Белый тамплиер

      Мордериго боялся, как бы прецептор не выполнил угрозу при случае и не отобрал горностая, если вдруг с обучением опять выйдут неприятности. Как и у любого другого нормального паренька четырнадцати лет, отношения с учебой у него складывались сложные — сидеть за партой и слушать наставника целыми днями было невыносимо скучно. Руки Мордериго сами тянулись к чернилам и краскам, и часто, не выдержав, он принимался яростно рисовать на полях, выводить маргиналии, высмеивая ими все на свете, в том числе и своего учителя. Приходивший два раза в неделю священник, рыцарь, вынужденный наставлять Мордериго, или учитель воскресной школы не раз драли его за эту привычку.       Собственно, об учебе весь оставшийся день юный де Кенуа и думать забыл, тем не менее вечером ему снова предстояло сесть за черную, грубо сколоченную парту и зубрить то, что его совсем не интересовало. Освободившись от обязанностей в замке и закончив молиться, он играл с горностаем до тех пор, пока Жослен де Вьенн не принес ему свитки с заданиями, карты и переписанные листы некоторых учебно-богословских книг, которые тамплиерам не одалживали.       — Мордре, бегом заниматься, — кивнул взлохмаченный молодой рыцарь.       — Ну-у! — надул тот губы.       — Давай-давай, оболтус, — фыркнул Жослен. — Тебе не стыдно, что Арно учится лучше тебя?       Арно де Ретель, сверстник Мордериго, появился в ордене совсем недавно. Из-за возраста его пока не постригли в храмовники — взяли лишь оруженосцем, однако в замке всем сразу стало ясно, насколько он горделив и амбициозен, и как жаждет надеть белый балахон с алым крестом. Арно спал и видел себя чуть ли не магистром, и чувства Мордериго, который с детства рос среди тамплиеров, постоянно колебались от восхищения, обожания и уважения до ревности и легкого презрения.       Худой, длинный Арно, в отличие от юного де Кенуа, посещал духовную семинарию и воскресную школу регулярно — с ним никто не занимался в замке. Ему не возбранялось свободно выходить из резиденции и видеться с мирянами, его лицо не прятали и не мазали волосы сажей, и на прогулку не сопровождали другие храмовники, ведь он-то не лишен огненного гумора! Стянув темные волосы в хвост лентой, Арно носил из воскресной школы и обратно томики книг, которые ему на удивление легко доверяли, свитки и записи, досочку с воском — на ней было удобно стирать записи и делать новые, обучаясь разным наукам. Шагая по резиденции, он презрительно поглядывал своими серыми глазищами на всех, мимо кого проходил, даже на старших рыцарей.       Мордериго тянулся к нему, как к сверстнику, к человеку, кто часто выходит в люди, но его отталкивала холодность Арно и обида на то, что ему вечно ставили того в пример. Он все никак не мог решиться подойти и спросить — зачем тот цеплял других тамплиеров? Между юношами словно стояла незримая стена, которая обычно существует между людьми разных сословий или кругов общения. Что ни говори, они были слишком разные — еще более разные, чем с Захидом!       Отношение к учебе у них тоже сильно различалось. Арно ходил на занятия с мрачным удовлетворением, с серьезным, одухотворенным лицом, с каким и полагалось быть Бедному рыцарю Христа. Мордериго же каждый раз, когда видел книги и карты, представлял, что нужно снова садиться за парту и зубрить, иначе свиста розог с последующей обжигающей болью в пострадавшей части тела не избежать, морщил нос, будто унюхал вылитые из ночного горшка на улицу нечистоты, вертелся, зловеще блестел алыми глазами, словно в него вселялся демон, и всем своим видом показывал, что расправится с любым, кто будет над ним издеваться, навязывая учение.       Жослена де Вьенна он более-менее терпел и слушался: повторял по его указке богоугодные тексты, обучался чтению и письму на латыни, счету, который ненавидел особенно, а так же постигал навигацкое дело — им, правда, сам учитель владел постольку-поскольку. Других языков Жослен не знал, но учил Мордериго всему, в чем был сведущ сам.       — Ну-ка, тут какая сторона?       — Север, — стиснув зубы, отвечал Мордериго, сидя рядом с наставником в пустом просторном зале.       На его лицо и восковую табличку для письма из маленьких, узких окошек падали тонкие лучи света, расходясь во все стороны, пронзая чернильницу и обагряя бесцветные глаза. Де Вьенн пододвинул к нему карту и постучал по ней кончиком пера, увидев, что ученик начинает ерзать и крутиться, терять внимание.       — Ну-ка, смотри сюда! Север, говоришь? А почему ты тогда «юг» пишешь, змей?       — Не знаю, — ответил тот, все так же блуждая взглядом по развешанным всюду флагам-Босеанам — черно-белым знаменам Бедных рыцарей Христа. Затем спохватился, сообразив, что на его достоинство покушаются, и для острастки буркнул: — Сам ты змей.       — Поговори у меня! Неужели тебе не радостно будет похвалиться перед Робером де Сабле своими успехами? — Жослен попытался надавить на больное.       — Робера тут нет, он в отъезде, — хмуро сказал Мордериго, давая понять, что это с ним больше не работает. На самом деле похвалиться-то он, может, и хотел, вот только все у него шло не туда, куда надо: он знал арабский лучше французского, превосходно раскрашивал карты, тонко обводя реки красками, но ни черта не запоминая, что это за река и что за владение он красит. Он изящно рисовал пером, однако писать готическим шрифтом так и не научился. Да, он и раньше держал нож лучше, чем принадлежности для письма, несмотря на то, что с ним занимался капеллан, но со временем эта его потребность в другом, совершенно нестандартном подходе вылилась, по мнению наставников, в совершенную необучаемость. И если тот же Жослен пробовал иные пути подхода к разуму Мордериго, то приходские священники или монахи из воскресной школы не желали замечать таланты мальчишки, а видели только то, что он безнадежно тупой и дикий, раз не понимает или не хочет понимать элементарных вещей, и часто порывались отказаться обучать его.       Но особенно Мордериго гневил всех своих педагогов тем, что умудрился родиться левшой. Когда отрабатывали сражения, на сей факт мало обращали внимания — в бою это, напротив, играло на руку, ведь враг обычно не ожидал атаки, благодаря чему он часто выигрывал спарринги и учебные бои. Приемы у рыцарей существовали для обеих рук, чтобы иметь возможность сражаться с любой стороны, но тамплиеры не сразу заметили особенность Мордериго. Тот ел то левой, то правой, а то обеими сразу, и большой разницы в том, как он работает одной или другой рукой, не видели. Но когда ему пришлось основательно взяться за науки — учиться не только выводить буквы, но и чертить, — леворукость сразу бросилась в глаза. И наставники кинулись бороться с «недугом»: били по рабочей руке указкой, привязывали ее к телу, наказывали, лишая лакомств, оставляли в чулане за долгими молитвами, но переучить так и не смогли. Буквы, орнаменты и рисунки, схемы и планы из-под «греховной длани» выходили ровнехонькими, а из-под «богоугодной десницы» будто выводить их пыталась лошадь, бегающая рысью по кругу.       — Вот тебе Робер задаст, увидев, что ты левой рукой пишешь, — шипели храмовники.       — Ты гляди, еще и все чернила смазываешь!       — Рукавом, смотри, рукавом сейчас влезешь! Да аккуратнее же!       — Изгваздаешь одеяние, не сносить тебе головы!       Впрочем, тамплиеры довольно скоро сдались и даже привязывать перестали — все равно, как только веревки спадали, Мордериго хватал перо в левую руку. За это ему только поручали дополнительно молиться. Священники из воскресной школы и семинарии, однако, так просто сдаваться не собирались. Они продолжали бороться из раза в раз со «своенравностью» Мордериго, и он заранее морщился, представляя, как вопьются в него веревки, стоит только позвонить колоколу к началу занятий.       — Ну, сыч, давай, скажи теперь, раз юг здесь, то корабль у тебя в итоге куда поплывет? — пихнул его Жослен, возвращая к учебе. Мордериго с неохотой спустился с небес на землю, взял линейку и старательно стал прокладывать маршрут. Если он делал это неверно, то Жослен, играя, слегка шлепал его деревянной полоской по лбу. Повезло еще, что не свинцовой.       Дважды в неделю к Мордериго приходили священники, один раз он сам ходил в школу или в семинарию, не зная, какое из зол хуже — что на него косятся семилетки или старшие дразнят мелким. Каждый педагог давал ему какое-то свое задание, и от их смеси у него голова шла кругом. И даже радость от того, что он выходил в мир, омрачалась обязательным ношением огромного капюшона, из-под которого почти ничего нельзя было увидеть, да присутствием кого-то из братьев — тот разве что не сидел с ним на уроках за одной партой и уж, конечно, запрещал общаться с остальными ребятами. Душа Мордериго жаждала свободы, гуляний, лазания по крыше и разных невероятных приключений, и он страшно расстраивался, что вынужден сидеть в замке целыми днями, как красавицы из сказок и песен о куртуазной, целомудренной любви.       Из него не вышла еще эта подростковая дурь, что кружила голову ему и его сверстникам, вот только он, в отличие от них, имел возможность выплескивать ее на полигоне для тренировок. И ещё должен был обязательно выучиться смирению. Однако какое ж тут смирение, когда тебе всего четырнадцать, с твоим телом происходит что-то непонятное, и никто даже не желает объяснить, что именно, когда каждое событие вызывает взрыв эмоций, а книжки и мудрые наставники, чьи советы ты принимал на веру, только раздражают?       Мордериго отчаянно рвался в бой! Он хотел поскорее доказать, что заслуживает право на тот самый, особенный кинжал, который не получил в день первой встречи с Захидом. Из-за этого он денно и нощно упорно тренировался, усерднее просил Господа о своем, личном оружии, более того, об оружии, которое преподнесет ему Робер де Сабле! Горячая кровь дурманила его, заставляла прыгать и бегать по плацу, нанося удары чучелам или временным соперникам в тренировке, и уж, конечно, не давала толком сосредоточиться на каком-либо учении.       Озираясь на Босеаны, Мордериго краем глаза увидел, что Жослен опять тянется к нему с линейкой и быстро повернулся к карте, будто внезапно поймал нить рассуждений. Что ни говори, уж куда милее ему было бы сейчас получить по ребрам древком копья!       — Здесь стрелку прочерти, — велел наставник и протянул ему линейку. Мордериго безропотно послушался, правой рукой приложил её к карте, обмакнул перо в чернильницу и левой провел идеально ровную линию.       — Опять левой, — устало вздохнул Жослен. — Эх, что скажет Робер де Сабле…       — Хватит, — поморщился Мордериго. Он, разумеется, скучал по молодому адмиралу, но слова рыцаря вместо того, чтобы усмирить его и простимулировать учиться, только травили душу. Манипулировать им при помощи Робера нечестно!       Мордериго обиженно насупился и снова склонился над картой. Чем больше маршрутов для кораблей он прокладывал, тем сильнее ему казалось, что время вокруг остановилось. Он сидел и чертил под негромкие комментарии Жослена, иногда косясь в окно, словно мог определить, сколько часов просидел за столом.       — Ну же, Мордре, не отвлекайся, — сказал брат де Вьенн, похлопывая его, чтобы вернуть мысли обратно к кораблям и дующим со всех сторон света ветрам.       — Да ну, не могу больше, устал, — тот отодвинул надоевшие карты.       — Остался только счет, — безжалостно сказал Жослен, сверкнув кошачьими зелеными глазищами. Ученик в ответ скорчил лютую гримасу.       — Скажи, брат Жослен, на кой дьявол эти цифры мне? А морское дело зачем? — жалобно заскулил он.       — Как это «зачем»? Рыцарь обязан знать, куда плывет корабль с остальными крестоносцами, как обойти неприятеля, не налетев на рифы, должен уметь стоять у штурвала на случай, если капитана убьют…       — Уо-о-о-о-у, — разочарованно отозвался Мордериго и опять согнулся над чертежами. Минуты казались ему часами, рука еле-еле держала перо, глаза слипались, и он уже начинал подумывать, что лучше б все это время беспрестанно молился.       Однако спасение из этого душного, полного морских терминов, цифр и расчетов ада пришло, откуда он и не ждал. Внезапно скрипнула дубовая окованная дверь, и ученик с учителем встрепенулись. Глаза Мордериго удивленно расширились, когда он увидел на пороге вытянутого стрункой Арно де Ретеля.       — Брат де Вьенн, — юноша заложил руки за спину. — Прошу прощения, что отрываю от занятия, но мне нужен Мордериго.       Они переглянулись, а Арно сузил глаза и склонил голову, как пес, что слушает речи хозяина.       — Ладно, забирай, — махнул рукой де Вьенн. — Приор знает, что Мордериго сейчас пойдет к тебе вместо уроков?       — Знает, — Арно кивнул.       Мордериго радостно вскочил, загремев стулом, который зацепил, и поспешил выскочить в коридор, пока брат Жослен не передумал и не велел сесть обратно и дальше учить мореходное дело. Арно закрыл за ним дверь и, снова заложив руки, как узник, двинулся по коридору. Мордериго торопился, бежал впереди, но, не зная, куда они идут, время от времени останавливаться, а то и вовсе возвращаться. Как только его избавили от перьев, пергамента и надоевшей линейки, сонливость как рукой сняло, энергия забила в нем фонтаном, и он был готов легкими, быстрыми прыжками покорить все городские крыши.       — Не спеши, Мордре, — раздраженно одернул его Арно. Мордериго презрительно фыркнул. Если старшим он и прощал подобное панибратство, ибо рыцари приучали его к почитанию тех, у кого за спиной уже имелся многолетний опыт, то ровеснику вроде этого хвостатого де Ретеля был не намерен спускать столь высокомерный тон, а посему тут же передразнил, словно кривляка-паяц.       — Какой же ты дурень, — серые глаза Арно нехорошо блеснули.       — А ты больно умный, а? — сразу ощерился Мордериго. Он и раньше терпеть не мог, когда кто-то рисовался за его счет, а в последнее время, когда отроческие эмоции особо били в голову, и вовсе молниеносно взвивался змеей, если кто-то начинал задирать нос. У него сразу кулаки чесались от желания ободрать их о кольчугу наглеца. Но драки между тамплиерами в резиденции были строго запрещены, ежели не оговаривались тренировкой, поэтому ему из раза в раз приходилось разжимать кулаки, дабы не гневить ни магистра, ни приора, ни Христа.       Арно язвить больше не стал, не желая устраивать перепалку, лишь молча скривил губы. Это ещё сильнее взбесило Мордериго — зазнайка не снизошел даже, чтобы ответить, — но он только зловеще блеснул красными глазами, понимая, что драться без повода худо вдвойне. Сделал паузу, остывая, а потом нарочито ровно спросил:       — Куда ты меня ведешь?       — Дело есть.       — Какое?       — Придем, и все узнаешь, — де Ретель на миг прикрыл глаза, словно устал от своего приставучего и болтливого спутника, и тот опять испытал жгучее желание пустить в ход кулаки.       Они вышли во внутренний двор, пересекли его и направились в небольшой сарай, где рыцари хранили всякий хлам вроде мешковины, осколков стекла или битой посуды, которые еще можно было сдать и переплавить, старые ржавые мечи, ждущие заточки или переделки, уздечки и седла, истертые или погрызенные лошадьми, кольчуги с выщербленными участками — словом, все, что можно было отремонтировать, но пока до этого не доходили руки. Лишь изредка кто-то из храмовников брал оттуда на переработку материалы, в основном же туда почти никто не ходил. Только если уж ресурсов оставалось совсем мало, Бедные рыцари Христа свозили ржавчину на ремонт или переплавку кузнецу, уздечки, седла и упряжки — кожевеннику, битую посуду — стеклодуву или гончару. Именно в это место Арно и вел Мордериго.       Юноши вошли, пригибаясь, и тут же сощурились от удивительного сочетания полумрака и яркого света, проникавшего узкими, резанными лучами сквозь запыленное окошко и вырывавшего частицы пыли и грязи в воздухе. Мордериго оглядел частокол из утыканных гвоздями крашеных досок, сломанное колесо от телеги, маленький шкафчик для посуды, некогда покрытый его же рисунками, сломанную фигурку открывающейся девы Марии (которую уж точно вряд ли починишь, а выкинуть жалко, святое же!), и много чего другого.       — Фу, ну и что тебе тут надо? — Мордериго зачесал глаза от пыли. На неё его бедные глаза реагировали так же, как и на некоторые цветущие и резко пахнущие цветы — сразу начинали слезиться, сам он чихал и вытирал резко набегавшие сопли, и прекращалась эта пытка только после того, как покидал зону поражения.       — Хватит, — поморщился Арно, видя, что тот уже фыркает, намереваясь чихнуть. — Все соплями зальешь. Полезли на чердак. — Он стал быстро продвигаться вглубь сарайчика, отодвигая свисавшие с потолка ржавые тяжелые цепи и какие-то тряпки.       Раньше туда вела небольшая лестница, но она давно сломалась, поэтому ребята карабкались по ящикам. Там было более-менее прибрано, наверное, потому что рыцари ленились лезть наверх, чтобы оставить очередную сломанную вещь. Мордериго поспешил открыть небольшое окошко, чтобы получить приток свежего воздуха, из-за чего де Ретель закатил глаза и покачал головой. Затем подождал, когда его спутник отдышится, и попросил, кивнув на чем-то набитый мешок:       — Подсоби… нужно его передвинуть. Только осторожнее, руки не порежь, там осколки посуды, похоже. Их потом надо вообще убрать отсюда вниз или вовсе выкинуть…       Недовольный Мордериго принял у него мешок и стал осторожно помогать разгребать часть чердака. Наконец они отставили в сторону несколько мешков, ржавые латы и копья, и еще много всяческой занимающей место безделицы. Теперь перед ними стоял тяжеленный письменный стол со сломанными ящиками. На резных элементах скопилась пыль, столешница потрескалась и частично была проедена жуками.       — Брат Жослен говорил, что этот стол нам вроде как подарил кто-то из герцогов, когда я про него спросил, — горделиво сказал Арно. — Я думаю как-нибудь самому отремонтировать его, обработать от жуков, трещины заделать янтарем… будет красиво, как ты считаешь?       — Н-да, красиво, — сварливо сказал Мордериго, вытирая покрасневшие от пыли глаза. Интересно, они сюда ради этого стола притащились? — И что, его надо помочь тебе перенести?       — Пока не нужно, я не за этим тебя звал. Стол я использую, чтобы хранить инструменты. Смотри, — де Ретель даже как-то повеселел, вынул кинжал из ножен, просунул в один из заклинивших ящиков и поддел. Раздался скрип, он поднажал на рычаг, дергая за ручку — ящик с неохотой поддался и чуть выдвинулся. Арно не оставил его в покое и, подергав, вытащил еще немного. После этого просунул руку в расширившееся отверстие и вынул набор ножичков, стамесок и пил. Мордериго продолжал коситься весьма скептически, уже забыв о том, что благодаря Арно избавился от надоевшей учебы. Теперь его злила пыль, от которой он фыркал, чихал и тер глаза, и грядущее бесполезное времяпрепровождение. Но де Ретель не дал ему впасть в юношескую раздражительность и начать ворчать, сдернув ткань с, как думалось Мордериго, кучи барахла.       На деле же мешковина скрывала под собой на удивление хороший манекен, такой, что казалось, будто его поставили сюда по ошибке. На нем была старая одежда тамплиеров, наручи и поножи, боевые перчатки и странный пояс, до жути напоминавший позвоночник.       — Что это? — поморщился Мордериго, рассматривая броню.       — Более совершенная версия тамплиера, — гордо сказал Арно. — Смотри!       Он подошел к одному нарукавнику и вдруг резко, с лязгом вынул из-под него кинжал.       — Ножны под щитком, видишь? Подходят для любого небольшого клинка. Теперь сюда гляди, — он подошел к Мордериго и потянул его за собой, заставляя встать так, чтобы видеть внутреннюю сторону наручного щитка. С внешней кинжал, прикрепленный к руке, был абсолютно незаметным, но с этого ракурса становился виден и он сам, и аккуратно свитая в кольца длинная цепь, присоединённая к нему кольцом.       — Это для чего?       — Это мое лучшее изобретение, — похвастался Арно и вдруг почему-то смущенно почесал затылок. — Ну, правда, я ничего особенного не придумал, в общем… Это для того, чтобы рыцаря нельзя было обезоружить. Я еще подумаю, как крепить цепь. Возможно, будет самым простым и логичным решением просто обвить ее вокруг руки, но… В общем, это работает так — ты можешь раскручивать этот кинжал с помощью цепи, и таким образом не давать врагу подойти, можешь прятать, можешь бить им, как обычным оружием, можешь метать его, притягивая предметы к себе или себя к предметам…       — Гениально! — искренне похвалил Мордериго, а де Ретель слегка покраснел.       — Дальше будешь смотреть?       — А что еще есть?       — Стукни по груди, — предложил Арно, сощурив хитрые серые глаза.       — Зачем?       — Ну стукни, стукни.       Мордериго слегка ударил по манекену. Кулак его внезапно взорвался болью.       — Ау! Ты что, камни туда напихал?       — Нет, мешочки с плотно набитым песком. Нож вроде тоже неплохо останавливают.       — Понятно, — протянул Мордериго, потирая ушибленную руку. Он словно ударил камень.       — Теперь сюда погляди, — Арно опустился на колено возле поножей, нажал на один из щитков и провел пальцами вниз. Часть щитка со щелчком откинулась, открывая тайник, в котором находились арбалетные болты. — Это на случай, если вдруг закончатся стрелы. Тут просто удобнее всего их хранить, многие ведь стреляют, стоя на одном колене.       — Дельная задумка, — важно закивал Мордериго. — А пояс что?       — Пояс я тебе потом как-нибудь на улице покажу, тут места мало, — пообещал Арно.       — Ты молодец! Все, что ты придумал, поможет ордену!       — Спасибо, — де Ретель слегка покраснел. В этот миг он никак не походил на того заносчивого и холодного гордеца, которым обычно бывал.       — Скажи, а я тебе зачем? — Мордериго недоверчиво сузил глаза.       — Поможешь разобрать все мои наработки и принести их поближе к замку. Дополнительные мешочки еще надо песком набить и закрепить. И еще кое-что…       — Ладно, я согласен, — пожал плечами Мордериго. Арно улыбнулся, довольный.       — Постой пока здесь, а я пойду пороюсь по своим вещам, поищу, что можно снести вниз.       Юный де Кенуа кивнул и стал сосредоточенно изучать манекен, пока Арно скрылся среди рыцарского хлама.       — Мне больше всего нравится этот нож на привязи, — прокомментировал Мордериго, трогая холодную цепь. — Хотя когда я научусь стрелять из арбалета, штучка с запасными болтами мне пригодится… Ты, кстати, не думал их отравить?       — Отличная идея, — глухо отозвался Арно. — Кстати, как думаешь, Роберу де Сабле понравится, что я сделал? Я хочу это все ему показать, думаю, он оценит…       Мордериго вдруг испытал приступ необъяснимой богопротивной ярости, которая волной нахлынула на него.       Да как он смеет подмазываться к Роберу де Сабле! К его Роберу де Сабле!       — Я, может быть, если ему понравится, сделаю для него подарочный вариант, — услышал он, и ярость запылала в нем с удвоенной силой. Мордериго не знал, как называется чувство, что управляло сейчас им, но преодолеть его был не в силах. Он и так очень сильно нервничал всякий раз, когда рядом с обожаемым наставником смели находиться другие, ненавидел, когда кто-то отвлекал Робера от него и его от Робера, и уж тем более не мог позволить, чтобы в восхищение его любимца приводил кто-то другой.       «Нет уж, Роберу де Сабле не понравится, что ты сделал, извини», — злобно подумал он и тихо вынул нож из наручного чехла. После чего опустился на колено, намереваясь хотя бы заклинить дверцу на поножах, чтобы открывающий механизм не сработал. Терзаемый ревностью — именно она грызла его сейчас — Мордериго сунул лезвие в узкую, едва заметную щель на щитке и уже готовился поддеть и повернуть, как вдруг услышал знакомый писк и чириканье.       К нему, быстро взбираясь по коробкам, спешил его горностай. К кожаному ошейнику зверька был примотан небольшой сверток, в котором лежала записка.       Идея сделать животное их личным посыльным пришла к Мордериго и Захиду ад-Дин случайно. Так как горностай знал их обоих, то без опаски бегал на руки и к будущему ассасину, и к воспитаннику тамплиеров. Что позволило друзьям обратить себе это на пользу. Незаметный, шустрый и ловкий, он часто носил письма от одного к другому и получал за это вкусности, которые те всегда имели при себе. В этот раз его наградили маленьким кусочком вяленого мяса, и он, довольный, убежал прочь, радостно треща.       Мордериго же первым делом заметил кровь на свертке и не на шутку встревожился. Он вынул нож из щели, позабыв как о своем первоначальном намерении испортить тайник, так и о ревности вообще, и быстро разрезал веревочку, которой крепилось письмо. Внутри было только одно слово: «Приди», и сопровождалось отпечатками окровавленных пальцев.       Теперь Мордериго заволновался еще сильнее, свернул письмо и сунул его себе за пояс. Затем подбежал к окну и выпрыгнул вниз, услышав, как ему вслед кричит что-то брошенный Арно де Ретель. Но ему было не до того — он помчался в замок, в тот корпус, где лежали хворые братья.       По пути Мордериго будто бы случайно вписался плечом в стойку с алебардами* — так, чтобы пораниться, ободрал руку, упал, кувыркнулся и вскочил, продолжая путь. Он изо всех сил старался не смотреть на раненое плечо, а нос заткнул рукавом, чтобы не нюхать свою кровь, от вида и запаха которой ему всегда делалось дурно. Сейчас никак нельзя было падать в обморок!       — Брат Жан-Жак, помоги мне! — с порога завопил он, заставляя недужных завозиться на постелях, а кого-то и недовольно поднять голову.       — Тише, чего ты орешь?! — проворчал лекарь, не перестав, однако, разминать в ступке травы.       — Рану смотри какую получил, во! — Мордериго отогнул край порезанной ткани, демонстрируя залитое кровью плечо. Солоноватый запах тут же ударил в ноздри, и он почувствовал, что его начинает тошнить. — Быстрей же, брат!       — Сейчас, не суетись!       — Я в обморок упаду опять, — пригрозил Мордериго. Тут он почти не врал, поэтому отвернулся к решетчатым окнам, чтобы не видеть свою кровь, но от ее запаха деться никуда не мог, как бы ни пытался уткнуться носом в здоровое плечо.       — Упадешь — полежишь, ничего страшного. Мочой кошачьей в нос суну, сразу в себя придешь, — спокойно ответил лекарь. — Жди, терпи.       — Бу-э! — тот высунул язык, с легкой тревогой ощущая, что его действительно подташнивает.       — Ладно, пес с тобой, — проворчал Жан-Жак и поставил миску с незаконченным отваром на табурет возле постели раненого рыцаря. — Прости, Пьер, он же не уймется, аспид этот…       Лекарь быстрым, шаркающим шагом направился к своим запасам снадобий, и Мордериго с тревогой услышал, как звенят банки и склянки, как шуршит трава, источая терпкий запах, и занервничал. Врачевателей он страшно боялся, и втайне надеялся, что желание помочь Захиду не приведет к тому, что его самого подвергнут кровопусканию или ещё каким не менее отвратительным процедурам.       — Так, это зажуй, — сунули ему в рот несколько травинок. — Сделаю еще примочку, и свободен. Не поможет — будем флеботомировать.       — А бэз эфово нифаф низя? — спросил Мордериго, работая челюстями. Лекарственные растения давали горький сок и заставляли его морщиться.       — Нельзя! Тебе я бы вообще каждый день кровь сливал, чтоб ты спокойней был, бесенок, — проворчал Жан-Жак, вытерев рукавом морщинистое лицо и приложив вымоченную в отваре тряпку к его ране. Мордериго дернулся от внезапной щиплющей боли и прикусил язык.       — У-у-у!       — Ничего-ничего, терпи.       Будто у него есть выбор! Юный де Кенуа сморщился, но позволил промыть небольшую рану.       — Хочешь, зашью?       — Не надо! — От одной мысли об этом его передернуло. Он довольно живо представил, как игла прокалывает кожу, стягивая края, как блестит от крови темная нить, и как больно потом будет удалять ее, раздирая рану снова. И ему стало противно до тошноты.       Мордериго не мог дождаться, когда экзекуция в виде протирания смоченной в отварах тканью закончится, и едва Жан-Жак убрал руку, вскочил на ноги.       — Все, спасибо, брат, ничего больше не надо, само заживет! Ты мне только с собой еще трав и тряпок этих мокрых дай, а дальше я сам как-нибудь…       — Ах ты, пострел, — засмеялся лекарь. — Ну, будет тебе, соберу суму с лекарствами. Смотри, не потеряй! Как принимать, знаешь уже…       Он снова пошаркал к своему столу, а Мордериго сел на кровать, с трудом сдерживаясь, чтобы не начать носиться взад-вперед в нетерпении. Желание поскорее отправиться на помощь Захиду будоражило его и заставляло снова и снова вскакивать с кровати и пытаться заглянуть за плечо Жан-Жаку. Тот пару раз шуганул нетерпеливца и на третий раз уже ощутимо шлепнул по лбу.       — Уйди! Сейчас чего-нибудь не то смешаю, тебе желудок вывернет.       «Ну допустим, не мне, а Захиду», — подумал юный де Кенуа, но все-таки послушно уселся на кровать. Наконец маленький мешочек с мокрой тряпицей и травами был готов, и Жан-Жак выпроводил юношу из больничного крыла со следующим напутствием:       — Будет гноиться или плохо заживать — сразу ко мне! И вообще тебе на днях надо бы пустить кровь, я по лунному календарю посмотрю, когда точно… Не забудь! Пришлю за тобой, шалопаем, брата…       — Фу! — отозвался Мордериго, подергивая плечами. Жан-Жак сварливо проговорил ему еще что-то, но тот уже не слушал — резвым жеребчиком понесся по коридору прочь, унося снадобья с собой.       Ему теперь предстояла важная миссия — удрать незамеченным. Он осторожно вскарабкался на стену, то и дело оглядываясь, чтобы не попасться на глаза кому-то из братьев, и, полуприсев, пошел по краю стены, выставил руки, чтобы держать равновесие. Затем ловко ухватился за какой-то выступ, подтянулся и оказался на одной из башен. С высоты было легко определить, кто где находится, и понять, куда бежать, чтобы ни с кем не встретиться. Он быстро спустился, пробежал, прячась, по стене до первого патруля тамплиеров и осторожно обошел их. После чего, ловко переставляя руки и ноги, вскарабкался на ближайшую к выходу из ворот башню, в три прыжка спустился, отпуская руки и цепляясь снова, спрятался в кустах и затаился, прислушиваясь и выжидая — ищет его кто или нет?       Осторожность требовала подождать еще, но время поджимало — Захид нуждался в помощи, и он выскочил из укрытия. Присев, Мордериго на полусогнутых стал красться к городу, то и дело прячась. Внезапно какой-то треск привлек его внимание. Он обернулся, щурясь, и увидел темную фигуру, которая прошмыгнула позади него. И еле сдержался, чтобы не шепнуть вопрошающе: «Захид?!». Но ведь тень, что скользила между деревьями, могла принадлежать и Бедному рыцарю Христа, и даже госпитальеру! Мордериго вытянулся и задрожал. Все его чувства обострились до предела: он выпучил глаза и шумно принюхивался, как дикая лошадь, что ощущает присутствие хищника. Шуршание стихло, тень вроде тоже куда-то пропала. Он успокоился и побежал прочь. А когда вышел из окружавшего резиденцию леска, расстояние до ближайших домов уже было таким коротким, что он быстро преодолел его.       Добираясь украдкой до зданий, Мордериго все еще чувствовал сковывавший душу страх, что давил на грудь, сбивал дыхание и заставлял сердце бешено колотиться. Это был страх попасться, к которому одновременно примешивался ужас неизвестного. Согнувшаяся темная фигура, имевшая, безусловно, человеческие очертания, так и стояла у него перед глазами, несмотря на то, что он уже значительно отдалился от нее.       Мордериго осторожно схватился за наиболее выпирающие каменные блоки и полез наверх, сначала поскользнувшись, но потом быстро совладав с собственным телом. Оказавшись на первой крыше, он согнулся и оперся на колени, тяжело дыша, словно после жаркой схватки — ему надо окончательно расслабиться, прежде чем начать свой бег далее.       Тамплиеры с младых лет учили, что беспокойство в голове передастся и телу, а оно, послушное малейшим импульсам, наделает ошибок при прыжках и лазанье, и в конечном итоге это кончится переломами или тем, что он просто упадет и разобьется. Поэтому Мордериго тряхнул головой, стараясь выгнать из нее тень, и потер руки — этот жест всегда успокаивал его. Потом прошелся пару раз по крыше и наконец решился отойти, чтобы взять расстояние для разбега. Он закрыл глаза — братья всегда советовали делать так, когда боишься. «Иначе ты можешь никогда не решиться на прыжок, — наставлял и Робер де Сабле. — Закрой глаза, беги, и только в прыжке разверзни их. Смысл в том, что тело само знает, что делать, знает расстояние, но глазам все может казаться страшнее, чем есть, а они, в свою очередь, пугают мозг, который сбивает с верного пути тело».       Сейчас Мордериго боялся не прыгать — он страшился увиденной в лесу фигуры, но метод храмовников выручил его и в этом случае. Он взмыл на следующую крышу, открыв глаза только в последний момент, в тот, когда руки уже должны были схватиться за край крыши или выступ. Прыжок удался — Мордериго подтянулся и уже смело побежал вперед, обретя уверенность. Братья оказались правы — после этого уже тело работало само, как хорошо отлаженный механизм! Руки и ноги помогали карабкаться наверх, толкаться от стен, Мордериго казалось, что он в одночасье потерял весь свой вес и теперь легонький, как перышко.       Перышко это, однако, так же быстро и просто, как лазало и прыгало, увернулось от неожиданно напавшего стражника, выкрутило руку с алебардой и дало оружием врага ему же по шее. Лупил Мордериго, правда, древком — цели убить у него не было, но все равно вышло неплохо — стражник охнул и упал на колени, потирая шею. Это окончательно окрылило юношу, и вот он уже заскользил по кровлям, то и дело останавливаясь на мгновение и прячась за выступами, чтобы его не заметили. Наконец он достиг заброшенной башни. Из-за того, что лестницы на ней прогнили, на нее практически никто не ходил, особенно опасаясь верхнего этажа, там, где и висел ранее колокол. Поэтому-то Захид и Мордериго облюбовали башню для своих тайных встреч.       Воспитанник тамплиеров до того часто забирался туда, что уже наизусть знал, где какие камни сильнее выпирают, где можно поставить ногу на выбитый узор, а где уцепиться рукой за выступающие каркасные балки. Он быстро вскарабкался наверх и увидел, как Захид сидит на полуразрушенном полу в углу, зажимая правую сторону лица. Меж его пальцев бежала кровь. Мордериго, встревоженный не на шутку, бросился к другу.       — Эй, брат! Что с тобой?! — Не дожидаясь ответа, он торопливо стал развязывать мешок с травами. Захид измученно взглянул на него и отнял руки от щеки. Мордериго в ужасе отшатнулся: вместо правого уха у ассасина зловеще зияла черная дыра ушного прохода, залитая кровью.       — О, Иисусе! Кто это тебя так?       Захид ад-Дин ибн Джаффар молчал ровно до того момента, пока смоченная в отварах ткань не прикоснулась к его отрезанному уху. Тогда он прикрыл глаза и зашипел, чувствуя, как лекарство жжет.       — Знаешь, наши нравы суровы… Э!.. — хрипло сказал Захид, когда боль немного утихла. — Это может быть со всех сторон опасно, лиякуна куатилун.       — Тамплиером быть тоже не всегда легко, — фыркнул Мордериго, не соглашаясь. И повторил вопрос: — Так кто с тобой это сделал? Мои братья?       — Нет, лейса аухваника! Не твои, э! — ассасин засмеялся. — Мои.       — Твои?! Твои же отрезали тебе ухо?!       — Это все восточные нравы, э, белый братец, белый крольчонок.       — Зачем?! Как они могли это сделать?!       — Такова суровая жизнь араба, жизнь ассасина, адави фюссан оллейкали! Здесь запросто могут отрезать ухо, если ты не вышел лицом! Не так посмотрел, не то сказал…       — Они просто так это сделали? Потому что ты не понравился?       — Ты совершенно прав, белый братец. Совершенно прав.       И Захид замолчал, снова начав шипеть от боли. Мордериго тоже молчал, глядя, как друг мучается от боли.       — Покажи мне, кто это сделал, и он заплатит за это, брат.       Захид помолчал ещё какое-то время, а потом тихо сказал:       — Мой аль’аб, мой отец, сделал это. Джаффар ибн Юсуф.       Его внимательные черные глаза встретились с потрясенным светло-голубым взглядом Мордериго де Кенуа.