Heroes and Villians

— Папа, все догадаются, что перед ними не Маглор, едва он возьмёт в руки инструмент, — заметила Назгуль, отвлекаясь от заметок, которые делала к очередной повести, которую хвалила чуть ли не каждая аданет из встреченных ей. — Вокальные данные у него сомнительные, и только слепой не заметит всего одну струну на его лютне, а лишь глухой не поймёт, что играет на этой струне он весьма посредственно. — Зрителей можно отсадить от выступающих подальше, — весело отозвался Назгул, продолжая, высунув язык от удовольствия, рисовать на холсте, разложенном на полу. — Не сразу и заметят! Даже если заметят, всегда можно сказать, что Маглор решил удариться в эксперименты! Звучит? Звучит! А касаемо вокальных данных... Дочь, разве ты не понимаешь, у всех разные вкусы, я более чем уверен, некоторым эдайн и Маглор покажется безголосым. Может, кому-то и я вокалист лучше Маглора, не такое уж невероятное предположение, даром, я пою через примочку... Самим владыкой Аннатаром изобретённую между прочим! Лучше посмотри, какую афишу я нарисовал! — и отошёл от своего творения, чтобы не мешать дочери взглянуть на него. — Ты всегда хорошо рисовал, папа, — сказала Назгуль, бросив взгляд на произведение отца, — но знаешь... Он, конечно, одарённый и всё такое, тот музыкант, которого ты нашёл, но иногда он... иногда форма превалирует над содержанием, — и, подумав, уточнила, — то есть, у него эксперименты сильнее музыкальной составляющей. Наверное, интересно бить мечом в кастрюли, и звук они издают очень мощный, согласна, но мелодии этих кастрюль я не улавливаю... — Именно! — Назгул улыбнулся. — Всё верно, дочка, на то и расчёт! Если публика ничего не поймёт в творчестве этого юноши, то проникнется ещё сильнее! Разве ты плохо изучила публику? Уверен, ты изучила публику даже лучше, чем я! Если публика чего-то не понимает, она редко признаётся в этом. — Нну, в принципе, да, — подтвердила Назгуль, — в принципе, публика и не такое любит, пусть он лучше в кастрюли бьёт, чем проникновенно воет, как убил маму, папу и маленькую сестрёнку, брр, — и, натурально, содрогнулась. — Но почему он за Маглора, скажи, пожалуйста? — Публика идёт на имя, — без тени удивления ответил Назгул дочери, осматривая афишу. — И, буду честен, вряд ли они Маглора слышали, ты понимаешь, что я имею в виду. И, кстати, не юноша меня нашёл, а я нашёл его, он у Радагаста грибы собирал с грядок. Без спроса, как ты понимаешь... Ну и рассказал мне, что музыкант, когда я поинтересовался, как его сюда занесло, когда увидел, что парнишка решил пожевать грибов, не отходя от грядки. — Пожевать? — Назгуль хихикнула. — Пап, а ты не мог немного... — Мне тоже жаль те грибы, — сказал тот, — но и парня мне жаль, сырые шампиньоны не самая вкусная вещь на свете. Он убрался конечно, понял, что виноват, ну мы и разговорились, пока он лопатой махал. Так я и придумал устроить парнишке концерт, моральная компенсация, мы же не злыдни, в конце-то концов. Здорово придумано, дочь, согласись! А там и до фестиваля музыкального недолго. Придумать название покрасивее — и публика в наших руках. А начинать нужно с малого. — Да уж, — Назгуль, глубоко вздохнув, отложила заметки и изящно поднялась с кресла. — Надеюсь, заплатишь ты ему не сырыми шампиньонами... Назгул усмехнулся. — Грибы бывают разные, дочка, — сказал он. — Жареные, например.