Лагерь

— Так, народ, я понимаю, что прощание будет для вас очень «печальным», — Аизава в воздухе показал скобочки руками, — но убедительная просьба в костре ничего не жарить, в нём не надо пытаться кого-нибудь сжечь... — мужчина пристально глянул на Бакуго, который даже не отреагировал на его замечание, так как был ужасно занят наблюдением того, как Изуку пытается нацепить на его руку красную нитку, такую же, как и большинства из их отряда. Хочется отметить то, что после ответного признания Мидории Кацуки стал гораздо спокойнее. Эта была первая ночь, когда он спал не бухча проклятия себе под нос, утром он не бил мокрым полотенцем Киришиму и Каминари весело гогоча, а за завтраком не проронил ни одного мата в сторону младшего отряда за их косяки, хотя, на ногу ему наступали ни раз. Вожатые надеялись, что это продлиться до самого конца, когда они смогут спокойно выдохнуть и отправить его на попечение его родителей. Но Бакуго так не считал. Он вообще не понимал, почему к нему привязались все с самого утра. Он впервые проснулся с прекраснейшим настроением, что заставляло его порхать на крыльях ветра. Его самолюбие отказывалось признавать, что всё его отличное настроение связанно со вчерашним днём, поэтому блондин просто ссылался на правильную ногу при подъёме. Но странные вещи он замечал всё чаще, например, когда они шли в столовую на завтрак он еле докоснулся до руки Мидории и это вызвал такой резонанс эмоций, что хотелось одновременно кричать от удивления и восторга, а также заткнуться самому, заткнуть всех вокруг и наслаждаться этим моментом. Киришима больше не казался таким-то уж дураком, Каминари так вообще проявлял себя как милый паренёк и это пугало. Когда Кацуки понял, что он думает о тех идиотах в таком ключе, то сразу же встрепенулся. Не дай Бог он скажет это при них, они же не забудут его слова до конца своей жизни. Но изменения замечали все, кроме самого Изуку. Толи он настолько глуп, толи Бакуго с самого начала вёл себя с ним так, что разницы то он и не видит. С тех пор как Изуку перестал принимать мощные подавители, он будто расцвёл. Под глазами перестали залегать синяки, из-за огромного времени провождения на солнце веснушки стали очень чёткими. В лагере довольно хорошо кормили, поэтому поправиться было легко, но Мидория не стал толстым. Его полнота была прекрасна. Кацуки только недавно стал замечать какая же всё-таки фигура у ЕГО омеги прекрасна. Плоский животик и в противовес этому довольно аппетитные бёдра, которые манили к себе взгляд, заставляя облизываться. После завтрака отряд направился в сторону спортивного поля, где Аизава горел желанием вымотать детей до состояния «овощ», чтобы они ничего не натворили на последнем костре. Парням Шота выдал мяч и вывел на поле против молодых и шустрых, чтоб наверняка. А девочкам дал волейбольный мяч, обещая победителям купить любого напитка вечером. Вот и заняты дети на два с половиной часа. Только одно беспокоило всех окружающих. Это синяки на лицах двух альф, которые как-будто не замечали друг друга. Фингал под глазом у гетерохрома и разбитая губа красовались на всеобщее обозрение, не давая никому покоя. Ну а сбитые костяшки на правой руке и припухшая щека Бакуго говорила сама за себя. Аизава не стал придираться к такой мелочи, как драка двух юных альф, но злой взгляд на себе они ощущали даже тогда, когда гоняли мяч по полю. Изуку молчал. Он прекрасно понимал кто был зачинщиком драки и так же он прекрасно знал, что ни один из альф не расскажет о причине их потасовки.Гордые засранцы. Так и продолжалось весь день, пока Аизава, с замиранием сердца и небольшим огнетушителем не повёл весь отряд к прощальному костру. Огнетушитель, конечно был взят просто потому что "Так безопасней", но ржачь незнающих суть людей был довольно неприятен. Когда все отряды выстроились в безопасном расстоянии от огромного костра, в котором казалось было два Бакуго в высоту. Киришиме было противопоказано разговаривать до того момента, пока костёр не потухнет полностью. А во избежания дополнительных травм Шота поставил Кацуки поближе к Мидории, которого попросил почаще придерживать его за руку, чтобы альфа полностью превратился в кисель и сил у него не осталось ни на что кроме стояния. После такой просьбы щёки омеги стали пунцовыми, но после недолгого размышления он всё же согласился. Вот теперь то он стоит и исполняет свою роль, в качестве успокоительного для Кацуки, который в первую же минуту их соприкосновения руками застыл как столб. " Он сам дотронулся до меня? Он держит меня за руку по своему желанию? Его рука такая мягкая и маленькая... я и вправду педофил. Боже, откуда он такой правильный взялся? За руку... боже он же ещё и держится крепко за мою, неужели он так сильно этого хотел, что не выдержал на глазах у всех? Может чуть позже он меня сам даже поцелует? А может даже..." Блондин встряхнул головой, отгоняя подальше плохие мысли и смотря на смущенного Мидорию. Бакуго заметил, что после отъезда Урараки Изуку погрустнел. Стал неохотно разговаривать с девчонками и вообще как-то потускнел в плане общения со всеми. Даже Шото не смог разговорить его в тот вечер, максимум чего он добился - это тихого "угу" перед сном. Кацуки вообще не разбирался в психологии омег, тем более в таком случае он был беспомощен. Поэтому ему оставалось, просто ждать когда парень отойдёт от такого "горя". - Можно я тебя поцелую? - чуть шёпотом спросил красноглазый. Мидория удивлённо посмотрел на блондина. - Когда ты об этом спрашивал меня? - в эту же секунду губы Кацуки, чуть сухие от волнения прикоснулись к губам Изуку, таким приятным и тёплым. Все кто стоял сзади, а точнее весь отряд, перестали любоваться костром и фотографироваться, начиная смотреть на двух парней. Пока Бакуго не заметил этого и не показал всем фак, по-дружески.