Белый тамплиер

      Это французское лето выдалось самым жарким на памяти Мордериго. От солнца было буквально некуда деться — Бедные рыцари Христа парились в доспехах, нервно теребили воротники и обмахивались краями плаща, а кое-кто даже ворчал, что сейчас здесь жарче, чем в Иерусалиме. Те рыцари, которые уже успели сходить в крестовый поход и вернуться, одобрительно гудели и фыркали, довольные этим четким сравнением, а те, кто еще не выезжал, подозрительно косились на говорившего. Но юный де Кенуа слушал такие разговоры с воодушевлением, ухмылялся и говорил про себя: «Ну ничего, придет и мой час об неверных меч затупить!».       Из-за жары магистр дозволил тамплиерам носить только белое одеяние, а под ним вместо кольчуги кожаную рубаху — котту, без поддоспешника. Кольчужные шоссы пока тоже заменили на кожаные. Кроме этого рыцарям разрешили освежаться в воде, и отныне купель предназначалась не только для мытья. Происходило это обычно после обеда и последующей за ним благодарственной молитвы за пищу. До этого времени те рыцари, которые должны были тренироваться, либо бегали в легких доспехах, либо надевали тяжелый комплект — им предстояло приучиться сражаться в таком обмундировании в жару во время походов к Гробу Господню. Мордериго уже достаточно подрос, чтобы участвовать в подобных тренировках, и в такие минуты думал, что лучше уж бегать в легкой броне, быстрому и подвижному, чем жариться заживо в тяжелых доспехах.       Разумеется, купанию и он, и другие рыцари очень радовались, ибо это была одна из редких возможностей немного охладиться. Авантюрист Захид, с его полностью поджившим за две недели ухом, а точнее, тем, что от него осталось, не раз звал друга искупаться в речке или море, но тот боялся и отказывался. И страх этот объяснялся даже не нагоняем, который он наверняка бы получил, а банальным неумением плавать. Мастерства Мордериго хватало только на незамысловатый собачий стиль и ныряние на некоторое время, но долго, полноценно плыть он не мог. Его пугала безмерная толща воды, отсутствие опоры, и он страшился, что утонет. Однако идея поплавать в большом пространстве без толпы рыцарей его прельщала — сидеть, словно кильки в бочке, вместе с ними в воде и слушать насмешки ему страсть как надоело. Юный де Кенуа начал взрослеть и, по-отрочески непропорциональный и нескладный, вызывал своим еще нежным телом массу острот и издевок.       Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих — Мордериго набегался в кольчуге и на тренировке получил несколько ощутимых ударов снарядами по животу и груди, вспотел и перегрелся, а посему страстно желал скинуть обмундирование и скорее залезть в прохладную воду. Озираясь, как вор на базаре, он быстро стянул с себя балахон, кожаную рубашку, шоссы и белье, затем с плеском залез в воду и возложил руки на край купели.       Мордериго надеялся, что успеет отдохнуть до того, как в купальню вломится толпа тамплиеров, и они опять начнут громко обсуждать папские дела и политику, а потом, разумеется, станут над ним потешаться и гоготать. Без этого еще никогда не обходилось. И точно: не успел он расслабиться, как группа из десяти-двенадцати рыцарей, шумя и звеня доспехами, по одному стала заползать в купальню.       — А я тебе давно говорил, копье тупое, ты слушать не хотел!       — А теперь оно вообще сломано!       — Вот тебе сеньор де Бурж задаст!       — Тебе задаст! Кто наплечник забыл убрать?       — Кто забыл, тот пусть и отмаливает или оружие чистит!       Братья перебрехивались беззлобно, сопровождая реплики несильными тычками, словно подначивавшие на шутливую потасовку школяры или студенты. Они ворчали, не имея цели кого-то задеть или оскорбить, скорее, это помогало им разрядить обстановку и заодно друг друга повоспитывать. Точно так же молодые жеребчики или волчата кусаются, играя и познавая будущую взрослую жизнь, обучаются в этих на первый взгляд жестоких, но безопасных прыжках и укусах. Обменявшись остротами и замечаниями, тамплиеры после этого начинали более усердно заниматься делами и уже старались не допускать ошибок, которые могли вызвать у других братьев желание отметить недостатки и шутливо пихнуть за них в бок. В этот раз, однако, их словесные покусывания прервались присутствием сидящего в купели Мордериго.       — О! Мелкий!       — Крошка-рыцарь уже здесь!       — Недотамплиер! — гоготнул один из храмовников, Этьен де Труа. Ему доставляло особенное удовольствие дразнить белесого юношу. Эта шутка у него вышла обиднее остальных, и в любой другой момент братья, скорее всего, осадили бы его, чтобы он не перегибал палку. Но оказываясь в купальне вместе с Мордериго, они часто не замечали, что переходят ту тонкую грань, когда их «укусы» уже становятся для него болезненными.       — Ой, можно подумать, ты исконный брат, — огрызнулся он, наблюдая, как мужчины один за другим снимают легкие доспехи и одежду, и залезают к нему в купель, тесня его и лишая пространства.       — Уж куда более исконный, чем один маленький рыцаренок, которого даже рыцарем-то, по сути, назвать нельзя, — снова хохотнул Этьен. В его оранжевых, как у тигра, глазах плескались нехорошие огоньки, и Мордериго понял, что еще немного, и тот заведет любимую тему для насмешек — взросление воспитанника храмовников. Над этим в купели смеялись все без исключения, потешались так, будто сами никогда не были отроками и никогда их не видели. И юный де Кенуа даже не знал, что хуже: терпеть оскорбления вроде «недорыцаря», которые были лишь предвестниками последующих, порой очень обидных насмешек, или же сразу дать отпор, веселя своим гневом братьев.       — Замолкни, брат, а? — сердито рявкнул он на Этьена, скользнув взглядом сначала по его ехидной физиономии и горящим глаза хищника, а потом по привычке зацепившись за белую повязку на шее. Тот надевал её, когда купался, все остальное время повязку сменял зеленый платок с маленькими кистями. Этьен захихикал, забавляясь его бессилием, и потер черную с проседью эспаньолку.       Де Труа появился в ордене, когда Мордериго было десять, и до этого не обращал на него особого внимания. Никто не знал, почему он решил стать тамплиером — сам Этьен не признавался, и даже на клятве привёл самую часто повторяемую причину: «Хочу отречься от мира и служить Христу, воевать во имя его с неверными». Но судя по серебристым от седины в тридцать лет вискам, вывод напрашивался один: в резиденцию его привело неутешное горе. Этьен, однако, обычно расхаживал по замку спокойным, и только ехидная усмешка выдавала его дерзкий нрав. Своим высокомерием он походил на Арно де Ретеля, с той лишь разницей, что Арно не имел обыкновения задирать Мордериго, и уверенность его была в своих силах и знании, а не в самом себе как в существе, которое по определению лучше других. Особенно — лучше одного будто лишенного крови юноши, еще не посвященного в рыцари.       — Мордре уже женить пора…       Мордериго, погружённый в свои невеселые мысли, не сразу заметил, что излюбленная тема уже раскрутилась и набрала обороты.       — Тамплиерам нельзя жениться, — напомнил кто-то из братьев.       — А это еще и не тамплиер, — гоготнул Этьен.       — Ну, будущий…       — Хах-ха! Будущий! Женится, останется без белого сюрко, будет как сержант ходить в черном!       Храмовники захохотали.       — Решай, Мордериго, девушки или Христос, — братья принялись подначивать его на какой-либо резкий ответ, но он пока молчал, только сидел с самым суровым выражением лица, на которое был способен, и зловеще блестел голубоватыми в полумраке глазами.       — Что ты здесь делаешь, Мордре? — опять завелся Этьен. — Орден Бедных рыцарей Христа — не место для отроков, что целыми днями думают обо всякой срамоте.       — Не суди всех по себе, — Мордериго показал зубы. Несмотря на его ответный выпад, Этьен заметил, как он вздрогнул и понял, что попал.       — А то я не знаю, что в головах у маленьких, не окрепших мальчишек.       — Это ты мальчишка, а я мужчина! — гордо ответил Мордериго.       — Если тебя примут в орден, ты до конца жизни останешься мальчишкой. Но только когда повзрослеешь, поймешь, почему. — Этьен гадко улыбнулся. Рыцари загоготали, но некоторые из них, однако, издали сочувствующее «У-у-у-у!». Де Труа наклонился к ним, шепнул что-то, и тамплиеры стали тихо переговариваться.       — Чего там совращать с пути истинного, — презрительно фыркнул Этьен чуть громче. — Было б чего совращать! Глянь, кожа да кости одни. Жалкое подобие рыцаря. Все равно что на собаку доспехи дестриэ надеть…       В этот раз тамплиеры уже не смеялись. Кто-то из них прыснул, но большинство лишь осуждающе поглядели на разошедшегося брата. Пару раз они даже пихнули его локтями, мол, ты зарвался. Этьен замолчал и только снисходительно посмотрел на Мордериго, который ответил ему злобным, тяжелым взглядом. Юноша искусно сделал вид, что ничего не слышал: он отвернулся и нарочито расслабился, давая понять, что обидные слова не задевают его.       «Ну ничего, ничего, — злорадно подумал он. — Я тебя, брат, отучу надо мной смеяться…»       Возможность расплатиться с зубоскалом представилась в один из следующих жарких дней. Мордериго нарочно жалобно стонал от того, как ему душно и печет, и постоянно бегал пить. Он продолжал отлучаться и хлестать воду, невзирая на уже переполненный и ноющий мочевой пузырь, терпел до того самого часа, когда все полезут в купель.       Раздевшись, он устроился в воде и стал ждать подходящей минуты. Вскоре появились и братья, и он едва не выдал себя коварной улыбкой, которую с трудом подавил. По обыкновению, тамплиеры сначала обсудили дела насущные, а потом перешли к любимому занятию — дразнить юного де Кенуа. Этьен первым начал кидать острые, обидные шутки в его сторону, но Мордериго и ухом не повел, только как бы невзначай медленно подвинулся поближе в кучу рыцарей. Настал его час, час расплаты!       — Мне одно интересно, тебе будет ли чем похвастаться, когда вырастешь, или останешься таким же…       Он не договорил. Мордериго со спокойным лицом поднапрягся и выдал все свои накопления.       — Эй, а что это вода так резко потеплела? — вдруг встрепенулся один из храмовников. Мордериго не выдержал, и рассмеялся.       — Ах ты, змееныш!       Юноша быстро выбрался из купели, схватил одежду и вылетел из купальни. Он хотел было поначалу удрать куда-нибудь подальше, но увидев рядом замок, которым купель запиралась на ночь, схватил его, быстро продел в дужки и защелкнул. Вопли тамплиеров, понявших, что их закрыли, поднялись новой волной.       — Вот посидите там и подумайте, стоит ли меня доставать! Аспиды! — рявкнул юный де Кенуа и, подхватив с земли одежду, спокойно удалился прочь. Он планировал, чтобы рыцари посидели взаперти наедине с пахнущей водой пару-тройку часов, но спустя час Умберто де Менье хватился братьев, стал искать их, выбежал во двор и услышал, как из-за двери купели разносятся глухие вопли и стук кулаков по древесине. Пребывая в недоумении, он наткнулся на замок, вскрыл его ножом и выпустил полуголых, мокрых и грязно ругающихся рыцарей. Рассерженные братья позабыли о приличиях и о тамплиерской сдержанности и теперь бранились, натягивая шоссы и балахоны. Попытки расспросить их ни к чему толковому не приводили; храмовники только шипели и сквернословили. Впрочем, длительных допросов Умберто и не потребовалось: из ругани братьев он услышал «Проклятый мальчишка!», и все сразу встало на свои места.       — Так, значит…. Опять Мордериго безобразит? — де Менье потер бороду. — Он вас закрыл?       — А перед этим в купель помочился!       — Маленький змееныш!       — Если я изловлю этого негодяя!..       — Ух, задам паршивцу!       — Уши оборву!       — Надавать бы ему по белой заднице! — в адрес юного де Кенуа посыпались угрозы.       — Остыньте, пока до греха не дошло, — спокойно и властно оборвал Умберто. — С шалопаем-учеником я разберусь.       Он сунул замок в руки одному из тамплиеров и полез на крышу — искать Мордериго, здраво рассудив, что нашкодивший отрок где-то прячется, опасаясь расплаты. Как ни странно, на крыше этого охальника не оказалось. Умберто чуть не сорвал голос, окликая его, а тот все это время спокойно сидел в том зале, где проходило его обучение, и ел яблоко, искоса поглядывая на свой блокнот с рисунками и покачиваясь на стуле.       — Мордериго, младший брат, что ты опять натворил? — сурово спросил де Менье.       — Я натворил? — юный де Кенуа одарил его ангельским взглядом и невинно захлопал глазами.       — Ты почему закрыл братьев в купальне, а в купель надул, шалопай?! Они мне все рассказали! — Умберто упер руки в бока и нахмурился. Нарочитое спокойствие юноши его нервировало.       — Ах, это они тебе рассказали… А почему я это сделал, не рассказали? — юноша с хрустом вгрызся в яблоко.       — И почему же? — пробормотал наставник, слегка сбитый с толку.       — А потому что каждый раз Этьен их подзуживает, и они меня дразнят. Говорят, что я недорыцарь и навсегда останусь мальчиком, — Мордериго посмотрел прямо в глаза учителю.       — А чего ты не доложил приору?       — Если б я доложил, он мог бы и не вступиться. А если б он вступился, они бы стали говорить, что я — малявка, и не могу постоять за себя. А так они теперь знают, что не стоит меня обижать. Но ты не бойся, я брату Леону расскажу.       — Лучше уж я расскажу, — Умберто отодвинул один из стульев и устало сел. — Эх, ты… Может, он бы тебе дозволил самому разобраться…       Мордериго усмехнулся. Знал бы Умберто, что его первым планом было надуть Этьену на голову, дождавшись, когда тот сядет в воду и начнет высмеивать его тело, но он быстро отмел эту идею, потому что так его месть заметили бы достаточно быстро и помешали. Да и прилетело бы только одному Этьену, а не всем, кто смеялся.       — Чего смеешься? — недовольно спросил наставник. — Ты лучше этим братьям на глаза пока не попадайся, а то они с тебя кожу снимут, да на шоссы ее пустят. Или на подвязки для них же, если сочтут, что ты слишком маленький. Ладно же, делать нечего, придется теперь тебе только со мной тренироваться, пока они не остынут… Надерут тебе уши, охламон, надерут!       — Ничего, недельку с тобой помашу мечами, зато они теперь ко мне не сунутся, — небрежно пожал плечами юноша. Он был абсолютно спокоен: разумеется, как только он доложит сеньору Леону о произошедшем (и получит заслуженную порку за подобное решение проблемы), Бедные рыцари Христа уже не посмеют его тронуть, да и поддразнивать поостерегутся. Собственно, он оказался почти прав.       Леон похвалил Мордериго за то, что тот дал отпор, но в наказание за самоуправство загрузил работой. И тот «предавался искуплению» весь оставшийся день, надраивая доспехи и починяя порванную одежду, которую рыцари, хмыкая, бросали ему на колени, выстроившись в очередь. Он и ухом не вел и был даже рад, что отделался такой легкой карой. Хотя в иных случаях предпочел бы получить розог, чем драить котлы и соскабливать кровь с мечей — пусть это больно и неприятно, но отняло бы меньше времени.       За починкой белых, коричневых и черных балахонов Мордериго просидел два часа, после чего настал черед готовки. Против нее он, в общем-то, ничего не имел, но в тех случаях, когда кашеварить было наказанием, повар присутствовал на кухне, стоя в дверях и сверля озорника недоверчивым взглядом, что действовало тому на нервы.       С ужином Мордериго быстро справился — самое сложное из этого было только отскребать лопаточкой пригоревшие к днищу котелка овощи, да стоять боком, так, чтобы услужающий брат не видел, что он работает левой рукой. Финальным аккордом его исправительных трудов стало очищение купели, в которую он надул: нужно было вычерпать всю воду ведром, отмыть ёмкость и наносить новой. Все это Мордериго делал в одиночку (а иначе какой смысл наказания?), и ближе к вечеру умаялся донельзя.       — Брат де Бурж, дозволь, я на речку пойду, жарко, — юный де Кенуа покорно склонил голову перед прецептором.       — А купель тебя чем не устраивает? — рассмеялся приор.       — Видеть ее не могу после сегодняшнего, — фыркнул юноша.       — Так зачем тебе на речку-то? У, узнаю, что ты опять туда со своим черномазым бегаешь, уши обоим надеру!       — Да ладно тебе, брат, — завертел лисьим хвостом Мордериго. — Я сам искупаться хочу, плавать, может, как следует научусь… Ты отпусти только!       — Ишь ты, змей-искуситель! Чего тебе в купели не плавается? Братья тебя больше не будут дразнить, после такого-то…       — Ну мне как следует плыть охота, а в купели я один гребок сделаю, и носом в рыцарский зад утыкаюсь!       — Ладно, дозволяю, — Леон махнул рукой. — Но чтоб к ужину железно был! И без ассасинов!       — Буду, буду, брат! Благодарствую! — откланялся юный де Кенуа и убежал.       — Если сможешь, рыбки принеси! Будет чем пруд заполнить! — крикнул приор ему вслед, но так и не понял, услышал его воспитанник или нет.       По пути к выходу из резиденции Мордериго заглянул в свою келью и отправил записку с горностаем Захиду. После чего направился в небольшое помещение, которое тамплиеры называли стиральней или бельевой, где они полоскали исподнее или сдавали грязную одежду услужающим, ибо Бедным рыцарям Христа строго воспрещалось ходить в балахонах, что не ослепляли белизной. Там же хранились запасные и дополнительные вещи, которые, с разрешения магистра или приора, могли быть позволены тамплиеру.       — Брат Поль, рубашку для плаванья не выдашь? Мне брат Леон дозволил на реке искупаться, а тамплиеру не положено голыми телесами блистать…       — Экий ты шустрый, — фыркнул тот и направился к полкам. — Я бы рад, малыш Мордериго, да боюсь, размера твоего не найдется, у нас же все на взрослых братьев-то…       — А я уже взрослый!       — До взрослого тебе еще как пешком до Иерусалима! — засмеялся услужающий брат, но легкую льняную рубаху выдал. К ней же юноша получил и полотенце, после чего, довольный, ускакал прочь. Ему разрешили и лошадь взять, что его несказанно обрадовало, и вот он уже, крайне довольный собой, ехал узкими улочками к речке, которая располагалась неподалеку от города, но уже за его пределами — в том самом лесочке, где когда-то они с Захидом нашли раненого горностая.       Строго говоря, полосы деревьев было две — одна покрывала холм, на коем возвышался замок ордена тамплиеров, она и отделяла его от города, и именно в ней Мордериго не так давно видел так напугавшую его тень, а другая шла за пределами крепости, на тех просторах, где Захид спас жизнь мчавшемуся на обезумевшей лошади маленькому де Кенуа. Речка была во втором леске, в дальнем, и Мордериго был безмерно счастлив, что ему выдали лошадь. Он даже не воспротивился привычному наказу надеть капюшон и опустить голову, чтобы его лица и белых волос не видели миряне. Это была его первая, самая настоящая одиночная прогулка, причем не самовольная, а дозволенная приором!       Мордериго выехал из города, ликуя всей душой и едва сдерживаясь, чтобы не пустить лошадь галопом. Ясное дело, вытвори он такое, передавил бы мирян, поэтому он пристроился слева у стены, и серый в яблоках жеребчик под ним мерно цокал подковами по деревянным доскам и каменной брусчатке. Сам всадник повесил голову, скрывая лицо, сгорбился, изображая покорность и смирение, что отнюдь не соответствовало его настрою. И вот как только они выехали из ворот, он с радостным кличем дал жеребчику шпор, и тот, топоча и взбивая пыль, понёс его к леску. Капюшон слетел с головы и упал на плечи, но Мордериго это не заботило: вряд ли кто-то на такой скорости заметил бы его неестественную белизну. А если бы и заметил — ничего ни сказать, ни сделать уж точно не успел!       Никогда еще Мордериго не чувствовал себя таким свободным. Даже не хотел спешиваться, ощутив вкус свободной скачки верхом. Он мечтал, чтобы дорога длилась подольше. Но в лесу перешел на шаг, опасаясь, что лошадь переломает ноги, и медленно поехал к речке, время от времени останавливая коня и замирая, вслушиваясь в щебет птиц, короткое тявканье лисиц и шорохи других зверей. Его ослепляла зелень, почти закрывавшая собою небо, сквозь прорехи крон били в глаза, обагряя их, теплые лучи. Мордериго счастливо щурился, придерживая поводья, и благодарил Бога за выдавшийся для него прекрасный день. Он в очередной раз остановился на полянке и прикрыл глаза, размышляя.       «А все-таки хорошие у меня братья! — улыбнулся, довольный, но тут же слегка расстроил себя следующей мыслью: С Робером бы купаться сходить! Эх, скоро ль приедешь ты, глупый, негодный сеньор?»       Тоска сжала ему грудь, он повесил голову, и снова слегка подогнал коня, который уже успел дотянуться до ближайшего дерева и с удовольствием жевал сочные побеги. Серый жеребчик недовольно фыркнул, но в путь все же тронулся. Доехав до реки, Мордериго спешился и привязал коня так, чтобы тому были доступны молоденькие веточки, после чего осмотрелся. Захида еще не было, и он задумался — лезть ему в воду или нет? Вроде и хочется подождать, но и жара донимает… и наконец сдался.       Стянув шоссы, нижнее белье, кожаную куртку и балахон, Мордериго повесил их на ближайший куст, напялил льняную рубаху для купания и полез в воду. Сначала он боязливо стоял по щиколотку, боясь зайти дальше, но по опыту знал — надо броситься в воду грудью, померзнуть пару минут, и вот — уже не так и холодно! Мордериго набрал побольше воздуха в грудь, и с визгом побежал на ту глубину, где вода будет ему по грудь.       Ух, холодно! Но ничего, он притерпится.       Оглядываясь и встряхивая головой, чтобы избавиться от назойливых комаров, Мордериго стал плавать возле берега. Медленно и рывками, высоко держа голову над водой, он рассекал мутную воду, а когда уставал, то подгребал к берегу и, цепляясь за камни, отдыхал, лежа в воде, как гигантский змей.       Одному было плавать страшновато и скучно, и Мордериго надеялся, что приятель поторопится. В одиночестве минуты казались часами, и к тому времени, как Захид появился, он успел пару раз замерзнуть и согреться на берегу, утираясь полотенцем.       — А, вот ты где, аль’вакуаку, э!       — Сам ты кукушонок! — беззлобно отозвался Мордериго, вытянув ноги. Он сидел на полотенце и нежился на солнышке, подставив живот, как рептилия.       — Ну что, заждался, э?       — Тебя только за смертью посылать.       — Ну, смерть-то я быстро принесу, я же ассасин!       — Ты не ассасин, а черепаха, — тоже перешел на арабский Мордериго и встал. — Давай, учи меня плавать!       И он первым побежал в воду. Захид не стал переодеваться, только бросил на землю кинжал рядом с вещами приятеля.       — Хорошая вода! Умеешь ты, э, выбирать места, белый братец!       — Можно подумать, ты без меня этой речки не знал.       — Знал, конечно, э! — Захид шлепнул его мокрой ладонью по спине, и он вздрогнул. — Но выбрал-то для купания ее ты.       — Меня братья сами отпустили, — заметил Мордериго, крайне гордый собой.       — Эль’морауиво, а ты им сказал, с кем идешь?       — Именно потому, что я хитрец, как ты сказал, а не дурак, я не докладывал, что иду не один. Почему ты каждый раз спрашиваешь?       — Надеюсь, что рано или поздно ты скажешь, и тебе разрешат, э, — пожал плечами Захид и нырнул.       — Эй, я не умею плавать!       — Сейчас научишься!       Мордериго недоверчиво рассмеялся, но как мог, неуклюже погреб следом. Они резвились в воде до тех пор, пока у обоих не посинели губы. Выбрались на несколько минут обсохнуть, и полезли в реку опять.       — Ну, плыви, э! — подначивал Захид, отплывая подальше. — Руки не так держи! Сложи перед собой, будто молишься, оттолкнись ими вперед, и пошел-пошел!       Иногда он начинал дразнить друга, чтобы тот плыл к нему быстрее, а потом брызгался и шутливо толкался. Мордериго дразнилки надоели, и он, решив проучить шутника, нырнул, сделал под водой пару гребков, вылез из воды сзади и прыгнул ему на спину, обхватив за шею. Тот закричал что-то по-арабски, напуганный внезапностью, и Мордериго восторженно завизжал, радуясь, что шалость удалась, и они принялись играться, брызгаясь и пытаясь утянуть друг друга под воду.       — Мордериго де Кенуа, — их баловство прервал знакомый холодный голос. Юноша в страхе обернулся.       На берегу стоял Этьен де Труа, зловеще поблескивая тигриными глазами.       — Все развлекаешься? — вкрадчиво спросил он, проведя рукой по черным с проседью волосам.       — Меня брат Леон отпустил. — Мордериго с вызовом посмотрел ему в глаза.       — Прекрасно.  А он знает, что ты тут развлекаешься с неверными? — осклабился Этьен. — Но ты мне понадобился, поэтому тебе придется прервать свое развлечение и послужить на благо ордену, а если быть точным — мне. За это я так и быть, ничего не скажу.       Мордериго мрачно молчал, ожидая, что брат еще скажет.       — Так что я жду тебя в замке. — Тот вдруг взял с куста его нижнее белье и закинул себе на плечо. — Это тебе за утреннее. — Затем мстительно улыбнулся и исчез.       Мордериго вне себя от унижения и смущения смотрел вслед до тех пор, пока его не отвлек Захид своим окриком.       — Я дождаться не мог, когда он уйдет отсюда, э! — сердито отметил ассасин, но тут он заметил, что друг страшно расстроен, и осекся.       — Он мои вещи забрал, — тихо и зло сказал Мордериго.       — Чего взял, э? Я просто не разглядел...       — Брэ, — Мордериго поплыл к берегу.       — Ну ничего, брат, эти ваши шоссы надень, да езжай домой.       — А крепить я их как буду?       — О-о-о, это задача!       Мордериго не ответил, напряженно раздумывая над решением проблемы. Но особо рассиживать было некогда — требовалось немедленно вернуться в замок, и желательно еще поквитаться с Этьеном. «Надеюсь, Леон дозволит мне влепить оплеуху гадкому брату», — сердито подумал Мордериго, выходя на берег. Рубаха на нем намокла, стала прозрачной, липла к телу и путалась в ногах. Он недовольно сорвал ее и швырнул в траву, рядом к оставшимся вещам. «Змей, лучше бы шоссы забрал!» — мелькнуло в его голове, пока он пытался соорудить из влажного полотенца какое-то подобие брэ. Да, бегать босиком было тем еще позором, но уж куда лучше, чем без нижнего белья. «Свинья в доспехах!» — мысленно ругался Мордериго, натягивая шоссы. Ему еще оставалось придумать, как их приладить — неправильно подогнанные, они могли сползти в самый неподходящий момент и выставить его посмешищем перед братьями или горожанами.       Ничего лучше, чем разрезать свой пояс из шерстяной веревки, который он носил дополнительно к оружейному, на две части, и перетянуть ими штанины на бедрах, Мордериго изобрести не смог. Лучше уж получить нагоняй за то, что на нем нет символа чистоты и целомудрия, чем бегать по городу с голым задом. Тем более что теперь-то он сразу сможет дать все пояснения.       Оружейный ремень Мордериго носил просто так, ведь ему пока не полагалось личное оружие. Но это приучало его к непростой жизни рыцаря-тамплиера — он уже спал подпоясанный и обутый, немногие дозволенные ему по малолетству безделушки отдали бедным. Даже с подаренной Робером де Сабле лошадкой пришлось расстаться, пускай он и поплакал по ней, прощаясь не столько с любимой игрушкой, сколько со связанными с ней воспоминаниями. Всё, что он отныне имел право хранить в келье — одежда, которую надевал перед сном, и сюрко, дабы не идти завтракать в льняной рубахе.       Однако сегодня ремень для оружия его очень выручил, поддерживая ненадежную конструкцию из ткани и веревок. Мордериго с трудом взгромоздился на лошадь и, усевшись, тут же начал поправлять свое импровизированное белье, проверяя крепость узлов и завязок.       — Да, славно искупались, э! — засмеялся Захид.       — И не говори! — проворчал Мордериго. — Прости, что так вышло, и мы не поплавали толком.       — Ладно, э, без обид! Давай! — Он помахал рукой и первым убежал. Юный де Кенуа лягнул коня пятками в бока и галопом рванул к замку. В городе ему пришлось перейти на рысь — идти шагом он не желал, торопился, и поэтому довольно быстро ехал вдоль улиц, распугивая горожан.       — Придержи коня, тамплиерский ублюдок! — рявкнул ему кто-то, но Мордериго не отреагировал. Напротив, если улица попадалась более-менее пустой, он еще и поддавал лошади шпор, так что в замке очутился на удивление быстро.       — Это что на тебе? — загоготали тамплиеры, глядя на полуспущенные шоссы, которые он то и дело поправлял.       — Это вы брата Этьена спросите, — зло сказал он. — Хотя какой он брат после этого?!       — Мордре?! — возмущенно начал было один из рыцарей, когда юный де Кенуа грубо швырнул ему лошадиные поводья.       — Уведи коня, Жермен, — его зубы лязгнули, а глаза загорелись плохо скрываемым гневом.       — А ты куда, малой?!       — Мне надо поговорить по душам с Этьеном. — Мордериго остановился и подтянул шоссы: — Где он?       — Де Труа вроде как в своей келье, — почесал рыжую макушку Жермен Шатильон, и обеспокоенно крикнул вслед быстро рванувшему с места мальчишке: — Эй, гляди не навреди ему! А то себя в грех вгонишь! Ты меня слышишь?!       Но Мордериго если и слышал, внимать не желал. Он желал расплаты.