Солома в волосах

      Потолки в госпитале земляные, потому что и госпиталь, и вся их база на этот март в тылу — землянки. Небольшие, целому батальону в них тесно было поначалу, а как их несколько раз из тыла в бои и обратно поотправляли, жаловаться стало не на что.       Аллен с трудом привстает на локтях, морщится, когда плечо прошивает болью. Порывается посмотреть на свою левую руку, но не решается. Знает — ничего нового не увидит. Как была она покрыта черствой коркой ожога, так и осталась, только бинты новые.       Уолкер хочет снова рухнуть на спину и уснуть: их пока не трогают, значит, можно хотя бы ненадолго расслабиться, но слышит музыку из соседней землянки — дверь открыта, звуки доносятся отчетливо. Аккордеон и нестройный хор тонких девичьих голосов. На улице темно, и холодно блестят звёзды, воздух тоже холодный, промёрзлый, но Аллен это игнорирует, шагая на музыку.       Незадолго до войны фильм вышел — «Истребители». Так вот в нём песня была — «Любимый город». Её все девчата их безумно любят. Лави только ради них научился её играть, хотя и навыков кот наплакал, и времени в обрез. Стоит ему сесть и взять в руки музыкальный инструмент, как просят «Любимый город» сыграть. Полностью слова никто не знает, только отдельными обрывками, времени выучить особо не было, но окончания куплетов — самые запоминающиеся части — выводят дружно.       Есть девочка — медсестра. Вся такая маленькая, хрупкая, как птичка. Командир их батальона частенько говорит, что ей бы не мужикам неотёсанным кровь вытирать, а с мамкой дома сидеть, да она только смеется на это звонко-звонко. Единственная она из девчонок все слова песни знает, а ещё поет красиво.

Пройдёт товарищ все бои и войны, Не зная сна, не зная тишины. Любимый город может спать спокойно, И видеть сны, и зеленеть среди весны.

      Опираясь спиной на стену, Аллен не может не улыбнуться. Знает, что старшая медсестра потом будет ругаться, но не обращает на это внимания, отгоняя от себя куда подальше негативные мысли. Смотрит на соловьем заливающуюся девочку, которая выглядит даже младше него самого, на стоящих рядышком девушек: медсестёр, редких солдаток, — и на довольного Лави. На то, как он ловко переставляет пальца, как сам же тихо подпевает, как ярко-ярко улыбается.       А потом Хисториан, когда песня уже заканчивается, замечает его и подзывает к себе, чтобы в стороне не стоял. — Аллен, иди сюда! Ну, иди же! Чего стоишь-то, как неродной?       И, кажется, плечо уже не так уж и сильно болит, и рука под плотным слоем бинтов до свадьбы заживёт.