Белый тамплиер

      Время клонилось к закату. Народ на улицах стал затихать, понемногу пустели площади и переулки. В домах гасли свечи, смолкали голоса. Женщины загоняли с улицы детей, мужчины закрывали на ночь лошадей в конюшнях возле ворот крепости. На площади никто не шумел, расхваливая свой товар. Некий гомон, впрочем, еще оставался, но был он намного тише, чем дневной. Улицы постепенно будто вымирали — только звякали оружием стражники, да покрикивали некоторые матери, зазывая нерадивых чад.       Мордериго де Кенуа, напротив, не собирался ложиться спать. Дневной сон и вкусный обед взбодрили его, но бегать он не решался, будто боялся растратить всю свою живость и задор, и не выполнить предстоящее задание.       В резиденции Бедных рыцарей Христа, в отличие от всего остального города, царило оживление. Не такое громкое, как обычно бывает, когда намечается великое событие — новый крестовый поход, но все же тамплиеры возбуждённо переговаривались между собой, звенели оружием и доспехами, переругивались и порыкивали. Их кони негромко ржали, били копытами, но в целом вели себя спокойнее, нежели в дни, когда чувствовали, что пойдут в бой. Они задирали головы, фыркали и переступали с ноги на ногу, нервно подергивая хвостами.       Мордериго прошел мимо внешнего отсека конюшни, заглядывая в стойла и гадая, достанется ли ему на сегодня лошадь, и если да, то какая именно.       — Эй, малец! — смеясь, окликнул его кто-то из храмовников, седлавший жеребца во дворе. — Ты к Александру не подходи, пальцы тебе отхватит! Боевой конь!       — Мусульманам пускай отхватит, — огрызнулся Мордериго, показав язык и заложив руки за спину.       Тамплиер шутку оценил и, довольный, загоготал, вернувшись к прерванному занятию.       — Малой, а смекалистый!       — Да ну тебя, — фыркнул Мордериго и двинулся дальше, подсматривать за тем, кто чем занят.       После того, как ему выдали его первое одеяние с крестом, он, чрезвычайно гордый собой, ходил, задрав нос, будто только что стал великим магистром, хотя на деле даже до пострига было далеко. Но Мордериго все равно рисовался и нарочно выпячивал грудь, чтобы на черном фоне красный крест стал еще виднее.       Однако все резко переменилось, когда он заметил, как прохаживается, раздавая поручения, Умберто де Менье. Завидев наставника, Мордериго поспешил спрятаться, опасаясь, что тот завалит его какими-нибудь делами — заставит вместе с оруженосцами подавать мечи, кинжалы и арбалеты братьям, да ещё и на смех подымет, что он этаким петухом красовался перед остальными рыцарями. Поэтому бочком-бочком продвинулся вдоль конюшни, кинул быстрый взгляд по сторонам и шмыгнул в загон — Умберто приближался, окликая его.       — Мордериго! Ну, змей!       Тот пятился назад, к куче сена в углу, боясь, что де Менье сейчас же заметит его и выудит за шкирку из конюшни, после чего нашлепает или обсмеет.       — Где этот змееныш?!       Глядя на Умберто, насколько позволял угол обзора, Мордериго осторожно двигался к стене, и вдруг почувствовал, что спиной уперся в конскую ногу. Лошадь фыркнула, переставила копыто, отчего он, потеряв опору, повалился на спину и перекатился, на миг увидев перед собой кусочек неба, дощатую крышу и вытянутую конскую морду. Мордериго решил было кувыркнуться и удрать, но лошадь вцепилась в край его одежды, очевидно, решив выклянчить что-то вкусное.       — Пусти! — зашипел он. — Отдай!       Выдергивая из зубов гнедого край черного платья, он тихо ругался и боязливо поглядывал на улицу.       — Мордериго, если ты сейчас же не объявишься, можешь считать, что твой путь крестоносца на этом закончен! — уже сурово рявкнул де Менье, потеряв терпение.       — Поглядите в конюшне, сеньор, я видел его неподалеку, — посоветовал кто-то из тамплиеров.       — Иуда! — сплюнул маленький де Кенуа.       — Ладно, ладно, — лениво махнул рукой его наставник.       Мордериго в панике услышал, как он скрипит засовом, резко дернул одежду, все-таки оставив клок в конских зубах, перекатился куда-то под копытами и присел возле бедра одного из коней, выглядывая из-за него в поисках Умберто. Тот уже бродил в конюшне, несильными шлепками вынуждая кобыл и жеребцов потесниться. Некоторые, самые норовистые, фыркали на него в ответ, недовольно переступая с ноги на ногу. Мордериго увидел, что де Менье медленно, но верно загоняет его в угол. Он решил обойти лошадей под их мордами и выскользнуть за спиной учителя, поскольку если сиганет в окошко, то тут же привлечет к себе внимание и будет пойман.       — Ай, сарацин проклятый! — Мордериго зажмурился от боли, когда кто-то из коней понюхал его, обдавая горячим дыханием шею и уши, и вдруг укусил в плечо. Он обернулся и увидел вышитую желтой нитью надпись на недоуздке: «Александр».       — Сарацин! — обозвал мальчик коня еще раз и стал потихоньку отползать от него.       Ничего оскорбительнее, чем «исламистская морда», «мусульманский огрызок», «неверный» и другие подобные этим слова, он еще пока не знал, поэтому позволил себе повториться. Слегка шлепнув коня по морде, которую тот уже опять тянул к нему, чтобы снова укусить, Мордериго стал осторожно красться под кормушками и усатыми лошадиными мордами.       — Эй, аспид! Ты где?! — Умберто, в свою очередь, стал наклоняться, глядя на пол и подстилку из сена, чтобы выцепить взглядом мальчишку, где бы тот ни прятался.       Заметив его манёвры, Мордериго начал перемещаться быстрее и застрял.       — Изыди, Сатана! — прохрипел он и стал осторожно, змейкой выкручиваться из-под кормушки.       Ясли, очевидно, поломались или просели, так что расстояние между их днищем и полом оказалось меньше. Внезапно в голову мальчику пришла идея.       — Пс-с-с, эй! Буцефал, или как там тебя! — Он вывернул руку, зацепил из кормушки пук сена и помахал перед носом близстоящей лошади. Та потянулась, и Мордериго чуть отодвинул угощение назад, вынуждая ее пару раз переступить и подойти поближе. Добившись, чтобы черная морда опустилась вниз, он резко вцепился в гриву. Боевая лошадь заржала, вскинула голову, и озорник стрелой вылетел из капкана, ударился белой башкой об кормушку и упал на шею своего спасителя, уткнувшись носом в холку. Ошалев от боли и страха, Мордериго соскользнул ниже, и только успел вцепиться руками в круглые бока и покрепче сжать шею ногами, как перепуганное животное рвануло на выход, чуть ли не выбив дверцу мощной грудью.       — Э! Куда?! — не своим голосом закричал Умберто, но лошадь, унося раскоряченного в нелепой позе Мордериго, уже выбежала во двор.       Объятое страхом животное понеслось к одной из арок, переходя с рыси на галоп. Увидев лежащего на шее лошади Мордериго — задом наперед, с задранной рубахой и белеющим исподним — тамплиеры сначала оторопели, после чего загоготали, как пьяные крестьяне, и лишь потом бросились спасать незадачливого всадника.       Спрашивать дозволения у магистра или прецептора было некогда: вышестоящих рядом не наблюдалось, а за время поисков этот беглец поневоле мог быть уже далеко или, что еще хуже, упасть и погибнуть под копытами. Лошадь разнервничалась от смеха и звона, да еще от воплей Мордериго, который, не видя, куда летит, периодически начинал визжать, и припустила сильнее.       Встряхивая головой, отчего мальчишку мотало, она беспрепятственно проскакала в приоткрытые ворота цитадели тамплиеров — готовясь к ночному заданию, братья сновали из крепости в город и обратно. Их, охранявших ворота и не ожидавших внезапного появления горе-наездника, конь просто сшиб грудью, как сметала любая боевая лошадь пеших противников на поле брани.       Только мелькнул хвост несчастного перепуганного животного с не менее перепуганным мальчиком на шее, как следом в город вылетели еще несколько всадников — те братья, что уже успели оседлать своих коней до невольного побега Мордериго из резиденции. Еще пара храмовников принялась преследовать уносящихся прочь беглецов по крышам, надеясь выскочить наперерез и набросить на лошадь веревку.       На улице началось безумие. Те немногие жители, кто еще не закрылся на ночь в своих домах, в ужасе шарахались, падали, рассыпая стоявшие друг на друге короба и корзины или опрокидывая прилавки с ещё неубранным товаром. Встревоженные люди спешили поглядеть, что происходит, а потому то в одном, то в другом окне высовывались с горящей свечой на улицу.       Для Мордериго же узкие улочки, низкие дома, лица зевак и обычных прохожих слились в одну полосу. Из-за того, что он ехал спиной вперед, а все происходящее вокруг смазывалось, его замутило. Он заскулил, понимая, что его вот-вот стошнит, и не в его власти что-либо изменить, поскольку если скло́нится набок, то тогда окончательно потеряет равновесие и упадет.       Чтобы хоть как-то справиться с удушающей дурнотой, Мордериго поднял к небу слезящиеся глаза и увидел, как неотступно бегут за ним по крышам братья-тамплиеры. Внезапно взгляд выхватил еще кое-что — странная маленькая фигурка с темным, смуглым лицом и босыми пятками, одетая в белые, намотанные по-восточному тряпки.       «Неверный!» — молнией мелькнула догадка. Но что же тот здесь делает? Неужто хочет навредить братьям или помешать им спасти его?       Мордериго предупреждающе вскрикнул, надеясь, что храмовники поймут и поостерегутся, но тут же был вынужден резко опустить голову: тошнота от бешеной тряски вновь волной накатила на него, и дальше он не смог видеть того, что происходит.       Внезапно один из тамплиеров, мчавшихся по крыше, прыгнул вниз, намереваясь выбежать наперерез, напугать лошадь своим резким появлением и тем самым заставить повернуть в сторону всадников. Однако конь шарахнулся, взбрыкнул, и Мордериго с криком повис, удерживаясь только ногами, перед тем больно ударившись спиной о какую-то вывеску. Он подтянулся, хватаясь за короткую шерсть, и вдруг увидел мусульманина снова. Маленький, шустрый и юркий, тот промелькнул, прыгая с крыши на крышу, и пропал. Внезапно лошадь сильно встряхнула головой, и Мордериго воспользовался этим — оперся на руки и сел у основания шеи, но все еще задом наперед.       Ему очень хотелось развернуться, однако он прекрасно понимал, что это равносильно самоубийству: даже с уздечкой и шпорами всадник его возраста не смог бы вертеться на обезумевшей лошади, летящей во весь опор. Но теперь он хотя бы не висел, рискуя свалиться с клочьями конской гривы в кулаках и мог глядеть, что происходит позади него.       Двое конных рыцарей, что отправились в погоню, постепенно сокращали разрыв и уже почти поравнялись с ними, готовые схватить Мордериго за шиворот и перекинуть к себе, но его конь, начавший было уставать, словно вдруг обрел второе дыхание и рванул с новыми силами прочь от своих преследователей. Попав в лабиринт узких улочек, лошадь заметалась, петляя, кидалась из стороны в сторону, сшибая препятствия грудью и боками, а также головой своего маленького наездника.       Мордериго в смятении вертел головой, заглядывая в проулки, не понимая, куда делись рыцари и почему они ничего не делают для его спасения. Он уже начал подумывать о том, чтобы спрыгнуть, но прыгать было некуда — город не открытое поле, где можно кубарем скатиться в траву, разжав руки и оттолкнувшись от крупа лошади. Подходящего места для прыжка ему так ни разу и не попалось: улочки были настолько узкими, что не везде мог проехать даже один всадник, а в некоторых проулках едва расходились двое пеших. Мордериго на себе ощутил, насколько мало расстояние между домами, пару раз сильно ободрав колени, плечо и локоть о мелькающие мимо стены. И на каком-то повороте с ужасом осознал, что, сам того не желая, окончательно оторвался от погони. На него нахлынула паника.       Братья его потеряли! Или бросили?! Где же они?!       Вместо них он опять приметил прыгающего по крышам мусульманина. Страх, заставлявший сердце биться сильнее, охватил его с новой силой. Светло-голубые глаза Мордериго в ужасе расширились, когда он поймал взглядом блеснувший на поясе неверного кинжал.       Где же братья-тамплиеры?! Куда они делись, куда?! Неужели ему суждено упасть под копыта и быть растоптанным, после чего неверный нагло обшарит его тело в поисках наживы, но сначала добьет?       Мордериго огляделся и увидел, что они приближаются к площади. Вот теперь-то было самое время, чтобы выбрать момент и спрыгнуть! Но у него совсем не осталось сил, он не мог пошевелиться — ноги от постоянного сжатия конской шеи одеревенели и не слушались, а руки, уставшие держаться за мокрую, взмыленную конскую шерсть, онемели. Чувствуя, как пальцы сами собой разжимаются и соскальзывают, Мордериго тихо заскулил от безысходности и начал сползать с лошади, прекрасно понимая, что сейчас упадет прямо под копыта. В отчаянии он кинул последний взгляд в небо, молясь о чуде.       Маленький мусульманин мчался по крышам лавочек, и уже почти настиг незадачливого всадника. Мордериго увидел его блестящие глаза и плотно сжатые губы, когда тот резко сжался в пружину и прыгнул. Снеся наездника с конской спины, он вытолкнул его руками и мощным плечом, вогнал их обоих в кувырок, в результате чего оба, кашляя и чихая от пыли, оказались на земле, ободрав до крови локти и колени.       Лошадь поскакала прочь, а Мордериго ошалело рассматривал араба — вблизи стало видно, что тот старше совсем ненамного. Постепенно до него дошло, что еще секунда, и он бы погиб, раздавленный копытами. Охваченный страхом, Мордериго отпрянул от незнакомца, прикрылся руками и заплакал.       — Эй, эй, брат, не реви, — темнокожий мальчик, одетый в какие-то дикие, по мнению христианина Мордериго, тряпки, вдруг обнял его за плечи, и тот поднял перепуганное лицо и поглядел на него дико и ошарашенно. — Не реви, э!       Он говорил по-латыни, перемежая слова с арабскими, тараторил с сильным акцентом и похлопывал Мордериго по спине. Затем поднялся на ноги и протянул руку. Озадаченный Мордериго какое-то время сидел, растерянно рассматривая своего спасителя — тощий, с непропорционально большим носом и горящими черными глазенками, тот выглядел не старше десяти-одиннадцати лет.       — Чего сидишь? Идти можешь? — спросил он.       Мордериго с трудом поднялся. Упал он неудачно, и нога теперь болела, но хоть жив остался.       — Обопрись, брат, — араб подставил Мордериго плечо и осторожно повел. — Тебя как же это угораздило, шахсун’ахмаку?       — Чего?       — Как это по-вашему-то… Балбес ты. Обормот. Чего руки отпускал, э?       — Прыгнуть решил…       — Ну как, прыгнул? — араб рассмеялся. — Дуралей ты, э! Эйни дах’хэбат?       Мордериго непонимающе уставился на него.       — Ехал куда так? — перевел тот свой вопрос.       — Да случайно получилось, — Мордериго покраснел, но тут же нашелся: — А ты меня зачем спас?       — Ну как зачем, дурачок? Ты же под копытами, того, мэтон!       — Погиб бы?       — Ну да, — паренек облизал губы.       — Как ты меня догнал? Ты же пешком был, а они верхом…       — Да я просто ближе был, чем они… — он рассеянно махнул рукой. — Шел по делам, и вижу, что кто-то несется. Пригляделся, а там — хисан и бэлый мальчик. И я подумал, что не так, э? А потом понял, что ты висишь, и хаффли решил…       — А что ты вообще тут делаешь?       — "Эльяд алькумазиято"* знаешь? — он выставил пятерню и указал на нее пальцем. — Из-за них мы здесь. Не всэ — только часть нас. Они враги.       — М-м-м, — понятливо кивнул Мордериго, хотя на самом деле по-арабски не понял ничего.       Впрочем, даже если бы его собеседник произнес эту фразу на латыни, это все равно бы ни о чем ему не сказало.       Они медленно брели к резиденции тамплиеров, и измученный Мордериго уже страшно хотел поскорее оказаться внутри и жадно припасть к кувшину с водой. У него пересохло горло, его подташнивало, но в целом, если не считать ноги, он легко отделался. О том, что ему предстоит тяжелый и неприятный разговор с наставниками, и, может, даже с магистром, он старался не думать.       — Ты же… не веруешь в Христа. А я верую. — Маленький де Кенуа решил отвлечься от пугающих мыслей и продолжил допытывать мусульманина: — Ты разве не знаешь, кто я такой?       — Эй, ахмаку калеллина, дурень, э, я в Аллаха верую, а он повелевает под конскими копытами никого не бросать! Даже адави фюссан оллейкали, — последнее он произнес с особой интонацией, но Мордериго не требовался перевод, чтобы понять, как его назвал мусульманский мальчик.       Даже тамплиера.       Осознав это, Мордериго опустил голову. Он ощутил уколы стыда — какой же из него тамплиер после этого? Его ведь спас неверный!       Они медленно брели наверх по улице, и вдруг Мордериго убрал свою руку с плеча своего провожатого.       — Дальше я сам пойду, спасибо.       — Э, да куда ты пойдешь? Ты еле на ногах стоишь, — мальчик засмеялся.       — Они не должны тебя видеть, — твердо сказал Мордериго и внимательно посмотрел на его лицо бесцветными глазами.       — Да поздно уже, — тот хмыкнул и указал на рыцаря, который проворно спешился, отделился от братьев и направился к ним.       Увидев мрачное выражение лица брата, Мордериго задрожал.       — Пусть, пусть увидят, при мне-то постесняются тебе трепку задать, — араб опять подхватил его, помогая идти.       Маленький де Кенуа со сжимающим грудь страхом приближался к стремительно приближающемуся навстречу тамплиеру.       — Это что такое? — зашипел он, грозно глядя на Мордериго и тыкая пальцем в заклятого врага христианской веры. После чего резко схватил мусульманина за плечо, подтянул к себе, вынул кинжал из ножен и наставил на него.       — Ты что с ним делал, неверный?!       — Не надо, брат мой, он меня спас! — Мордериго вцепился в белые одежды тамплиера.       — Спас?! Тебя?! Он же ассасин! Зачем ассасину спасать воспитанника рыцарей храма?!       — Ну, а что ему, под копытами погибать, э?! — араб пожал плечами и усмехнулся. — Ладно, брат, пойду я. Тебя как звать?       — Мордериго, — смущенно представился тот, и рыцарь снова с негодованием воззрился на него.       — Захид ад-Дин ибн Джаффар, — маленький ассасин манерно поклонился.       Мордериго неуверенно ему улыбнулся, за что получил тычок от брата-тамплиера.       — Ничего, позволит Аллах, встретимся еще, — усмехнулся Захид и побежал прочь.       — Встретимся! — крикнул вслед благодарный Мордериго и тут же получил еще и шлепок пониже спины.       — Это что такое, а? — сурово спросил рыцарь. — Ты что себе позволяешь, змей?       — Он спас мне жизнь! — возмущенно закрутился Мордериго, не давая себя трясти.       — Тебе стыдно должно быть! — прорычал рыцарь. — Тебя спас ассасин! Неверный спас!       — А где все это время были вы?! — заплакал Мордериго.       — Ну, тебе зададут жару!       Этого высокого, с темной бородкой рыцаря Мордериго нечасто встречал в цитадели, поэтому не запомнил его имя. Тот махнул рукой братьям, чтобы они отправились на поиски лошади, а сам подсадил беглеца на своего коня и повел лошадь под уздцы в замок, не переставая упрекать мальчика. В глазах Мордериго стояли слезы: он считал справедливым, если его накажут за учиненный бардак, но не испытывал вины за то, что его спас добросердечный мальчик-мусульманин по имени Захид.       Однако по прибытии в резиденцию тамплиеры устроили самый настоящий суд, решая, как поступить с нашкодившим мальчишкой. Мордериго стоял в центре зала перед суровыми очами магистра Филиппа де Милли и прецептора Леона де Буржа — высокого, худого мужчины со стальным взглядом, окруженный рыцарями и наставниками — Умберто де Менье и Робером де Сабле, выслушивал все, что они о нем думают, и дрожал в ожидании, когда свершится его участь.       — Выпороть его, и дело с концом, — устало выдохнул магистр.       — Не слишком ли сурово, сам ведь вечно говоришь, дескать, он же маленький? — вступился неожиданно сам для себя де Менье.       Робер поглядел на него с уважением и изумлением одновременно.       — Из-за твоего разгильдяйства сорвалось наше дело. Мы должны были выехать на важную встречу. Но вместо этого ловили тебя по всему городу, — заговорил магистр уже строже.       — Это было случайно, — заплакал Мордериго. — Я не думал, что лошадь унесет меня.       — О чем ты вообще думал? О чем, кроме своих глупостей? — рассерженно проворчал Леон де Бурж. — Из-за тебя ускакала боевая лошадь, часть братьев измотаны, а сам ты получил ранения и едва не погиб. О чем, раздери тебя сатана, ты вообще думал?!       Все это время Робер молча глядел на Мордериго с болью, но он не имел права даже ободряюще сжать его плечо.       — Я устал от тебя, Мордериго де Кенуа. Я не знаю, что тобой двигало, наверное, гордыня побудила тебя попытаться оседлать коня и порисоваться, но в любом случае, что бы ни стало причиной твоей шалости, это уже переходит всякие границы, — медленно сказал магистр де Милли.       — Это даже хуже, чем твои вечные похабные маргиналии! — возмутился прецептор.       — Прости, что прерываю, магистр, однако мне видится, что ты чересчур строг. Как свидетель, могу сказать только, что баловство Мордре носило несколько иной характер. Верно, Мордре? — Умберто де Менье внимательно посмотрел на мальчика.       — Я хотел спрятаться от тебя, брат Умберто, — признался маленький озорник надломленным голосом, вытирая слезы. — Я только хотел подшутить над тобой, брат Умберто. Вовсе не желал на лошади ездить.       — Мордериго, ты разве не знаешь, что тамплиеру не дозволено шутить, подобно презренному паяцу? Разве Умберто и Робер не учили тебя этому? — магистр сдвинул белые брови.       — Учили, учили! — Мордериго бросился на колени. — Не наказывайте их, магистр, это ведь я их не слушал!       — Однако твои шалости — еще малая толика всех бед, — снова встрял Леон де Бурж. Голос его был тихим, но холодным и сухим.       Умберто молча поднял мальчика на ноги, дернув с пола за ворот. Тот в ужасе сжался, и вот тогда-то адмирал де Сабле решился и осторожно, едва заметно погладил его по голове, чтобы успокоить. Он молчал, ибо, будучи лишь союзником Бедных рыцарей Христа, а не одним из них, не мог заступаться за мальчика.       — Мордериго де Кенуа, ты умудрился стать должником одного из неверных, из тех неверных, кто зовет себя хашшишинами.       Маленький воспитанник тамплиеров от страха даже перестал плакать и только мелко задрожал, почти ощущая боль, пробежавшую по спине и ниже, будто рука одного из услужающих братьев уже охаживала прутом его спину и зад. Потом воображение разыгралось еще пуще, и он представил, как его лишат любимых лакомств — вина, сыра, пирога и, может быть, даже сопов. Но и это было не так страшно, как чулан, где его ждали темнота, одиночество, вонь, крысы и беспрестанные молитвенные покаяния. На этом видения не закончились — Мордериго вообразил, что может оказаться хуже чулана: расставание с красками и пергаментом или запрет на общение с Робером де Сабле. О, не будет ничего ужаснее, если они не смогут видеться и разговаривать с Робером! Мордериго знал, что сойдет с ума или вовсе умрет — это все равно, если перед сидящей на цепи голодной собакой поставить миску с мясом на том расстоянии, чтобы та не смогла достать.       Однако какое-то время он и сам не посмеет подойти к наставнику, ибо прекрасно видел его подавленность и разочарование и, в свою очередь, испытывал жгучий стыд и желание провалиться в ад ко всем чертям.       — Адмирал де Сабле, — обратился магистр к молодому человеку, увидев, что Мордериго поглядывал на него, очевидно, ища защиты. — Ты один не высказался. Твой ученик будет наказан, и это не обсуждается. Но, быть может, ты хочешь ещё что-то добавить?       — Мордериго сегодня показал, что, несмотря на его навыки и умения, он еще не заслужил право носить оружие, — тихо заговорил Робер де Сабле, и по его уставшему голосу не было понятно, злится ли он, холоден ли и поменяется ли его отношение к мальчику навсегда.       Маленький де Кенуа повернул к нему белую голову и изумленно воззрился честными, блеснувшими краснотой от попавшего на них света глазами.       — У нас был уговор, Мордре. Верни оружие, — Робер протянул руку и мальчик, опустив взгляд в пол, вынул из-за пояса кинжал, который чудом не потерял во время бешеной гонки.       Глубокого голубого цвета глаза адмирала де Сабле потемнели и сузились, когда он с хлопком вложил красивый клинок в ножны. Сил плакать у Мордериго уже не осталось, и все, что он только мог делать — таращиться на свои сапоги и чувствовать такую опустошенность, отупение и глухоту в душе, какую он обычно испытывал после того, как его насильно кормили перцем.       — Мордериго, иди в чулан и молись, — устало сказал магистр и изможденно махнул рукой.       Робер похлопал своего воспитанника по плечу, давая понять, что надо выйти. Умберто остался на месте, и Мордериго, тихо шлепающий по пустынному коридору прочь, покаянно заложив руки за спину и опустив голову, как узник, слышал летящие вслед голоса рыцарей, которые то что-то тихо бурчали, а то ругались. Он спиной ощущал пронизывающий насквозь взгляд своего любимца.       — Ты сам прекрасно знаешь, что виноват, — тихо проронил Робер де Сабле, открывая дверь в ненавистный чулан. — Я ничего не могу изменить.       По его тону Мордериго понял, что Робер, конечно же, хотел как-то смягчить его участь, однако на магистра повлиять не в силах. Ощущая кожей, как наставника раздирают противоречивые чувства, он по растерянному взгляду видел, что тот одновременно расстроен и сердит на его неразумную выходку — Роберу было жаль так строго наказывать Мордериго, пускай он и понимал, что сделать это необходимо.       — Ты должен был пойти с нами на встречу с госпитальерами для заключения временного перемирия, — сказал молодой адмирал, глядя в его несчастное лицо. — Посмотрел бы, как вести себя на переговорах, увидел, как братья патрулируют город, поучился бы ходить в строю… — Робер помолчал, печально вздохнул и добавил: — Дипломатия и умение строить отношения — одно из самых важных качеств для рыцаря. Для тамплиера.       Мордериго не ответил, только покорно повесил голову. Слова сеньора ощущались, словно тычки ножа в спину.       — Это задание только казалось простым, но на деле было весьма серьезным. А ты его сорвал. Госпитальеры не простят нам опоздания, — приятный голос к концу фразы всё же слегка смягчился.       Мордериго ощущал отупляющую покорность, сил на борьбу у него не осталось. Он молча зашел в чулан и, не глядя на Робера, упал на колени перед иконой Спасителя, освещаемой одной свечой. И лишь краем глаза отметил, как медленно тьма поглотила полоску света, бьющего из коридора. Тяжелая дверь со скрежетом закрылась, отрезая его от окружающего мира и Робера де Сабле. Финальным аккордом стал лязг задвигаемого засова, который звучал так, словно проказник будет заперт здесь навсегда.       Мордериго поднял виноватые глаза на образ Христа, озаренного теплым золотистым светом. Он не нуждался в свече, чтобы видеть в темноте — зрение позволяло не только без освещения различать предметы, но и читать. Суровый мученический лик Спасителя словно сочувствовал Мордериго. Он углядел это сострадание в глазах Господа и слегка удивился ему. В чулане Мордериго был частым гостем, и каждый раз видел в иконе нечто новое. И в этот раз он уловил не осуждение, как ожидал, а сопереживание. Мордериго смотрел на икону и молчал — петь или молиться он пока стеснялся.       — Прости, Господи, за то, что я натворил, — наконец нарушил он тишину дрогнувшим голосом, который в этой тьме и пустоте казался совсем неуместным. Затем, выдержав паузу, оглянулся, будто кто-то мог застукать его за каким-то непристойным делом, и продолжил: — Ты же знаешь, милостивый боженька, я не хотел.       Голос задрожал сильнее, и Мордериго начал бормотать извинения, перемежая их противоречивыми фразами: то утверждал, что ни в чем не виноват, то говорил, что вся ответственность на нем, ибо ему, и никому другому, приспичило прятаться от Умберто де Менье под лошадиной кормушкой. Время от времени голос срывался, и Мордериго начинал плакать — то ли от стыда, то ли от жалости к себе, а то ли от того и другого вместе. В конце концов силы говорить у него истощились, и он стал тихо нашептывать «Отче наш» и «Аве Мария», поскольку эти две молитвы были единственными, что он более-менее выучил.       Вдруг Мордериго услышал стройный хор мощных голосов рыцарей, и сперва испугался — разрывающие тишину и его одиночество, гулко отдающиеся в стенах резиденции братства, они звучали так, словно пели по нему заупокойную мессу. Он замер, еще держа руки в молитвенном жесте и глядя в потолок заплаканными глазами.       — Дай мир, Господи! Да будет благо слово Господне! Да понесем мы его нашим мечом и щитом! Да избави нас от лукавого! — медленно и низко пели тамплиеры.       И внезапно Мордериго почувствовал так остро, как никогда прежде, что рано или поздно встанет в их ряды и будет защищать Христа и свою веру. Он явственно ощутил, что голоса всех поющих — голоса его братьев, голоса тех, кто принял его, лишенного желтой желчи. Они — его братья, и он не посмеет их подвести. Воодушевленный, маленький де Кенуа поднялся с колен и затянул, вторя рыцарям, молившимся где-то наверху:       — Дай мир, Господи милосердный! Пусть мы его несем мечом, да несем во славу Христа! Да простят святые нас за войну нашу!       Но этого ему показалось мало, и он пропел строчку, которой не было в духовной песне:       — Да простят меня братья мои за грехи мои!       Негромкий детский голос звенел, отдаваясь в гулкой, темной комнате и, казалось, перебивал ровный хор тамплиеров, к которому его обладатель сейчас больше всего на свете хотел присоединиться.