В колыбели. . .

      Маяковский впервые выбрался за это лето прогуляться с Осипом и Есениным. Как только приехали в Петербург, ему стало тяжелее, постоянная работа и частые крики Лили выводили его из себя. Все больше и больше накалялись отношения между Маяковским и его женой.       А сейчас Владимир думал лишь о том, что нужно больше проводить время с Есениным и Осипом. Он обхватывал руку мальчика, который шел по мостовой. Рядом особо не было людей, отчего Маяковский даже был рад.       «Подумать только, еще год назад я совсем не знал, что такое покой. Он слишком сильно скрасил мои дни, так хочу его обнять, но я же знаю, что Сережа оттолкнет,» – думал про себя Маяковский, пока Сережа рассказывал о чем-то из домашних сплетен. – Ну и знаете, Владимир Владимирович, – продолжал свою болтовню Есенин, как вдруг его перебил Маяковский. – Нет, не хочу даже знать, что происходит в моем доме, – тот улыбнулся ему и закрыл глаза. Правда, не хотелось слушать этих сплетен.       Есенин замолчал и после взял Осипа на ручки. Юноша поцеловал мальчика в лобик, а тот смеялся и смотрел на Володю.       «Он даже, кажется, меня и не слушал!» – подумал Есенин, глядя на малыша, который весело смотрел по сторонам. «Хотя, какая разница, пойду молча и ничего не скажу больше!»- заявил Есенин сам себе.       Они шли вместе по бульвару. Рядом иногда проходили люди. Да, уже поздновато для прогулки, но оба продолжали идти, пока Ося радостно верещал на руках у Есенина. Маяковский взглянул на Есенина, когда тот в свою очередь тоже решил взглянуть на Владимира. Их взгляды пересеклись и остановились друг на друге. – Никогда не замечал, что у Вас карие глаза, – прошептал Есенин, отвернув голову, немного краснея. Было слишком неожиданно, что они оба повернули головы в один момент.       На лице Маяковского почти ничего не взыграло. Тот лишь усмехнулся и посмотрел на Есенина: – А я не замечал, что у Вас голубые глаза, они похожи на васильки, – тот хмыкнул, когда Есенин снова посмотрел на него.       Они дошли до парка, где после остановились. Осип пошел гулять по траве, а Есенин за ним. Спустя минут двадцать, когда малыш устал, он лег к Есенину, который лежал под деревом, Маяковский тоже сидел на траве, рядом с нянькой. Для обоих повисла тишина. Владимир иногда смотрел на Есенина, а Есенин иногда смотрел на Владимира.       На секунду Маяковский приблизился к задремавшему Есенину. Сережа лишь прикрыл глаза, когда почувствовал, что сначала руку, а после и талию обняли, а его тёплые губы накрыли чьи-то сухие и до ужаса холодные, но он не подскочил от страха. Даже не потому, что на ногах лежал Осип, а потому что он давно ждал этого поцелуя. Его руки слегка обхватили голову Маяковского, которую он притянул. Поцелуй углублял Маяковский, понимая, что его уже точно не оттолкнут.       Когда воздух закончился у обоих, Есенин аккуратно отпустил губы Владимира, а тот в свою очередь отпустил его. Малыш встал от звуков шуршания травы и посмотрел на отца, а после на Есенина, снова смеясь.       Есенин снова взглянул на Маяковского, улыбаясь и незаметно для обоих перейдя «на ты»: – Ты так долго ждал, когда я все-таки дам себя поцеловать, да? – спросил Есенин, привстав и посмотрев на бегающего Осипа.       Маяковский лишь молчал, обхватив пальцы Есенина. Ему уже не нужны были никакие слова от Есенина, главное, что он позволил осуществить это глупую, но отчего-то заветную мечту.