Белый тамплиер

      Обычно Мордериго принимался ныть и торговаться, когда его заставляли что-то делать — помогать на кухне или в конюшне, подметать трапезную, или даже идти к капеллану на уроки Божьего слова. Сдавался он только после гневного рявканья или угрозы, что его отправят молиться в темном чулане.       По сравнению с чуланом даже порка казалась ерундой. Он отлеплялся от лавки и свирепо зыркал, еще более упрямый и злой, чем до этого, и все равно продолжал делать то, что ему запрещали. Если через некоторое время после выволочки его снова ловили за проделками, Мордериго уже не чувствовал боли, и повторная порция розог была просто бесполезной. Как, впрочем, и первая. То ли дело чулан!       Чулана Мордериго боялся — там темно, воняет, и крысы бегают, а посему слушался. Но иногда все же оставался в чулане за свои шалости — например, за попытку нарисовать собственные маргиналии на полях Часослова. Попытку эту ему вменили в вину не потому, что он как-то оскорбил в своих рисунках святые образы — маргиналии и без него часто пародировали и сценки из жития, а порой даже откровенно издевательски высмеивали клириков. Просто Мордериго не являлся художником-ремесленником и не писал по заказу государя, а значит, его творчество портило чужую работу.       Но унять любовь к рисованию пародий на все подряд строгим наставникам не удавалось — мальчик царапал смешные картинки даже на столах в трапезной и стенах собственной комнаты. За довольно жестокую карикатуру на одного из братьев в молельне он просидел в чулане особенно долго — опять же не потому, что обиженный брат, недовольный своим изображением с куриными ногами и бычьими ушами, потребовал возмездия, а потому, что Мордериго рисовал во время чтения псалмов на полу в помещении для молитв.       Тамплиеры хватались за голову, ища, куда бы направить творчески-разрушительный потенциал мальчика, не брезгующего малевать даже на стенах конюшни. Маргиналии Мордериго, не всегда приличные, мелькали на многих поверхностях — он, издеваясь, мог изобразить, как церковник испражняется в миску, из которой тут же едят миряне. Подобные идеи у него возникали после рассказов храмовников, подсмотренных на улицах сцен или ассоциаций при чтении. И даже чулан не всегда помогал бороться с подобными рисунками.       Однако сегодня не было нужды грозить Мордериго чуланом. Сейчас он отринул прочь и свои шалости, и страсть к рисованию. Единственное его горячее желание в настоящий момент заключалось в том, чтобы показать своему любимому наставнику все, чему научился за их долгую разлуку. Мордериго хотел одолеть эту сложную полосу препятствий и не оконфузиться.       Полоса!.. Как много для него значило это слово!       Если он покажет, что успешно овладел всеми навыками, которые нужны для штурма, тайного проникновения на вражескую территорию, тихого снятия часовых, быстро и ловко справится с многочисленными трудностями полосы, то братья станут относиться к нему серьезно — возьмут с собой на вылазку, будут давать поручения, настоящие поручения для рыцаря! А то какой же он рыцарь, если только горшки моет, да сюрко штопает?       Мордериго лелеял надежду, что его начнут уважать. Ведь, осилив все препятствия, он докажет, что годен на большее, чем на роль маленького прислужника, от которого одни воротят нос, а другие гоняют, как котенка… Он воин, а не кухарка! Ну, ладно, в крайнем случае, он и на оруженосца согласится.       Но главное, Робер увидит, какой Мордериго храбрый и смелый, хоть сейчас в Иерусалим бери — и часовых может снять и от стражей увернуться… Он уже совсем большой и вправе знать и тайну запертой комнаты, и почему на ножнах тот же знак, что на той двери!       Мордериго погрузился в мечты и довольно заулыбался. Отвлекаться от этих сладостных его сердцу картин не хотелось, но Робер вдруг вскинул голову, щуря глаза — всматривался вдаль, пытаясь определить, пора подавать сигнал или нет, и Мордериго понял, что пора приготовиться.       Адмирал махнул рукой, и Мордериго сорвался с места — покосившись на дежуривших братьев, прокатился кубарем за их спинами, присел на корточки за одной из тележек, после чего короткими перебежками добрался до водоема. Там глубоко выдохнул и на вдохе начал прыжки по бревнышкам. Один из тамплиеров начал поворачивать к нему голову, и Мордериго пришлось спешно повиснуть на одном из столбиков, мягко разжать руки и с едва слышным плеском войти в воду. Задержав дыхание, он скрылся под водой и сидел до тех пор, пока воздух в груди не кончился. Затем вынырнул, оглядываясь, убедился, что не привлекает внимания, влез обратно и запрыгал дальше. Последний скачок должен был стать особенно длинным — ему предстояло сигануть со столбика уже на ящики. Он сжался пружинкой и распрямился в полете, похожий на тигренка, вытянувшегося в прыжке. Потом сразу же спустился сзади, как только руки и ноги коснулись твердой поверхности, услышав за спиной возгласы — очевидно, тамплиеры что-то заметили.       Рыцари с криком поспешили к ящикам, и он понял, что пора удирать, пока его не застукали. Перекатившись в кусты, Мордериго прокрался за ними, вскарабкался на небольшое, похожее на прилавок сооружение, и прыгнул на ближайшую балку. Опять задержал дыхание, с помощью перекладин добрался до края стены, уцепился за него и чуть приподнялся, выглядывая. Дождавшись, когда пара патрульных пройдет мимо, вскочил на стену, и, петляя, стал пробираться к цели. Ему предстояло подняться ещё выше — добраться до конца стены, вскарабкаться на башню и спуститься на тот край, что шел над ней, все это время обходя храмовников.       Мордериго вытащил из-за кушака нож и теперь бежал, поигрывая им. Возле башни, которую ему предстояло одолеть, располагались два чучела, и на одно из них он налетел, ударил в грудь, а затем тут же другому вонзил нож в спину. Быстрый и легкий, он ловко вскочил на зубцы стены, подпрыгнул и стал карабкаться на башню.       — Эй! — Мордериго услышал крики и понял, что привлекает внимание.       Тогда он поспешно стал перемещаться на другую сторону башни, скользя стопами по узкому краю, а за камни повыше перехватываясь руками. Братья начали кидать в него мешочки с песком, предназначенные для таких тренировок — караульные врага точно так же могли швырять камнями в замеченного неприятеля.       Мордериго задвигался быстрее, опасаясь, что получит в лоб, и ноги у него несколько раз срывались. Подобравшись к верхнему ярусу стены, он, сделав неловкое сальто, прыгнул в кучу мешков, что находились у подножия башни. Приземлился не очень удачно — ушиб колено, но помчался дальше. Два чучела, стоявшие возле свалки из тряпья и соломы, которая смягчала ученикам прыжки, получили по удару в затылок, после чего Мордериго опять спрятался в тряпках и сене.       Через какое-то время он вынырнул и начал красться, однако, медленно бредя по зубцам стены, вдруг потерял равновесие и едва не упал. Замахал руками и охнул, пытаясь удержаться. В результате остался на месте, но зато теперь дежурные тамплиеры неслись прямо на него! Поэтому он не придумал ничего лучше, как спрыгнуть на стену и сделать резкий, обдирающий локти и колени, кувырок.       Словно беглый каторжник, Мордериго отчаялся и решил действовать напролом — ему надлежало подняться еще на пару уровней. Его сердце бешено колотилось, и он уже чувствовал, как устает, но знал, что даже на пару мгновений не имеет права сесть и отдохнуть. Он отдыхал лишь в те моменты, когда не бежал и не пронзал чучела, а висел над землей, пробираясь выше.       В него опять стали кидать мешочки с песком, имитирующие камни и снаряды. Руки Мордериго задрожали, но он упрямо карабкался на плоскую крышу. На ее площадке стояли рыцари, и от них в него тоже полетели снаряды.       На какой-то миг его охватила паника — от такого града со всех сторон было невозможно увернуться. Занервничав, Мордериго растерялся, помедлил и получил ощутимый удар по руке, что заставило его разжать пальцы. Он вскрикнул, почувствовав еще пару снарядов, попавших в ребра. Это подстегнуло его карабкаться дальше. Выбросив вперед ушибленную руку, он уцепился за выступ и полез наверх, уже игнорируя получаемые по голове и бокам удары, сопровождая всё это рассерженным шипением.       У самого верха Мордериго опять увернулся от попыток братьев изловить его, добрался до противоположного края, где начинался новый ярус и прыгнул ласточкой, раскинув руки. Плюхнулся в очередную кучу тряпья и пару минут полежал, приходя в себя — у него гудела голова и все тело вибрировало от ударов. Первая мысль — этот уровень последний. Следующая башня — та, что ему нужна.       И в этот раз Мордериго решил быть умнее — все, висеть он больше не будет, устал. Его руки и без того тряслись от перенапряжения, лицо было в песке, глаза слезились, и он понял, что еще одного такого подъема не выдержит. Убедившись, что на него никто не смотрит, он расправился с чучелами и вылез из своего укрытия. Для осуществления задуманного ему требовалось отвлечь рыцарей.       Он оторвал у чучела голову, подкрался поближе, швырнул ее в брусчатый конус той башни, откуда только что спрыгнул, а сам зацепился за край стены и повис. Пока храмовники разбирались, что это за звук, Мордериго за их спинами, перехватывая руки и упираясь ногами, добрался до башни, вылез обратно на стену и помчался наверх по ступенькам.       Ему остался последний рывок!       Он бежал — легкие горели от нехватки воздуха, ноги, ободранные и ушибленные от прыжков, саднило, а руки никак не могли перестать дрожать. Но одна мысль о том, что испытание скоро будет позади, заставляла его приложить все силы в рывок. Неловкие сальто и прыжки, неумелые и кривые, совершенные из последних сил, заканчивали его полосу препятствий. Как мог, он уворачивался от попыток братьев его изловить, проткнул кинжалом меченое чучело, взлетел по лесенке наверх до окошка башни, сел на него и сделал длинный прыжок вниз, то крутясь, а то распрямляясь, как рыбка.       Натянутый между столбиков холст смягчил падение, отпружинил, не дав разбиться. Какое-то время Мордериго подбрасывало на нем, но он не спрыгнул вниз, а лежал, приходя в себя. Сердце колотилось где-то в горле, дыхание прерывалось — он лежал, уткнувшись лицом в грубую ткань, которая вздымалась и опускалась под ним, словно чья-то могучая грудь, слегка подкидывая его.       Мордериго дышал с трудом, изо рта у него свисала нить слюны, пальцы судорожно сжимались и разжимались, скользя по ткани, а мокрые от пота и слюней волосы налипли на лицо, затрудняя видимость. Он дернулся, пытаясь соскользнуть, но отчего-то замер — не то боялся, не то не хотел слезать.       Наконец чьи-то сильные руки бережно подняли его — Мордериго почувствовал лишь их тепло, ощутил, как на какой-то краткий миг опять оказался в воздухе. Словно пребывая в густой, вязкой жидкости, он инстинктивно обвил шею своего неожиданного помощника руками, ткнулся носом ему в грудь, чувствуя особый запах, по которому узнал Робера де Сабле так, как узнаёт по запаху жеребенок свою мать. От адмирала часто пахло миндалем, солью, иногда рыбой, могло пахнуть маслами и церковными благовониями. И все эти нотки смешивались с запахом его кожи — тем ароматом, который Мордериго никогда не взялся бы описывать, поскольку описать то, чем пахнет человеческая кожа, попросту бы не сумел.       Он застонал, как только его бережно опустили на землю.       — Ты как? — участливо поинтересовался Робер, осторожно придерживая своего измученного подопечного.       Мордериго пробормотал в ответ что-то невразумительное. У него тряслись и болели колени, тело устало, и ноги отказывались идти. Он оперся на адмирала, вцепившись ему в одежды.       — Ты был молодцом, — похвалил его Робер, погладив по белой голове.       Мордериго слабо улыбнулся. Его диковинные глаза потухли, став почти безжизненными — он выложился на полную, в нем не осталось ни капли энергии. Еще никогда Мордериго не проходил настолько сложную и длинную полосу препятствий — обычно тренировки ограничивались тремя элементами из всех тех, что он за сегодня прошел.       — Я теперь стану рыцарем? А в крестовый поход возьмешь?       Но де Сабле лишь рассмеялся:       — Эй-эй, мы же с тобой говорили, до семнадцати лет — никаких походов! Хотя ты пока достаточно умеешь для своего возраста. Ты отлично справился с заданием — не идеально, но, в конце концов, ты ведь еще совсем маленький! Однако ты доказал, что тебе уже можно доверять некоторые задания. Пойдем, я тебя провожу и расскажу, что будешь делать сегодня ночью.       — Что же? — Мордериго слегка оживился.       Они с Робером медленно брели к кельям — мальчик прихрамывал, повиснув на талии своего любимца.       — Пойдешь сегодня ночью с братьями на обход и разведку.       — Здорово!       — Если успешно отслужишь — без происшествий, шалостей и жалоб на тебя братьев — получишь право носить этот кинжал, — адмирал де Сабле махнул рукой в сторону клинка, который Мордериго заткнул обратно за кушак.       Ножны все еще находились у адмирала и, как понял Мордериго, они достанутся ему, когда он пройдет оба сегодняшних испытания — полоса доказала пока лишь что у него есть необходимые навыки, чтобы выйти из замка и встать в строй тамплиеров. Но право на собственное оружие он получит, как только с успехом выполнит первое поручение. Разговаривая с ним, Робер провел рукой по своим золотистым волосам, что заставило мальчика заулыбаться — он обожал этот жест своего наставника, пускай это и означало, что молодой человек волнуется.       Придерживая Мордериго за плечи, адмирал де Сабле вел его к замку мимо храмовников, а те то и дело косились на парочку с толикой облегчения, ведь раз неугомонный мальчишка сейчас под присмотром, то можно не волноваться, что он что-нибудь выкинет.       — Скажи лучше мне, как твои гуморы? — поинтересовался Робер, отрывая Мордериго от одного из рыцарей — высокого зеленоглазого брата Жослена де Вьенна тот тоже любил, а посему был рад поприветствовать его, вцепившись в белое одеяние и повиснув.       — Все так же, — пожал плечами Мордериго, глядя вслед своему старшему приятелю.       — Ты что, не слушаешь доктора? — нахмурился Робер. — И порошки для огненного гумора без меня не принимаешь?       — Принимаю! — обиделся Мордериго.       — Врет, собака, его специи есть не заставишь! — засмеялся другой храмовник, Жермен Шатильон, которому часто приходилось участвовать в попытках накормить маленького де Кенуа перцем или «огненным» корнем, и в чем он регулярно терпел поражение.       Сей достопочтенный рыцарь проходил мимо, как и еще несколько других тамплиеров, и слышал последнюю часть разговора. И не мог не высказаться, вроде бы ябедничая своим замечанием, но блестящие синие глаза и добродушная улыбка выдавали его — он просто слегка журил озорного мальца. Да, баловство Мордериго частенько заставляло остальных тамплиеров хвататься за голову, но при этом многие из них все же проявляли снисхождение, помня, какими шалопаями были сами в столь юном возрасте. Какие его годы, успеет еще смириться и одуматься! Хотя хорошо бы поскорее — некоторые братья маленького негодника даже побаивались. Вздыхала вся резиденция спокойно только тогда, когда ее посещал после очередных военных походов и путешествий Робер де Сабле, который спокойно надевал на Мордериго уздечку, и тот, как ни странно, ему это позволял.       — Мордре, это правда? — адмирал строго посмотрел на любимого ученика и упер руки в бока.       — Да я ем, ем! — тот с укоризной поглядел на молодого человека с золотистыми волосами, словно был крайне оскорблен его недоверием.       — Смотри у меня, — Робер прищурился и цокнул языком. — Не будешь лечиться — никуда не поедешь. В крестовые походы хворых не берут…       — Но я не чувствую, что болен…       «Да, был бы ты болен, сил бы не хватало на озорство», — подумал Робер, усмехнувшись, а вслух поинтересовался:       — В целом самочувствие твое как?       — Устал просто, — нарочито небрежно повел плечами Мордериго, чтобы его любимец ни в коем разе не подумал, что он жалуется и проявляет слабость.       На деле же у него дрожали руки и ноги, легкие раздирало, горло саднило от того, как, словно ножом, его прорывало дыхание. Рот пересох, и страшно хотелось пить, но Мордериго прекрасно знал, что воды ему сейчас никто не даст, ибо она сделает еще хуже. Идти в замок для него казалось делом невыносимым, он хотел уже упасть и больше не вставать, но делал вид, будто еще полон сил, и спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее:       — А мы с тобой вместе в город пойдем?       — Окстись, Мордре, не сейчас, — засмеялся Робер, видя, насколько мальчишка устал и измучился пробежкой.       — У-у-у!       — Ну, полно тебе! Сейчас пойдешь на час-два поспать, потом я тебя разбужу на обед и молитву.       — А потом?       — Ух ты, какой, все тебе надо знать, — адмирал, играя, поймал Мордериго и подбросил в воздух.       Тот взвизгнул, но бояться было нечего — сильные руки Робера быстро поймали его и опустили на землю.       — Конечно, а то ты уедешь, и мы с тобой вместе не побудем.       — Я ведь вернусь, — Робер похлопал мальчика по плечу.       Они продолжали медленно брести к кельям.       — Знаешь, что я придумал? — вдруг торжествующе воскликнул Мордериго, хитро блестя голубыми глазами. Робер мотнул головой, давая понять, что слушает. Маленький де Кенуа выдержал паузу, а потом, крайне гордый и довольный собой, выдал: — Если ты никуда не уедешь, тебе и не придется возвращаться.       Адмирал расхохотался.       — Ну ты шельмец! Ничего, даст Бог, на Рождество святого Иоанна Крестителя буду здесь снова, и на праздник ничто уже нас друг от друга не оторвет.       Мордериго вздохнул, опечаленный тем, что уговорить Робера все-таки не удалось. Это означало, что еще на долгие месяцы он останется без человека, которому интересен просто так, за то, что он есть. Ни с кем другим Мордериго не разговаривал часами на крыше, никто больше не привозил ему скромных подарков в виде деревянных фигурок рыцарей, лошадок и странных сладостей с востока, кои, скорее всего, дарились ему в качестве извинения за то, что любимый наставник его оставлял. Но Мордериго был готов отдать все немногое, что имел в своем распоряжении, просто ради того, чтобы адмирал никогда больше не покидал резиденцию тамплиеров. Подарки интересовали его лишь когда он оставался один, и то потому, что они хранили на себе какой-то своеобразный незримый отпечаток Робера, слегка приглушая тоску и притупляя страх того, что адмирал однажды может к нему не вернуться.       Мордериго очень боялся, что Робер умрет. Боялся не того, что перестанет получать лакомства, игрушки, другие обычные вещи, которые нравилось иметь, а того, что больше никто не пойдет с ним на базар, не посадит спереди в седло своего коня на ночной прогулке, что выпадали им так редко, не поддержит на тренировке бережно за руки, да и вообще из его жизни тогда разом исчезнут все немногие радости, доступные благодаря лишь Роберу де Сабле.       Как-то вечером Мордериго, вертя в руках игрушечную лошадку с колесиками, вдруг представил, что где-то его друг сейчас умирает, сраженный стрелой проклятых сарацинов, и ему стало настолько невыносимо грустно, что он расплакался на ровном месте. Просто сидел на кровати и тихо лил слезы, оплакивая наставника, который, будучи вполне себе жив, в это время отплывал на корабле из Испании. Реветь он перестал нескоро, несмотря на утешения некоторых рыцарей, раздраженных его всхлипываниями и тихим воем, но из уныния выпал только когда молодой адмирал вновь пересек порог резиденции ордена. Мордериго запрыгал вокруг него подобно молодому жеребенку, как гарцевал всякий раз при появлении Робера после долгой разлуки.       Приезды адмирала де Сабле означали, что в его жизни снова появятся откровенные разговоры, перемежаемые шутками и даже глупостями, а то, что он считал не больно-то интересным и приятным, например, тренировки, восполнение гумора или молитвы, заиграет новыми красками и перестанет казаться тяжелой рутиной. Кто-то из братьев — тот же Жослен де Вьенн — не гнушался уделять маленькому де Кенуа внимание, вырезая с ним из дерева птичек, отправляясь на рыбалку к озеру в резиденции или проводя время каким-то иным способом, интересным для Мордериго и временно приостанавливающим его шалости, но сравнить с Робером нельзя было никого. Ни с кем другим он не чувствовал связь, какую обычно ощущает сын с отцом, никто другой больше не мог дать ему почувствовать себя нужным безвозмездно, а не нужным как будущий брат ордена.       Но пока Робер вроде никуда не уезжал, а значит, Мордериго еще какое-то время может наслаждаться общением с ним. Эта мысль подогрела его боевой дух, и он даже заулыбался, стараясь не думать о том, как быстро пролетит это время.       — Чего ты, пострел? — ласково спросил Робер, погладив его по белой голове. — Оживился так… Еще скажи, что спать не пойдешь.       — Пойду, если ты со мной посидишь, — незамедлительно ответил Мордериго.       — Лисёнок! Ладно, пойду, куда деваться, — адмирал расхохотался.       Они потихоньку дошли до замка и уже блуждали среди спальных помещений, выискивая комнату, что принадлежала мальчику. В отличие от других тамплиеров, которые обычно жили парами, он спал один. С одной стороны, его как-то это удручало: что он, хуже других, что ли? Но зато никто не мешал ему втихую читать или рисовать со свечой, пока остальные уже спали.       Ему говорили, что это для того, чтобы он высыпался лучше и мог почивать при необходимости днем. На самом же деле его отселили, чтобы не приставал к братьям с расспросами, ибо он мог лежать и подолгу изводить соседа-рыцаря разговорами, пока бедняга что-то невнятно бурчал в ответ, закрывая уши подушкой и страстно желая, чтобы неутомимый белый чертенок провалился к сатане в обитель.       — Давай, пошустрей ложись, хитрюга маленькая, — присевший на кровать в келье Робер пощекотал Мордериго, который раздевался, путаясь в своих одеяниях. Тот восторженно завизжал и закрутился. — Ну, не бесись! Давай, укладывайся.       Сбросив наконец сюрко и шоссы, Мордериго надел длинную холщовую рубашку и шерстяные носки, после чего, довольный, забрался в кровать и натянул почти до подбородка одеяло.       — Ну все, спи, — адмирал похлопал по постели. — К обеду разбужу тебя, расскажу, какое будет у тебя задание.       — А почему сейчас не скажешь?       — А то ты воображать будешь себе и не уснешь.       — У-у-у!       — Спи, спи, не скули, — Робер пригладил светлые волосы и усмехнулся.       Мордериго на миг прилег на подушку, смежил веки, счастливо улыбаясь, и приготовился засыпать. Робер с облегчением вздохнул, но мальчик тут же вскочил:       — Я забыл у тебя кое-что спросить.       — Говори.       — На той двери…       — Я что сказал по поводу двери? — Робер нахмурился и неожиданно обрубил: — И думать забудь!       — Да послушай же! — Мальчик в отчаянии вцепился в его рукав. — Я про змею хотел спросить. У тебя на ножнах та же змея, что и на двери. Откуда она?       — Знак мастера, который делал и ножны, и накладки на двери.       — Но зачем закрашивать его? — он внимательно посмотрел Роберу в глаза. Тот поджал губы.       — Чтобы общий вид не портил. В замке должна быть только символика тамплиеров. Ты доволен ответом?       Конечно, Мордериго не был доволен. Любопытство это не удовлетворило, а лишь разожгло, но он видел, как сеньор хмурится, нервно приглаживает золотистые локоны, и пришлось сделать вид, что ответ его устраивает.       — Поговори со мной, — он поерзал.       Ему захотелось, чтобы адмирал рассказал что-то интересное или погладил по голове и чмокнул в затылок, как отец укладывает перед сном сына, ибо каждый раз, когда кто-то из тамплиеров вспоминал о своем детстве по его просьбе или же когда он читал о чем-то таком в книгах или записях, то преисполнялся зависти. У маленького де Кенуа не было отца, но просить об этом своего наставника, равно как и кого-то другого, он не смел. Оставалось только тоскливо глядеть на Робера, подобно псу, коего хозяева после долгих лет верной службы выгнали на улицу.       — Опять ты глаза свои делаешь, аспид, — Робер улыбнулся, погладив ногу Мордериго через одеяло. — Прочитай «Ангел мой» и засыпай.       Он поднялся и пошел к двери.       — Сеньор де Сабле! — окликнул его Мордериго, приподнявшись в постели.       — Да? — Робер развернулся у порога. На его облаченную в бордовый плащ фигуру попал свет от факелов из коридора, удлиняя тень и делая цвет золотых волос сзади светлее, а спереди, наоборот, затеняя.       — Так хорошо, что ты опять здесь. Я знаю, что ты опять уедешь… Но когда уедешь, береги себя, ладно? Ради меня, хорошо? И ради Христа тоже.       — Я пока никуда не уезжаю, — Робер улыбнулся. — Но твое пожелание учту.       И он закрыл дверь, оставив Мордериго одного в темноте, которую дарили в дневное время тяжелые короткие занавеси, больше похожие на маленькие знамена или вымпелы. Только отойдя подальше от комнаты мальчика, Робер де Сабле позволил себе ругнуться:       — Ну, дьявол Умберто! Попробовал бы он сам этому ребенку сказать, что тот в смерти своих родителей повинен! Да как язык повернется-то? Нет уж, нет, рано тебе пока, малыш, знать эту правду…