицию, поэтому не слишком беспокоился о них, — несколько задумчиво протягивает брат. — Это явно не то, что у них на уме. Уверена, что они пойдут с нами в Разведку после окончания Кадетки, — с ухмылкой качает головой Эви, а затем поворачивает брата за плечи обратно на стуле. — А теперь, если не возражаешь, давай покончим с этим и пойдём за Армином и Микасой. Что-то они долго в этот раз на кладбище. Эрен угукает, а Эвелин вновь сосредотачивает своё внимание на стрижке. *** — Спасибо, что уступила верхнюю койку! Ах, всегда мечтала поспать на верхнем ярусе, когда услышала о таких кроватях, — радостно восклицает Эви, присаживаясь на край кровати Аккерман. Та аккуратно раскладывает те небольшие пожитки, что у неё были с собой, в тумбочке рядом. — Не за что, — не отвлекаясь от своего дела, отвечает Микаса. Первый вечер в Кадетском корпусе очень волнительный для Йегер: новая обстановка, много новых лиц и бурлящее в крови ощущение, что совсем скоро грядут перемены. Девочка никак не может понять: нервничает она из-за этого или же наоборот, предвосхищает будущее. — Йегер Эвелин! На выход, к инструктору Шадису! — вещает громкий мужской голос на весь женский корпус. От удивления Эвелин подпрыгивает с койки, несколько криво отдавая честь вошедшему солдату, однако вместо того, чтобы двигаться к выходу, сталкивается взглядом с Аккерман, в глазах которой тоже читается лёгкое непонимание. — Живее, Йегер! У меня здесь ещё дела есть, помимо тебя, или сама будешь искать кабинет Шадиса, — прерывает их гляделки парень. Порядком уставший, он разворачивается на каблуках сапог и выходит, не дожидаясь девочки. Через несколько метров от здания Эвелин успевает нагнать сопровождающего, продолжая про себя задаваться вопросами: «Зачем я понадобилась инструктору? Уже успела где-то накосячить? Или меня хотят отослать обратно? Нет-нет, тех, кто не подходят для учёбы здесь по тем или иным причинам, уже отослали около часа назад, сразу после медосмотра. Фух, хотя бы из-за этого можно не переживать. Но всё же что происходит? Почему позвали одну меня?» Целый ворох вопросов без единого намёка на ответы вертится в голове девочки, пока она шаг в шаг следует за широкой спиной солдата. Спрашивать его, понимает Йегер, бесполезно, потому что он лишь исполняет приказ главного и вряд ли знает подробности. Они заходят в главный корпус Кадетки, и Эвелин нервно одёргивает воротник выданной с утра рубашки, пытаясь выглядеть более презентабельно. Она хочет оглядеться по сторонам, но из-за волнения может смотреть только на ноги впереди идущего, боясь потеряться, если отвлечётся хоть на секунду. Наконец после нескольких поворотов парень толкает какую-то дверь, и Йегер заставляет себя оторвать взгляд от пола. Первое, что бросается ей в глаза — это лысина Кита Шадиса, склонившегося над какими-то бумагами. На ней играют солнечные блики от небольшого зеркала, стоящего в углу, и в этот момент Эвелин кажется это такой уморой, что она едва сдерживает приступ смеха в глотке. Однако ей становится совсем не до веселья, когда за спиной жалобно скрипит дверь, оставляя девочку наедине с главным инструктором 104 отряда. — Сколько раз говорил этим бездельникам, чтобы смазали петли до того, как въеду в этот кабинет. Сразу несколько нарядов влеплю, чтобы не маялись дурью, — громыхает над столом голос Шадиса, наконец-то отвлекшегося от своего занятия. Действительно, за своими переживаниями Эви не заметила, что кабинет всё ещё заставлен некоторыми коробками и в целом выглядит необжитым. — Эвелин Йегер… — задумчиво протягивает мужчина, сканируя её внимательным взглядом. Девочка сглатывает вязкую слюну и мигом отдаёт честь, пытаясь не облажаться так же, как один из курсантов на первой перекличке. Всё-таки будет крайне стыдно, если она перепутает положение сердца из-за нервов. В её поле зрения попадают только пуговицы на его рубашке, потому что она не хочет по какой-то причине — неизвестной даже ей самой — устанавливать с ним зрительный контакт, но и без этого чувствует его цепкий взор, подмечающий каждую мелкую деталь. И её подрагивающие губы Шадис, наверняка, тоже заметил. — Что ж, по крайней мере, честь ты отдавать умеешь, — из груди Эвелин вырывается вздох облегчения, как он продолжает: — Но вернуться обратно тебе всё же придётся. Ты не подходишь для обучения на солдата. Собирай вещи и едь с остальными, кого отсеяли.