Белый тамплиер

      1170 год       Яркие лучи полуденного знойного солнца сверкали на водной глади, играя на волнах. Они мимоходом скользили и по кронам деревьев, просвечивая их, отражались от доспехов спешащих по делам воинов, заглядывали в окна, тревожа припозднившихся с пробуждением засонь. Свет озарял чьи-то лица в толпе, блестел на крестах богоугодных построек, бликовал металлическими предметами — тазом торговки рыбой, ведром или удилами от конской упряжи. Луч выхватывал фрагменты на стенах и конусовидных крышах башен крепости, пускал солнечные зайчики, один из которых, продвигаясь все выше и выше, достиг креста, венчающего одну из башен.       На крыше башни, вцепившись в этот крест одной рукой, стоял, отклоняясь, семилетний мальчик. Он держался на вытянутой руке, нога его упиралась в основание креста, а тело свободно висело. Слабый ветерок играл со светлыми, будто выгоревшими волосами мальчика. Сосредоточенно нахмуренные брови на бледном лице, отмеченном подтеками грязи и ссадинами, были почти не видны. Глаза цвета венозной крови напряженно и вместе с тем жадно всматривались, будто пытаясь объять все.       Солнце причиняло мальчику боль — его глазам тяжело на дневном свету. Но любопытство сильнее боли — ему интересно все. Это понятие «все» включало в себя жизнь мирян, от которой он, увы, был далек почти с самого рождения. Именно поэтому он жадно наблюдал за тем, что происходит за стенами крепости, так и за тем, что вне ее — башня позволяла ему глядеть на жизнь внутри и снаружи.       Мальчик шумно вдохнул, стремясь обонять все запахи, которые его окружали. Самый сильный из них — запах с моря. Из звуков же снизу до него доносился гомон толпы, лошадиное ржание, гавканье собак, крики на все лады:       — Лучшая обувь только от Ольсена де ля-Ви!       — Рыба! Свежая рыба!       — Смена рыцарского караула!       — Рыба, свежая рыба! Судаки, селедки!       — Фасоль! Бобы!       — Мордериго!       А, это уже ничего не продают, это его потеряли. Мальчик по имени Мордериго улыбнулся и начал целенаправленно смотреть вниз, выискивая глазами крикуна.       — Мо-о-о-ордер-р-риго!       Пока его не заметили, можно поторчать на крыше еще.       — Мордериго!!! — Крик поглощал собой почти все остальные возгласы на небольшой площади. Впрочем, возможно, Мордериго так казалось, ведь звали его, и именно поэтому он выделял вопль из всего остального шума.       — Мордериго де Кенуа! Быстро вернись в замок!       Мальчишка продолжал игнорировать зов до последнего. Он видел человека, который ищет его: недовольный тамплиер в плаще и белом балахоне шатался по площади, расталкивая людей и прикладывая руку то к губам, чтобы вопить громче, то козырьком к глазам, чтобы солнце не слепило. Из-под кольчужного капюшона выбивались темные жесткие пряди стриженых волос. Мужчина задрал голову, и Мордериго увидел его небольшую бородку.       Ай, опять этот противный Умберто де Менье!       Мальчик скривился. Тамплиер, щуря глаза, высматривал его на крышах и наконец заметил — ребенок на фоне гулявших по крышам стражников резко бросался в глаза, тем более что стоял он на вершине башни.       — Мордериго!!! — Мальчик буквально услышал, как лязгнули зубы приставленного к нему рыцаря. И понял, что надо спускаться, но позволил себе промедлить еще немного.       — Я все Роберу расскажу!       А вот это уже возымело действие. Мордериго отцепился от креста, съехал на ногах по скату крыши, схватился руками за ее край, отпустил, пролетел какое-то расстояние вниз, уцепился за край бойницы, потом снова отпустил, и так спустился на стену. Со стены уже стало намного проще сойти вниз — он, смеясь и уворачиваясь от попыток стражников и тамплиеров поймать его, пробежал к тому месту, где торчавшая из стены балка была ближе всего. На ней он раскачался, перемахнул на другую, потом вцепился в выступающую часть стены, а с нее уже сиганул в проезжавший мимо воз с тряпьем. Смеясь, Мордериго вытряхнулся из тележки и поспешил к Умберто, который недовольно стоял поблизости, уперев руки в бока.       — Опять безобразничаешь, малыш Мордериго, — недовольно сказал тамплиер, брезгливо сняв с его головы какую-то ветошь и отбросив в сторону.       — Я просто поднялся повыше, вот и все!       — Ты же знаешь, тебе запрещено выходить за пределы нашей обители! Почему ты сбежал из замка?       — В замке скучно!       — Тебе не должно быть скучно! Если наставник отпускает тебя, значит, ты должен уделить время молитве или помощи братьям. Рано или поздно тебе предстоит стать нашим братом. Робер де Сабле спит и видит тебя в ордене, а я вот ума не приложу, что он нашел в тебе — ты маленький негодяй и паршивец, — заявил Умберто, волоча мальчика за плечо. Тот насупился и попытался одернуть край темно-зеленой ткани:       — Пусти, порвешь платье!       — Ничего, заштопаешь. Дури много, раз носишься.       — У-у-у!       — Не мычи. И перебирай ногами быстрее, опоздаем к завтраку и молебну! Тебе еще специи принимать!       — Не хочу-у-у!       Разговаривая, а точнее, препираясь, тамплиер с мальчиком постепенно пробирались сквозь толпу к замку, где жили братья ордена. На Мордериго косились люди, крестились, глядя в белое, будто обескровленное лицо и алые глаза. Порой Умберто де Менье прижимал того к себе, чтобы миряне не видели его необычайной обескровленности. Если кто-то глядел очень уж пристально, тамплиер прикрывал лицо Мордериго краем плаща. В его присутствии миряне не смели обозвать мальчишку дьяволом или кинуть в него камнем, а посему один из Бедных рыцарей Христа уверенно и быстро, без происшествий, вел заплетающего ногами Мордериго обратно к дому братьев.       — Не хочешь, а надо, — возразил тамплиер. — Ты совсем белый, откуда в тебе огонь появится, если не будешь пополнять в себе сей важнейший гумор, а?       — Жжется!       — Знаю, что жжется! Но без этого никак — себя не жалеешь, так хоть сеньора своего пожалей — он платит баснословные деньги за каждый мешочек, а ты кривляешься, неблагодарный!       Мордериго обиженно замолчал. Он понял уже, что жгучих специй не избежать. Противно только, что Умберто вечно бьет по больному, упирая на сеньора!.. Поедание острых приправ стало одним из способов, а вернее, попыток лечить мордеригову белизну, коей он страдал от рождения. Самым худшим методом было прижигание раскаленным прутом, которое периодически грозило мальчику. Иногда доктора принимались пускать ему кровь, надеясь, что это поможет восстановить баланс необходимых в организме веществ. Маленький де Кенуа боялся собственной крови, терял сознание не столько от потери ее, сколько от страха, и несмотря на все «лечение», упрямо не становился темнее.       Порой казалось, что лекари добились успеха — цвет глаз Мордериго менялся на светло-голубой. Но всякий раз выяснялось, что в этом повинно освещение — именно от него зависело, будет ли просвечивать в них кровь или нет. Неяркое солнце или полумрак храма и подвалов замка тамплиеров позволяли юному де Кенуа хоть как-то сливаться с толпой — пусть волосы оставались светлыми, глаза уже не горели розовым или алым. Однако стоило только ему встать поближе к свечам или выйти на солнце — взгляд становился похожим на раскаленные угольки. Несведущих мирян эти глаза пугали, но тамплиеры, что содержали мальчика у себя в замке, успели убедиться, что это следствие неведомой болезни, а не одержимость сатаной. Кое-кто даже жалел бедного Мордериго, которому приходилось пытаться восполнить кровь и желтую желчь «огненными» корнями и прочими малоприятными средствами.       От осознания неизбежности визита доктора Мордериго приуныл. Увидев, что он притих, Умберто перестал его распекать. Робко поглядывая на мирян, мальчик жался к тамплиеру — единственному знакомому существу из всей толпы. Он недолюбливал одного из своих постоянных наставников, но тот хотя бы не смотрел на него с таким изумлением и страхом. Маленький де Кенуа с интересом рассматривал прилавки с едой — фруктами, мясом, хлебом и рыбой, вдыхал запахи, слушал говоры и перезвоны и терялся, когда ощущал на себе взгляд, полный страха и непонимания.       — Умберто, брат, можно, мы купим хлебушка? — возле очередного прилавка с большими свежими булками, которые были еще мягкими и хрустели корочкой, Мордериго потянул наставника за рукав.       — Надо у магистра просить дозволения.       — А мы всем братьям купим! Можно?       — Магистр дозволит, тогда мы с тобой выйдем и купим. Пользуйся, пока достопочтенный де Милли не в отъезде.       Мордериго окончательно поник, опустил глаза и в замок воротился уже кроткой овечкой. Однако вся его покорность мигом слетела, как только во дворе замка он заметил молодого мужчину с золотистыми волосами. Мужчина на расстоянии переговаривался с кем-то из братьев, возможно, что по очень важному делу, но мальчик, будучи рад ему до безумия, позабыл о приличиях, вырвался от Умберто и помчался к нему.       — Сеньор де Сабле! — вскричал Мордериго и бросился в объятия. Будучи маленьким, он умудрился обхватить талию молодого человека и ткнулся лицом ему куда-то под грудь.       — Ах, ты, Мордериго, разбойник! — адмирал Робер де Сабле потрепал его по голове.       — Уймите своего сорванца, сеньор, — усмехнулся брат де Менье. — Снова удрал в город.       — Мордериго, — Робер посерьезнел. — Я же тебе говорил, чтобы ты не убегал за пределы замка!       Тот, не разжимая кольца рук, преданно посмотрел ему в глаза.       — Не гляди, не гляди так, шельмец! — усмехнулся адмирал и снова сделался серьезным. — Это же неспроста так, Мордериго. Для твоего же блага тебе лучше находиться среди рыцарей и услужающих братьев ордена. Я только что вернулся из похода, и чем ты меня обрадовал? Тем, что опять носился по городу? Не стоит тебе показываться на глаза мирянам, Мордериго.       Маленький де Кенуа поник. Его больше всего огорчали не наказания от кого-либо из ордена, а то, что его любимец Робер де Сабле был им разочарован.       — Вот видишь! — торжествующе фыркнул Умберто де Менье. — И Робер тебе то же самое говорит.       — Но здесь целый день так… так одиноко… да и ты редко бываешь…       — Ты же знаешь, будь ты старше, я бы взял тебя с собой в поход.       — Вот и забирайте сорванца, — вставил брат Умберто.       — Заберу, — засмеялся Робер и обнял мальчика за плечи. — Рано или поздно заберу. А пока пойдем на утреннюю молитву и на завтрак, а то все пропустим.       Они побрели по крытой части двора, ведущей в трапезную. По пути Умберто негромко переговаривался с адмиралом. Мордериго счастливо молчал, прильнув к любимцу. Полумрак здания скрывал фигуры, превращая в силуэты, а свечи и факелы желтили лица, выхватывая их из темноты. Мордериго и Робер вместе походили на странное чудище — будто к человеку приросло еще что-то. На деле же это просто мальчик не мог перестать обнимать дорогого ему человека. Маленький де Кенуа знал, что адмирал тут ненадолго, что они скоро расстанутся снова, а это значит, что он должен получить от Робера все тепло, что ему доступно.       — Гляди, когда ты здесь, какой он сразу ласковый и кроткий, — усмехнулся храмовник.       — Он, бедный, скучал по мне, поди… Ты скучал, Мордериго? — де Сабле обратился уже к мальчику, погладив его по голове. Тот ничего не ответил, ибо слов во всем мире не хватило бы, чтобы выразить все, что он чувствовал.       — Ну и зачем ты принес его сюда, раз вы друг без друга не можете? — задал Умберто риторический вопрос.       — Скажешь тоже. Он был еще совсем маленький, когда я его нашел.       — И в качестве нянек ты выбрал Бедных рыцарей Христа, — усмехнулся тамплиер.       — Ну… так, Мордериго, иди вперед. Нам надо наедине поговорить. Иди, иди, займи нам места в трапезной.       Тот медлил и опять по-собачьи взглянул в ясные голубые глаза Робера.       — Иди, дружок!       Маленький де Кенуа с неохотой подчинился и убежал вперед по коридору.       — Ты так ему и не рассказал? — возмущенно выдохнул Умберто. Адмирал промолчал. — Ты ничего не сказал ему?       — Он знает, что я принес его на воспитание сюда.       — Но всей правды он не знает! И как долго ты будешь от него скрывать?       — Столько, сколько понадобится, — нахмурился Робер. Он нервно пригладил золотистые волосы.       — Замечательно. Ты сделал нас его няньками, а…       — Замолчи, — недовольно обрубил молодой человек. — Зачем ему рассказывать все подробности? Пока еще рано. И потом, кто делал вас няньками? Им до пяти лет занимались кормилица и капеллан. Насколько я знаю, сейчас он тренируется вместе с рекрутами. Его еще учить и учить… — Он вздохнул.       — Прежде всего его стоит обучить смирению, — строго сказал Умберто.       — Он еще ребенок, — небрежно махнул рукой Робер.       — Ребенок имеет право знать.       Адмирал промолчал.       — Ты слишком любишь его, чтобы признаться, — де Менье изогнулся змеей.       — Он мне как сын, — пожал плечами Робер. — Естественно, я хочу пока уберечь его от такой жестокой правды.       — Смотри, не навреди ему таким образом, — Умберто сузил глаза, поправил пояс и замолчал, давая понять, что разговор окончен. Адмирал тоже ничего не сказал. Он напряженно поглядывал по сторонам, боясь, что сейчас окажется, будто Мордериго подслушал их разговор. Но тот поджидал их у входа в трапезную. Он стоял с недовольным лицом, скрестив руки на груди и спиной подпирая стену. А завидев тамплиера и адмирала, тут же подбежал к Роберу и взял его за руку.       — Я же тебе сказал, займи место, неслух, — посмеялся адмирал. Мордериго потерся об него белой головой, еле сдерживаясь, чтобы от избытка чувств не начать скакать вокруг. Храмовник только покачал головой.       Наконец, получив любимого наставника в свое распоряжение, Мордериго засы́пал его вопросами — и про его дальние странствия, и про поход, и про воинские дела, и про флот. Но больше всего его интересовало только одно:       — А ты по мне тоскуешь, мой сеньор?       — Конечно, — Робер усмехнулся и погладил его по голове.       — А я у тебя большой мальчик?       — Уже в пояс мне дышишь, а раньше совсем маленький был…       — Значит, мне уже можно знать про дверь? Про то, что там?       Дверь, она же Та самая дверь, располагалась почти под самой крышей. Она вела в комнату под чердаком и всегда оставалась запертой. Мордериго с детства облазил практически все помещения в резиденции ордена, но ни разу не смог попасть за Ту самую дверь. Выцарапанный на ней символ — змею, свившуюся кольцом — некогда покрыли красной краской, перечеркнули алым крестом тамплиеров, но в один из разов, когда Мордериго наказали мыть этот этаж, он заметил, что за красным цветом что-то просвечивает и аккуратно ободрал слой краски. Сказал, что случайно. Протирал, мол, но, видно, много мыла добавил. Понятное дело, соврал. С тех пор эта дверь не давала ему покоя — единственная меченая во всем замке. Он постоянно о ней спрашивал и постоянно получал ответ, что еще маленький, чтобы об этом знать, что, естественно, его не устраивало.       — Для этого все-таки недостаточно большой, — Робер нахмурился и пригладил волосы, что говорило о том, что он раздражается или нервничает.       — А когда для этого буду большой?       — Я сам скажу тебе, — сдержанно и как-то холодно сказал тот.       — Не приставай, — обрубил Умберто.       Мордериго слегка испугался, увидев, как у них обоих испортилось настроение и поспешил перевести разговор на менее опасную тему.       Троица стала спускаться в трапезную, встречая по пути голодных тамплиеров. Кое-кто из них, судя по особенно взъерошенному и мятому виду, только что проснулся — рыцарям Храма разрешалось вставать позже, если накануне они уставали. Мимо прошли мужчины в белых одеяниях с красным крестом, почти все нечесаные, а кто-то — из носивших длинные волосы — даже в колтунах. Некоторые тамплиеры глядели на белесого Мордериго равнодушно, другие если не с презрением, то во всяком случае с непониманием. Хорошо еще, что полумрак винтовой лестницы, ведущей на один из подземных этажей, где была трапезная, вновь окрасил его глаза в бледно-голубой.       — Что на завтрак сегодня?       — Каша, — переговаривались меж собой тамплиеры.       — А когда пирог с зеленью будет?       — Завтра, сказали.       — Ой, хоть бы завтра!       — А ты у магистра испроси дозволения и в кашу розмарина добавь, если даст!       — На всех испрошу!       — О-о-о!       — Да чего вы, сопы будут еще, — встрял кто-то из услужающих братьев.       Тамплиеры одобрительно загудели — вымоченный в напитках хлеб, который и назывался сопами, они очень даже любили. Мордериго, на краткий миг позабыв про Робера, крутился у рыцарей под ногами, восторженно их слушая и заглядывая в глаза с нежностью и преданностью. Чем ближе оставалось до трапезной, тем сильнее притихали храмовники — им, в общем-то, не позволялось много болтать попусту. Обсудив завтрак, голодные рыцари успокоились, и только косо поглядывали на Мордериго, который сновал меж ними туда-сюда, как котенок.       — У-у-у, мелочь! — засмеялся кто-то из них.       Робер де Сабле, который сильно отстал, неодобрительно поглядел на рыцарей, готовый вступиться, но, к счастью, тамплиеры и не подумали навешивать пинков юркому мальчику, хотя кто-то из толпы, играя, легонько пихнул его.       В трапезную тамплиеры спустились в почтительном молчании и встали возле стола, готовясь петь молитвы. Капеллан, живший с храмовниками, стоял на небольшом возвышении, ожидая их. Старшие рыцари и те, кто пришел раньше всех, встали возле стены. Пара мгновений — все затихли, перестали копошиться, распрямились и затянули «Отче наш» после вступительного соло капеллана.       Маленький Мордериго вытянулся в струнку и тоже пел, крутя головой — ему все еще не хватало выдержки стоять недвижимо во время молитвы, и он смотрел своими необычными глазами на остальных рыцарей: поют или нет?       Хор густых мужских голосов, сопровождавшийся парой-тройкой более тонких, похожих на женские, отдавался эхом в высоких сводах. Казалось, что поет один человек, но изо всех мест льется, множится его голос. Кто-то из рыцарей пел низко, кто-то чуть выше, и порой становилось непросто различить слова их молитвы. В таких случаях Мордериго подхватывал мотив и смешно подвывал в такт — несмотря на уроки у капеллана, слова молитв он часто путал, поскольку священных песнопений существовало невозможно много. Идеально наизусть он помнил только "Отче наш" - просто потому, что ее чаще всех повторяли, и только здесь он почти не путался. Ему было легче учить, когда он разбирал слова песни, а это удавалось в основном в начале. Дальше для мальчика все сливалось, но он продолжал петь невесть какие слова, озираясь на других рыцарей и замирая на мгновения. Он увидел, что адмирал тоже молится, и сердце его преисполнилось радостью.       — Аминь! — наконец пропели тамплиеры, и это означало, что они могут мыть руки и садиться.       Один из братьев, как полагалось, вместе с капелланом обязан был читать священное писание, но начинали они после того, как услужающие братья помогут рыцарям вымыть руки, а те рассядутся по местам. Эти действия, несмотря на все попытки совершать их тише, все равно сопровождались звоном, звуками движимых скамеек, плеском воды и прочим, что мешало бы читающим. Тамплиерам, в отличие от каких-либо других рыцарей и даже сословий, полагалось всегда питаться в чистоте, что и породило обычай мыть руки и каждый раз стелить на стол белые салфетки с алыми крестами по краям — и упаси Господь тебя запачкать эти кресты! Маленькому де Кенуа пару раз сильно влетело за то, что он капнул на них соусом.       Скрипя скамьями, рыцари расселись попарно. Мордериго завертелся, пытаясь пробраться к Роберу и усесться с ним. Рыцари, которых он задевал, с неодобрением косились — ишь, маленький возмутитель спокойствия! Впрочем, находились и такие, кого умиляли и забавляли маленькие ладошки, осторожно касавшиеся спины. Мальчик наконец добрался до адмирала. Тот был единственным человеком, с которым ему разрешалось трапезничать, не спрашивая ни у кого дозволения.       Услужающие братья разнесли рыцарям кубки и блюда с сопами, после чего уселись на свои места. Капеллан и один из храмовников принялись читать священные тексты. С этого момента то, до чего не дотягивалась рука, тамплиеры просили друг у друга жестами или негромкой речью.       Мордериго, крайне довольный тем, что раз они пришли впритык к завтраку, то поедание специй откладывается, если не отменяется совсем, плюхнулся на лавку. Радостный, он болтал под столом ногами, не замечая, что его серый кушак свешивается до пола, подметая пыль. Он бодро жевал кашу, поглядывая на любимца Робера наглыми глазами, такими, как у стащившего со стола курицу кота. Обычно он ел хуже, возможно, именно из-за того, что рот у него горел от жгучих порошков, и тому тамплиеру, что трапезничал с ним в паре, приходилось вечно отрезать ему каши* и подвигать поближе, безмолвно заставляя принять пищу.       Но вся радость мальчика быстро улетучилась, когда вместе с напитками услужающий брат поставил перед ним небольшую миску с красным молотым перцем. Мордериго растерянно глядел то на него, то на Робера. Адмирал сурово мотнул головой, нахмурившись, после чего жестом попросил у кого-то из братьев стакан молока, который поставил рядом с миской. Мордериго в последний раз жалобно поглядел на Робера, а потом сдался, зажмурил глаза, зачерпнул ложку перца и сунул в рот, который тут же начало жечь. От остроты у него текли слезы и не хватало духу попытаться жевать порошок, и де Сабле, чтобы облегчить его участь, постучал по стакану, напоминая, что надо попить. Чихая и плача, Мордериго сделал глоток, и это хоть как-то облегчило его страдания. Но оставалась еще почти целая мисочка, и весь порошок из нее требовалось принять. Истекая слезами и соплями, несчастный обесцвеченный мальчик сжевал-таки перец, запивая его молоком.       Робер протянул ему небольшой стакан вина — много боялся давать, поскольку желтая желчь — один из четырех гуморов, четырех жидкостей, что бежали по жилам человека вместе с кровью и олицетворяли стихии — представляла собой горячий и сухой гумор, который белесому, будто обескровленному Мордериго и требовалось пополнять. Вино считалось горячим и влажным средством, и его не рекомендовалось давать мальчику. По тем же соображениям ему никогда не позволяли запивать перец водой, которая только сделала бы еще хуже, ибо была, разумеется, холодной и влажной.       Де Кенуа глотнул пару раз и замер за столом, безучастный и равнодушный. Есть ему вообще расхотелось, он даже не глядел на любимые сопы. Адмирал де Сабле подсел к нему поближе и погладил по спине, упрашивая взять хлеб и прекрасно зная, что аппетит у мальчика проявится только тогда, когда он перестанет чувствовать огонь во рту.       Однако сильнее, чем остроту перца, Мордериго в такие минуты ощущал, как хочет быть таким, как все — не белым. Он желал, чтобы волосы у него потемнели, глаза стали синими, а кожа не напоминала по цвету одеяния тамплиеров. Да, Робер де Сабле, магистр и некоторые другие храмовники нередко отмечали, что красно-белый Мордериго страшно похож на их же одежды, и когда они говорили об этом, он преисполнялся гордости, но цена за то, чтобы быть окрашенным Христом в цвета ордена, была слишком высока.       Потеряв из-за специй свой озорной и воинственный настрой на несколько часов, маленький де Кенуа притих, пел молитву после завтрака как-то хрипло и очень робко, и вдобавок без разговоров отправился помогать услужающим братьям мыть посуду на кухне.       Благодаря вину и молоку огонь во рту начинал утихать, но все еще сильно ощущался — маленький де Кенуа съел миску перца, а не стручок. Из-за остаточного жжения он, апатичный и равнодушный, молча тер огромный котел, едва не перемазавшись в саже.       — Ты занят делом, малыш Мордериго? — через какое-то время Робер де Сабле, очевидно, освободился от своих занятий и решил навестить его.       Он застыл в дверях, облаченный в бордовое одеяние с капюшоном, на коем красиво возлежали золотистые волосы. Шуршание металлического скребка прекратилось — Мордериго оторвал голову от работы, тряхнув белесыми волосами.       — Брат Мартен мне сказал мыть посуду и котлы, — зачем-то сообщил он.       — Правильно. Пока ты еще не рыцарь, должен помогать братству.       — А скоро я стану рыцарем?       — Не раньше, чем тебе исполнится тринадцать. Хотя, быть может, мы пострижем тебя в тамплиеры позже.       Мордериго поник. Робер, до этого принявший спокойную, властную позу — стоял, расставив ноги и заложив руки за спину — подошел к нему, опустился рядом на колено, взял второй скребок и стал помогать драить котел.       — Это же я должен делать, зачем ты мне помогаешь? — поинтересовался маленький де Кенуа.       — Затем, что братья всегда должны помогать друг другу. Это — основа ордена тамплиеров. Разве капеллан не учил тебя этому?       — Учил. Но… ты же не обязан мыть котлы, для этого есть услужающие братья… и я.       — Нет, малыш. Никто из рыцарей не должен гнушаться никакой работы. Так что мы неспроста приучаем тебя к труду. Но вообще-то, — он засмеялся, взял щетку и окунул ее в ведро с водой, — я помогаю тебе, потому что хочу, чтобы ты быстрее освободился. У нас с тобой сегодня много дел, — он подмигнул, и Мордериго засиял, счастливый.       — Что будем делать?       — Для начала покажешь мне, как ты научился владеть оружием. А потом…       — Брат Ришар сказал, я должен буду еще сегодня заточить мечи.       — Я попрошу его, чтобы он позволил тебе отсрочить эту процедуру, — засмеялся адмирал де Сабле, начищая котел.       — А что еще мы будем делать?       — О-о-о, это ты узнаешь, как только покажешь мне результаты своих тренировок. Надеюсь, они удовлетворят меня. — Голос Робера стал чуточку строже, и Мордериго напрягся. Он принялся живее тереть посуду, только чтоб побыстрее от этого дела избавиться.       Чуть позже их сменили два услужающих брата, и адмирал с мальчиком отправились во внутренний двор, где сейчас тренировались как рекруты, так и уже давно принявшие постриг тамплиеры, что желали поразмять мышцы и отточить свои навыки для битвы с неверными.       Мужчины фехтовали с механическими чучелами, которые крутили руками, отбивая их своеобразные удары, а так же друг с другом. Кто-то учился нападать из засады — для таких упражнений использовали мешкообразные, недвижимые чучела. Смысл состоял в том, чтобы выскочить, нанести удар или перерезать горло, а «противника» спрятать. По другому варианту обучения этому навыку один тамплиер сидел на земле, а другой должен был мимо него прокрасться незамеченным. Иногда упражнения совмещались — один из храмовников должен утащить чучело, пока другой не видит. Такой навык скрытности оттачивали для охоты или тех случаев, когда врага планировалось атаковать не в лоб, а по-тихому.       Мордериго прекрасно знал, что если сегодня отрабатывают боевку, завтра, скорее всего, будет верховая езда, послезавтра — гимнастика, а следующим днем — стрельба. Выделялись, однако, и дни, когда рыцари тренировали практически все навыки. Мордериго завистливо вздыхал, глядя на них — ему-то не скоро дозволят даже доспехи носить! И все потому, что он еще маленький! Как несправедливо!       — Мордре, смотри сюда, — позвал Робер, отвлекая его от жадного созерцания лупивших манекены тамплиеров.       Де Сабле присел на одно колено и вынул из ножен длинный кинжал. Крестовидную рукоять украшала богатая резьба, на навершии значился крест ордена в круге, а изящное лезвие напоминало перо или лист алоэ, только без зазубрин — широкое основание плавно и ровно переходило к острию. На рукояти были вставки из золотых маленьких икон и печать братства — двое всадников на одном коне. Адмирал протянул оружие мальчику.       — Возьми.       — Но мне еще нельзя носить свое оружие, — робко возразил Мордериго.       — Сегодня у тебя будет шанс доказать, достоин ли ты права на кинжал, — Робер де Сабле покачал головой. — Сейчас ты покажешь, чему научился. Но это еще не все. Если я буду доволен тобой, то у тебя будет еще одно задание. Понял?       — Что мне нужно будет делать?       — Для начала — полоса препятствий, — адмирал положил маленькому де Кенуа руку на плечо и повел его вглубь просторного двора.       Мордериго и сам не заметил, как взял в руки кинжал, хотя поначалу не решался его брать. Побродив по владениям тамплиеров, они прошли под аркой, где располагался один из полигонов. Пока они шли, Мордериго игрался с кинжалом — крутил его в пальцах, заставляя исполнять причудливый танец — прекрасно зная, что именно этого адмирал и ждет от него, именно поэтому не дал ножен. Робер хотел, чтобы, играясь, он не только показывал свое мастерство, но и привыкал к новому оружию.       Оказавшись на площадке, Мордериго сощурил глаза, осматриваясь. Полоса препятствий состояла из нескольких уровней, из которых каждый следующий располагался выше предыдущего: вбитые на разном расстоянии в водоем небольшие бревнышки, перпендикулярные стене балки и перекладины, повозки с сеном, мешками и оружием, выставленные друг на друга деревянные ящики и многое другое.       — Твоя цель — здесь, — произнес адмирал после того, как подозвал к себе несколько храмовников и пошептался с ними, веля встать на нужных точках.       Мордериго поглядел туда, куда де Сабле показывал рукой. Окошко башни — очевидно, чучело, которое нужно сбросить или «убить» — находилось там. Он посмотрел сначала на цель, потом на пояс Робера с ножнами.       — Готов? — спросил у него Робер.       Мордериго кивнул, но взгляд его все еще изучал ножны, что ритмично качались у бедра сеньора. Среди всех завитков он вдруг заметил крохотный символ, такой, что если не приглядываться — не увидишь. Символ, которого он до этого не замечал — плохое зрение не позволяло ему рассмотреть такие детали издалека.       Над знаком ордена — двумя всадниками на одной лошади, заключенными в круг с высеченным на нем девизом — он увидел маленькую змейку, свернувшуюся кольцом и поднявшую голову.