Белый тамплиер

      Однако на пути к кельям Мордериго вдруг остановился и замер, размышляя. Устав ордена, что накрепко засел не только у него в голове, но в самом сердце, требовал немедленно отправиться на доклад к прецептору. Некоторое время Мордериго боролся с искушением, а потом повернул в другую сторону и побежал в приемную к Леону.       — Брат Леон! — он заколотил в дверь, но не дождался ответа и чертыхнулся. Что же ему теперь делать? На всякий случай он побегал по коридорам и залам в поисках приора, но того нигде не оказалось. «Быть может, он вообще уехал из резиденции? — недовольно подумал Мордериго. — И что теперь? Я же не знаю, кто сейчас за старшего…» Но делать нечего — ему пришлось двинуть в сторону келий тамплиеров, попутно подтягивая шоссы. Он отчаянно надеялся вернуть свои брэ, да и Этьен уже наверняка ждал его.       — Триста пятьдесят три… Триста пятьдесят четыре… — бормотал Мордериго, читая номера на комнатах.       Из рассказов братьев он знал, что в некоторых других командорствах рыцари спят все вместе в одном зале, но их резиденция в это число не входила. И Мордериго даже боялся представить, как бы они ночевали в одном помещении с тем же Жерменом Шатильоном. Тому на турнире сломали нос, который сросся неправильно, и теперь Жермен храпел так громко, что его было слышно далеко за пределами собственной кельи. А окажись рядом Этьен? Наверняка тот бы попытался его придушить… А если бы пришлось ночевать с Робером? С адмиралом де Сабле в одной комнате он бы просто не уснул, пялясь, как зачарованный, на золотистые кудри, что в темноте играли бы оттенками серого, синего и рыжеватого от развешенных по стенам факелов. Как бы то ни было, Мордериго за несколько лет настолько привык к отдельной келье, что уже не желал себе соседей, и совершенно не обижался на то, что живет один.       — Триста шестьдесят три, — пробормотал он себе под нос и постучал.       — Входи, — отозвался Этьен, и Мордериго потянул тяжелую дверь на себя.       — Леон знает, что мы здесь? — холодно, не здороваясь, поинтересовался он. Затем быстро окинул взглядом келью, но свои брэ нигде не увидел.       — Он знает и почему мы здесь, — ухмыльнулся де Труа и показал на стол, заваленный книгами и листами пергамента.       — Ты теперь будешь моим учителем? — с отвращением спросил Мордериго, мгновенно позабыв и о цели своего визита, и о постоянно спадающих шоссах.       — Наоборот. Ты — моим, — осклабился Этьен.       Мордериго напрягся.       — Что тебе нужно?       — Ты знаешь язык неверных. И ты поможешь мне расшифровать кое-что, — рыцарь скрестил руки на груди. — Не притворяйся, я в курсе, что ты его знаешь. Равно как я в курсе того, что ты общаешься с ассасином, несмотря на запреты. Да-да, я видел, когда ты бегал к нему еще тогда, в лесу, несколько недель назад, но мне и не нужно видеть, чтобы знать. — Этьен неприятно улыбнулся, увидев, что Мордериго вздрогнул. — Так вот, если ты не хочешь, чтобы Леон или магистр узнал об этом, делай, что я велю. Тем более что я старший брат.       Мордериго промолчал. Ему сделалось так погано на душе, что он вдруг озлобленно, раздраженно выпалил:       — Если тебе нужна помощь в языке неверных, найди себе сам ассасина или еще кого-то в этом роде, а ко мне после всего того, что было, не смей обращаться. Ты мне больше не брат, ясно?       — Это ты мне говоришь? Ты, маленькая козявка?! После чего это «того, что было»? После того, как ты надул в купель?       — Ты хочешь сказать, я начал войну первым? — Мордериго гневно прищурился. — А напомни мне, кто подзуживал остальных братьев изводить меня? Кто постоянно меня обзывал?       У него заблестели слезы, и Этьен дрогнул, сам не понимая, что испытывал от этого — злорадство, удивление или хоть какую-то толику жалости к мальчику. В нем смешались эти чувства, и они накрыли его новой волной, когда он увидел, что Мордериго плачет, уже не сдерживаясь, и почти кричит:       — Что я тебе сделал?! За что ты обходился со мной, как с куском мусульманского дерьма?!       — Да перестань, я же это… Не со зла, а так… Можно сказать, по-доброму… — пробормотал Этьен, слегка сбитый с толку.       — По-доброму? — взъерепенился Мордериго, вытерев нос рукавом. — Это называется «по-доброму»? Ты хоть знаешь, что я чувствовал каждый раз, когда ты обзывал меня «недотамплиером», или дразнил из-за того, что я… что я становлюсь…       — Ну ладно, ладно, не плачь, — де Труа смущенно потупился и вдруг обнял его.       — Я тебя ненавижу, ты понял?! — сквозь слезы вскрикнул Мордериго и заколотил своего обидчика по спине. — Отпусти меня, негодяй! Ненавижу тебя, прости Господи! За что?!..       — Ну все, все, малыш, не реви, — Этьен погладил его по голове, но у того накипело, и он уже не мог успокоиться. — Не плачь, ты же рыцарь…       — Когда тебе надо, ты вспоминаешь о том, что я рыцарь, — зашипел Мордериго и вырвался. — А так для всех вас я тут словно паяц!       Он озлобленно вытер слезы, и вроде бы притих, но уже через мгновение сполз на пол и скорчился в углу возле двери.       — Эй, эй! Ты чего? — де Труа опустился на корточки, но подбираться ближе пока не смел.       — Да катись ты по всем кругам ада, — Мордериго на миг оторвал голову от колен, и тут же уронил обратно.       Этьен не выдержал, резко подался вперед и прижал его к себе. Мордериго стал затихать. Он еще какое-то время продолжал всхлипывать и из вредности стучал кулаками по мощной спине тамплиера, но потом сдался и позволил себя приласкать.       — Все, хватит, хватит, — бормотал де Труа. — Успокойся. Придешь помогать мне, если сам захочешь, ладно?       — Ладно. — Мордериго отстранился и улыбнулся сквозь еще не высохшие слезы. Этьен протянул руку и большим пальцем бережно вытер ему глаза.       — Все, не реви. — Он опять погладил его по голове. — Ты зря считаешь, что мы тебя воспринимаем, как игрушку. Ты все-таки член нашего братства, пускай и очень маленький.       — Я не маленький! — Мордериго лягнул рыцаря ногой под колено, но тот только засмеялся:       — Не маленький! Ах-ха! Ну что, взрослый рыцарь, мир?       Мордериго простил ему усмешку и стукнул о протянутый кулак своим. Войну можно было считать оконченной. Однако Этьен все сидел, обнимая его, почти затащив к себе на колени, и не собирался выпускать.       — Ты такой хорошенький, забавный, как тебя не дразнить-то, — не удержался он от попытки слегка пошутить. Мордериго смущенно улыбнулся и пихнул де Труа кулаком под грудь. Тот счел это хорошим знаком и стал осторожно перебирать его волосы. Мордериго окончательно расслабился и уже не пытался убежать. Он обмяк в мощных руках и вполуха слушал, что рыцарь бормочет ему, гладя по спине и по голове — совсем как Робер де Сабле, об одной мысли о котором его сердце болезненно сжималось от тоски.       Какое-то время они сидели на полу, обнявшись, и Мордериго впервые после отъезда молодого адмирала почувствовал себя нужным. Компании Захида, с которым они не могли видеться часто, ему не хватало, тем более что тот никогда не обнимал его и не молчал с ним часами на крыше, как Робер. Да и остальные тамплиеры, в общем-то, не особо проявляли к нему какие-либо эмоции: только Жослен де Вьенн мог потрепать по голове, да Жермен Шатильон, самый частый партнер Мордериго на тренировках, дружески хлопал по плечу, и все. Остальные были слишком заняты или равнодушны, чтобы снизойти до доброго слова или какой-то ласки. Поговорить по душам ему было и подавно не с кем — он не доверял никому так, как Роберу, да и рыцари не стали бы его слушать, мол, нечего праздной болтовней заниматься, иди лучше прикати катапульту к воротам. Мордериго смотрел обиженно, но слушался и толкал осадное орудие, расстроенно думая о том, что единственный человек, которому на него, кажется, не наплевать, находится в тысяче миль отсюда на корабле или подле короля Ричарда.       Душу Мордериго охватило смятение, когда он осознал, что Этьену не плевать на его слезы — тот вполне мог сказать: «Ну, подотри, а то получишь тренировочным мечом под зад, чтоб не зря ревел», и уйти. Он испытывал неловкость и некое чувство вины, поняв, что есть кто-то кроме адмирала де Сабле, кто готов уделять ему внимание.       — Знаешь, я… — он попытался отстраниться, чувствуя, что делает что-то неправильно.       — Чего ты, а? — Этьен прижал его к себе, встряхнул и коснулся носом макушки.       — Я, наверное, пойду… — Мордериго попытался вырваться, и на этот раз сильные руки тут же разжались.       — Ты куда? — Этьен смотрел с изумлением, ведь только что юноша мирно сидел в его объятиях, вполне счастливый, а теперь, расстроенный и поникший, стремится куда-то прочь.       — Я что-то устал за сегодня. Пойду испрошу разрешения прилечь или взять работу полегче.       — А-а-а, ну ладно, иди, — разочарованно протянул Этьен.       Мордериго, все еще грустный и несчастный, покинул его келью. Он настолько расстроился, что так и не вспомнил спросить про свои брэ.       Признаться в том, что почувствовал, будто предает Робера, Мордериго не мог даже себе, и вранье окончательно испортило ему настроение. Нестерпимо захотелось вдруг очутиться в гуще яростной схватки с сарацинами, бегать по полю битвы, отыскивая противника по силам, и время от времени прячась, чтобы зажевать лечебных трав и отдохнуть. Или нестись на лошади, едва-едва управляя взбешенным животным, с опущенным копьем, отчаянно высматривая, кого бы им протаранить. Он желал этого, желал именно боя, ибо только так смог бы не думать ни о чем другом, кроме того, как убить больше врагов, да самому не сложить головы.       На тренировках храмовники в командных учениях никого не убивали и даже сильно не ранили, поэтому Мордериго не боялся и бросался в открытый бой чаще, чем прятался, и нападал исподтишка. Чтобы представить, каково будет в настоящей битве, он вспоминал обстрел Ригана де Мотье, вспоминал свой страх, от которого так бешено билось сердце и в крови пылал огонь, внезапно захлестнувший его и побудивший драться.       Желая испытать подобное, Мордериго стал выискивать партнера для тренировки, но все уже разбились по парам, и он не нашел никого, кто мог бы составить ему компанию и утолить его жажду. Поэтому лишь обреченно вздохнул и направился к поленнице, где своего часа дожидались чурки, которые нужно было наколоть. Поставив первое полено на колоду, из которой выдернул топор, Мордериго размахнулся и — р-раз! — полено разлетелось на две половинки. Он подобрал их, сложил вместе и ударил еще раз, разделяя уже на четыре части. После чего сбросил рядом и взял следующее. Потом еще… И еще!       Пот застилал глаза, мышцы бугрились под сюрко — Мордериго прервался на пару минут, чтобы снять кожаную рубашку, но рисковать и оставаться без черного балахона с красным крестом не посмел, поэтому продолжал работать так. Ему мешали сползавшие, с трудом державшиеся на разрезанном шерстяном поясе шоссы, но требовалось сначала выплеснуть ярость, и только потом идти за новым бельем.       Котта была брошена на поленницу, и проходящие мимо рыцари глядели, как белые руки сгибаются и распрямляются, нанося удары четко по деревяшкам. Иногда топор не мог пробить чурку до конца и застревал, или же у юного дровосека не хватало силенок расколоть сучковатое дерево с первого раза, и тогда он начинал расшатывать колун, порыкивая от прилагаемых усилий. Бревнышко трещало, сыпало щепками, но сдавалось, и наступала очередь следующего.       Наконец Мордериго умаялся и, вонзив топор обратно в колоду, сел рядом. Он тяжело дышал, как после хорошей тренировки, и вытирал пот. Но в усталости был и плюс — он совсем перестал думать про Робера и Этьена.       — Мордериго де Кенуа!       Он ругнулся — толком отдохнуть ему не дали. Затем недовольно поднялся на ноги и прирос спиной к поленнице, чтобы не шататься от усталости. И сощурился, рассматривая Умберто, что приближался к нему.       — Я сейчас встретил Этьена, — начал наставник, заложив руки за спину.       — И что? — уныло спросил Мордериго.       — И он предложил взять тебя завтра с собой на милостыню.       — Ух ты! — Обрамленные белоснежными ресницами глаза загорелись восторгом, но уже через мгновение взыграла подозрительность: — А Арно пойдет?       — Нет, он занят, так что ты будешь нашим единственным учеником, кто пойдет.       Это ему польстило — он залихватски приосанился и нагловато хмыкнул.       — Только прошу, оденься поприличнее! Это что за вид, а? — Умберто недовольно покосился на полуспущенные шоссы.       — А это ты у Этьена поинтересуйся, что у меня за вид! — хищно оскалился Мордериго. После чего развернулся и рысцой побежал в стиральню за бельем, рассчитывая попутно получить еще и чистый сюрко.       — Шоссы подтяни! — рявкнул ему вслед кто-то из рыцарей, и разминавшиеся во дворе тамплиеры загоготали.       «А Этьен все-таки гад!» — подумал Мордериго, искренне желая, несмотря на ту сцену в келье, хорошенько надавать пинков под рыцарский зад де Труа. Но вместо воплощения своей мечты в реальность ему пришлось заниматься более прозаичными делами, а именно подготовкой к ужину.       Переодеваясь в чистое — сухие брэ и свежий балахон — Мордериго более-менее успокоился, и из бельевой уже вышел опрятный, ухмыляющийся и удовлетворенный. Он догадывался, что ему не мешало бы ополоснуться, ибо от него разило потом после работы во дворе, но ограничился протиркой мокрым полотенцем. Его довольная рожица говорила всем и каждому, как покойно ему стало, стоило только вернуть себе привычное обличье.       Мордериго просунул большие пальцы за пояс, оттопыривая их и невольно подражая рыцарям, которые демонстрировали висевшее в ножнах оружие, и вышагивал медленно, вальяжно, выгнув грудь колесом. Вон, все смотрите, рыцарь идет ужинать! Хотя вид у него был такой, будто он по меньшей мере принц, а не простой храмовник.       Впрочем, позерству Мордериго пришел конец, как только он перешел на более оживленный этаж и влился в толпу. Там места гарцевать уже не было, да и взрослые тамплиеры закрывали его сильными, высокими телами и, казалось, замечали только тогда, когда его приходилось осторожно отпихивать, чтобы не заехать локтем в нос или в грудь. Мордериго, как всегда, завертелся между храмовниками, слушая, о чем они говорят. Одна мимоходом брошенная фраза заставила его осторожно проскользнуть между ними, чтобы встать поближе и послушать.       — Слышал, скоро игрища намечаются… — хрипло сказал один из тамплиеров.       — Да, наши с иоаннитами будут.       — Магистр не дал приказ, когда?       — Нет. Леон тоже молчит, — рыцарь с хриплым голосом потер бровь. — У него все «скоро», да «на днях»…       — А команд сколько будет? Большая игра хоть?       — Вроде три на три. Во всяком случае, не больше.       — Запись не объявляли? — в разговор встрял третий рыцарь. — А то я хочу успеть хотя бы в одну из команд попасть… Как думаете, Леон кого возьмет? Многие же играть хотят…       — Мелкого! — заржал хриплый рыцарь. — Вне очереди!       Остальные поддержали гогот, а Мордериго, который шел сзади, едва удержался от наказуемой уставом оплеухи брату. Тамплиеры нахохотались и смолкли на ведущих в трапезную ступенях — они прекрасно знали, где находится та граница, пересекая которую следует закрыть рты. Юноша тоже почтительно умолк и смирно встал в очередь из рыцарей, которым услужающие братья поливали воду из кувшина на руки.       Мысль о командной игре будоражила Мордериго, заставляла крутиться, выискивая взглядом того, кто завел разговор. Он даже утратил благоговение, которое обычно испытывал в трапезной, благодаря за каждый кусочек, что ему довелось съесть. Найти нужного рыцаря ему не удалось, ведь лица он не видел, ибо шел сзади. Но зато встретился глазами с Этьеном и Жосленом — те возжелали трапезничать рядом с ним, и после благословения капелланом братьев и последующей молитвы оба двинулись к нему.       Братья потихоньку рассаживались: Леон занял специально отведенное прецептору место, Умберто где-то с задних рядов сверлил воспитанника своим особым взглядом из серии «так-а-ну-иди-сюда-вертун», но сам подойти не пытался. Марк-Антуан де Кан, который упустил Мордериго перед его встречей с госпитальерами, за что был наказан и с тех пор недолюбливал его, вытянулся в струнку, всё ещё выбирая себе пару. Жермен щурился и крутился, и от взора Мордериго его частично закрывала парочка рыцарей.       Мордериго видел знакомые лица и отчаянно жалел, что среди них нет Робера де Сабле.       В результате безмолвной перетасовки-рассадки, сопровождаемой лишь скрипом мебели, он примостился напротив Жослена, радуясь, что удалось хоть ненадолго отделаться от де Труа, который кидал в его сторону коварные взгляды. В пару Этьену достался Арно, как всегда высокомерный и гордый. Тот сидел спиной к Мордериго, поэтому он видел только спускавшийся между лопаток хвост. И хорошо — де Ретель все равно состроил бы такое лицо, будто его облили помоями. Он не простил Мордериго побег из сарая, считая, что тот просто увильнул от работы.       Зато Этьен хорошо видел Мордериго и поглядывал на него так, как обычно смотрит гуляка на свою очередную жертву, с которой уже этой ночью будет развлекаться. Взгляд этот говорил «Ну ничего, вот мы останемся одни!..», и страшно нервировал Мордериго, которого всегда раздражало, если кто-то пристально на него пялился. Он хотел жестом попросить Жослена пересесть, но права на это не имел, а посему вынужден был терпеть.       Из-за Этьена, а еще из-за тоски по Роберу и предстоящих рыцарских командных игр Мордериго толком не мог сосредоточиться на еде и вяло возил двузубой вилкой* в смеси бобов и рыбы, которую они с Жосленом получили от услужающего брата. У него совершенно пропал аппетит, будто он проглотил миску жгучих порошков для огненного гумора. Поэтому отвернулся от Этьена и стал с затуманенным взглядом слушать пение капеллана и одного из рыцарей, наконец начав проникаться священной атмосферой трапезы и где-то на задворках сознания завидуя — ведь у него самого голос ломался, отчего он не мог петь так слаженно и ровно.       Тихий, глухой звук, а за ним легкая, тупая боль в коленке заставила Мордериго вернуться к еде. Ему вдруг захотелось покапризничать: бросить вилку, встать и уйти. Но поступив так, он окажется в чулане — не имея веских оснований вроде внезапно побежавшей носом крови или тошноты, он нанесет страшное оскорбление ордену и его братии. Мордериго это знал, как и то, что больше приемов пищи в этот день не будет. Побыть одному, погрустить и помолиться ему удастся только после того, как закончится ужин, благодарственная за еду песнь и подготовка ко сну. И он вяло зашевелил челюстями, высматривая на столе кушанья, которые могли бы разжечь его аппетит.       Заметив, что Мордериго изучает взглядом блюдо с телятиной, которое только что услужающие братья поставили на стол, Жослен отрезал кусок и положил на их общую тарелку. Затем отделил себе вилкой небольшой шматок, обмакнул в бобовую смесь и с наслаждением съел. Он вздохнул свободнее, видя, что Мордериго наконец оживился и проявил интерес к еде.       По окончании трапезы рыцари аккуратно сложили на тарелки недоеденные кусочки пищи — их предполагалось отдать бедным. После чего все поднялись и тихо вышли из-за столов — петь благодарственную молитву. Мордериго проскользнул мимо Этьена как можно быстрее, чтобы тот не успел незаметно его ущипнуть или дернуть за ухо. Взгляд рыцаря по-прежнему был лисьим и явно предвещал, что тот ждет не дождется свободы, дабы изловить парнишку. Хитрый Мордериго встал между Жосленом и Жерменом, стараясь, чтобы сзади его закрывали другие братья, фыркнул и со спокойной совестью распрямился, задрав голову, и приготовился петь «Отче наш» или «Славься, Царица».       Капеллан затянул католическую песнь, а следом грянули и тамплиеры, вступая каждый в свое время, чтобы получался стройный хор, где один голос оттенял другой. Мордериго старательно выводил слова, уже путая их гораздо реже. Его голос прыгал от красивого баса до неприятного, режущего слух фальцета, что вызывало у рыцарей осуждение или насмешку, а у него самого стыд. Поэтому он старался петь негромко, чтобы скачки были не так заметны, но они все равно предательски прорывались, портя стройный хор.       Выходя из трапезной после молитвы, храмовники еще молчали, а пройдя несколько этажей и лестничных пролетов, зашушукались опять, но уже куда менее оживленно, чем до ужина. Мордериго снова услышал про командные игры и весь извелся, желая обсудить их с братьями. Однако в разговор не встревал — боялся, что его снова поднимут на смех. Впрочем, тамплиеры быстро оставили эту тему, ведь ни условий, ни точной даты никто не знал. А мирским трепом заниматься — только бога гневить.       Но Мордериго, мечтающий о рыцарских игрищах, уже не мог так просто успокоиться. Покончив с вечерними делами — проверкой запертых засовов на оружейной и конюшне и уходом за своей одеждой — он кормил горностая и все думал и думал о том, дозволят ли ему поучаствовать.       Рыцарские игры были одним из немногих развлечений, дозволенных тамплиерам. Правда иногда они участвовали еще и в турнирах, но случалось такое редко, да и отпускали далеко не всех. Фронтлайн же — командная игра между рыцарями двух орденов или, что бывало куда реже, с мирскими рыцарями — больше напоминала военные учения. Команды выезжали на специально обустроенный для таких тренировок полигон, где занимали две крепости. Одна сторона старалась захватить крепость другой или вывести из строя большинство воинов соперника. И хоть сражались неизменно только тренировочным оружием, без травм все же не обходилось.       Тамплиеры всегда радовались предстоящей забаве, возбужденно обсуждали правила, состав команд, вспоминали прошлые победы и поражения. А Мордериго в такие моменты лишь завистливо слушал и вздыхал. Когда он был совсем мал, то и мечтать не смел об участии в игрищах, но теперь, уже будучи отроком, имел все шансы побегать с братьями, обучаясь у них искусству боя и осады. Фронлайн совсем не походила на привычные ему тренировки на территории резиденции, когда тамплиеры по трое или пятеро в команде устраивали небольшие стычки с беготней по крышам. Рыцарские игры копировали реальный бой, команды использовали лошадей и разные осадные орудия. Оттого храмовники — как уже участвовавшие в битвах, так еще и не проливавшие мусульманской крови — жаждали помахать оружием на полигоне.       Мордериго страстно мечтал показать себя, ощутить на своей шкуре жар настоящей схватки, да и заодно вырваться из надоевшего замка. Одиночество и скука вконец доконали его. Он тосковал не от того, что ему нечем было себя занять — в ордене тамплиеров только посмей показать, что ты без дела, тебе тут же найдут уйму работы, — а потому, что дни тянулись с редкостным однообразием, которое его утомляло похлеще поручений от приора или наставников.       Однако сегодня Мордериго не мог уснуть. Стоило ему прилечь, голова тут же начала гудеть от мыслей о командной игре, и он вскочил и принялся ходить туда-сюда. Когда ему удалось немного успокоиться и убедить себя, что не стоит мечтать о несбыточном — вряд ли его возьмут, как всегда скажут, что еще мал — то он вспомнил о завтрашней раздаче милостыни. Такие богоугодные деяния орден проводил достаточно часто, но прежде Мордериго никогда на них не брали. И теперь он очень волновался и боялся ударить в грязь лицом, изо всех сил уверяя себя, что справится, ведь нет ничего сложного в том, чтобы улыбаться, протягивать нуждающимся деньги и произносить слова ободрения. Такие рассуждения немного подняли его дух, и он снова лег в постель, но стоило ему закрыть глаза, как сердце тут же сжалось в тревоге из-за Робера де Сабле.       В течение всего времени его отлучек Мордериго переживал, все ли с ним в порядке, злился, что не дозволялось часто писать ему. В этот вечер тоска по наставнику навалилась на Мордериго с особой силой, и он опять поднялся и стал мерить шагами келью. Затем всё повторилось — отчаянное желание принять участие в игре «стенка-на-стенку», переживания из-за встречи с мирянами, беспокойство о Робере. И так по кругу.       Эти метания прекратились уже после рассвета. Бедный Мордериго просто упал в постель в изнеможении и засопел, не зная, что спать ему оставалось от силы часа два.