— Славься, бедный брат Христов! Кто Господа легионер, кто воин, каких мало? Это Белый тамплиер, С крестом на сердце алым!
Бард заглянул юноше в глаза, и тот, обрадованный, но несколько смущенный, что его не только замечают, но и признают за кого-то особенного, потянулся к кошельку. Менестрель, видя, что тот собирается его одарить, расстарался еще пуще:— Давай же, храбрый малый, Опусти забрало, На дестриэ садись, В Ершалаим умчись!
Обрадованный Мордериго отсыпал барду несколько монет, а тот, решив его порадовать напоследок, добавил еще куплет:— Вернешься, всем спою о вере, О щедрости и чести, О Белом тамплиере!
Мордериго смущенно залился краской и кинул ему еще пару медяков. Ловкий певец, довольный прибытком, умчался умасливать музыкой и задорными песнями других горожан, а юный де Кенуа прямо-таки весь засветился от счастья, и уверенность в себе заколыхала в нем с новой силой. Он заулыбался, приветливо помахал в окно наблюдавшей за шествием даме, получил ответ и развеселился еще сильнее. Он уже начисто забыл о том, что недоспал и голоден. Ему теперь хотелось плясать, пожимать всем руки и радовать, чем мог. Мордериго уже не маршировал ровно в ряду своих братьев, а закрутился, то обгоняя их, то наоборот, отставая и щедро отсыпая мелочи всем, кому вздумается. Бедняки бросались рыцарям под ноги, как часто кидались и многим другим прохожим, выклянчивая деньжат. Но он, в отличие от мирян, которых поведение попрошаек сердило и задерживало, не гневался, а трепал кого попало по голове, щедро делясь деньгами и не боясь подцепить какую-нибудь хворь. Другие тамплиеры шли строгими рядами, нога в ногу, и периодически косились на разошедшегося мальца, собравшего вокруг себя толпу нищих, выкрикивающих благословения в его адрес. Когда Бедные рыцари Христа выбрались на площадь, где народ развлекали шуты, акробаты и жонглеры, чьи кувыркания, прыжки и игры с перебрасыванием друг другу и над собой тряпичных мячей сопровождались бодрящей музыкой, Мордериго от радости стал неловко подплясывать в такт настолько, насколько вообще был способен танцевать, не взяв ни единого урока в жизни. Из него рвалось веселье, которое он годами удерживал в себе, но ныне уже скрывать был не в силах. Однако его пляски, радостные улыбки всем подряд и прыжки тут же оборвал едва заметный для других, но вполне себе ощутимый подзатыльник от одного из братьев. — Прекрати! Ты рыцарь, а не паяц! Чего ты кривляешься?! Нельзя кривляться! — прошипел ему в ухо Умберто де Менье, с силой сжав хрупкое мосластое плечо. — Ай! Пусти! — Будешь гримасничать, как те презренные шуты — на улицу больше никогда не выйдешь! Мордериго расстроился и притих. Еще не хватало, чтобы его лишили права на «выгул», пускай и в обществе остальной братии! И за что? Ведь он всего лишь порадовался! Его захлестнула обида от такой несправедливости. С тоской разглядывая мирян, казавшихся ему свободными и беззаботными, он изо всех сил желал хотя бы ненадолго стать одним из них, чтобы можно было смеяться, петь и танцевать, не чувствуя за это вины. На площади тем временем разыгралось настоящее представление: танцовщицы закружились в длинных, тяжелых юбках, щелкая чем-то и потрясая бубном под переборы менестрелей на лютне. В центре плясала смуглая девица с темными кудрями в красном платье — то ли испанка, то ли цыганка. Стреляя черными глазами на зрителей, она ловко переступала ногами по мощеной брусчаткой площади, время от времени чем-то щелкая и взмахивая длинным, летящим платком. Он у нее то лежал на плечах, то обвивал руку, змеясь и струясь, а то тоже будто танцевал вместе с нею. За свою жизнь женщин Мордериго встречал нечасто, но эта не походила ни на одну из виденных ранее, и он заворожено изучал ее взглядом. К счастью, тамплиеры задержались у одного из домов, поэтому он воспользовался возможностью и стал жадно наблюдать. К выступлению присоединились огнеглотатели, заставив танцовщиц образовать круг, а сами встали в центре и принялись развлекать праздных зевак игрой с огнем. Увидев, как один из этих ловких комедиантов выдохнул особенно длинный столп пламени, Мордериго завизжал от восторга. Он позабыл о запрете, отвернулся от отсыпавших мелочь тамплиеров и стал подпрыгивать, хлопать в ладоши, глядя на выкрутасы с огнем. — Умберто, брат, гляди! Я тоже так хочу уметь! — Мордериго потянул храмовника за рукав. — Подожди ты! — Пойдем им мелочи дадим! — и он едва не бросился к комедиантам. Огнеглотатели отошли в сторону, продолжая вращать горящие с обеих сторон длинные палки, а по центру теперь ровным строем вышли барабанщики, смеясь и похлопывая ладонями по натянутой на инструмент коже в такт звенящим струнам. Мордериго, видя, что Бедные рыцари Христа двинулись к другому дому, отошел от них, влился в ближайшую к братии толпу и стал слегка пританцовывать, дивясь выкрутасам. Впервые в жизни он видел укротителей огня и танцовщиц, впервые встречал акробатов, которые выстраивали пирамиды из своих тел, а на верхушку ее сажали флейтиста, впервые видел красочный, задорный праздник! Он хлопал, улыбался и совершенно позабыл о том, как ему одиноко, как надоел замок, и как уже хочется чего-то нового. И совсем разошелся, воздел руки к небу и стал покачивать ими, как миряне, хлопать и мурлыкать мотив. — Так, Мордре, ну-ка, иди сюда. — Вдруг его схватили за локоть сильные, жесткие пальцы и выдернули из толпы. Бледно-голубые глаза Мордериго встретились с янтарным взором Этьена де Труа. — Быстро, пока тебя остальные тут не увидели! — И он рывком втащил юношу в кучку тамплиеров, вцепился, лишая возможности крутиться, и зашептал на ухо, обдавая горячим дыханием: — Что ты творишь? Какого черта ты туда полез? Я для того выбивал тебе разрешение, чтобы ты тут же все испортил? Мордериго вырывался, чтобы дать понять, что не сдается, но молчал, осознавая правоту брата. Тем временем храмовники покинули площадь, и пляски уличных артистов уже не так манили и привлекали внимание. Только слышимая вдали музыка еще дразнила, и Мордериго тоскливо оглядывался, как пьяница в сторону кабака, на посещение которого у него нет ни гроша. Но вскоре он лишился и этого: Бедные рыцари Христа затянули одну из своих песен, и ему волей-неволей пришлось подпевать. Слаженный хор практически полностью заглушил игру на лютне, барабане и флейте. — Дай нам мир, Господи, — смиренно пели рыцари. — Даруй мир в наши дни! Нет никого еще, кто бороться будет за нас, только спаситель Господь наш! * — Да будет мир и изобилие в крепости вашей, — протянул Мордериго свою строчку, и остальные братья снова вступили. Их благочестивое, слегка подавленное и мрачноватое настроение передалось ему, так как он обычно улавливал общее молитвенное погружение или еще какое единое чувство, когда оно мощной волной накатывало и накрывало всех рыцарей с головой. Он уже не хотел отвлекаться на что-либо, и из всей массы звуков, издаваемых городом, слышал не радостные аплодисменты толпы, щелканье каблуков танцовщиц и переливы струн, а звон колоколов и песнопение священников где-то вдали. Вокруг поющих рыцарей народ притихал: духовные песнопения прервать было никак нельзя. Нищие уже не бросались под ноги к тамплиерам с мелочью, как голодные собаки под стол за брошенной костью, а медленно приближались, кланяясь, опускали головы и смиренно протягивали руки. Несколько раз подходили и мирские крестьяне и горожане: выглядели они не такими оборванными, как те, что совсем ничего не имел и жил на улице, сбивая с ног дурным запахом нечистот и носил драную одежду. Эти нуждавшиеся миряне давали тамплиерам какой-нибудь обмен за деньги: кто-то кувшин вина, кто-то большой кусок сыра. Братья, не прекращая петь, благодарственно кивали и брали подношения. Это было своеобразным «спасибо» рыцарям за их духовно-боевые заслуги и за их милостыню. Впрочем, чаще подходили либо совсем нищие горожане, просто забирая мелочь, либо жители, желавшие бескорыстно отблагодарить братьев за защиту. Мордериго тоже перепало угощение: старушка вручила ему кубок с вином, благодарно кивая и заглядывая в бесцветные глаза. Он ответил ей таким же признательным взглядом и наклонился, чтобы немного хлебнуть, но тут же ойкнул и взвился: Этьен, не переставая петь, сильно ущипнул его пониже спины, намекая, что никто не имеет права пробовать дары на улице — при всех, без дозволения, да еще и во время песнопений. От резкого движения вино плеснуло на полы плаща идущего рядом брата, за что последовал еще и легкий подзатыльник, и Мордериго едва не пролил все остальное. Вздохнув, он с тоской посмотрел на темно-красную лужицу на дне. Ему хотелось допить вино, чтобы не таскать с собой этот кубок, опасаясь пролить. И уже даже приготовился, но кто-то из стоявших поблизости братьев кинул на него предупреждающий взгляд, и он оставил свои недостойные попытки. Мордериго опять проникся смирением, вызванным пением тамплиеров, притих и теперь открывал рот только тогда, когда ему самому нужно было выводить партию. Однако вскоре притихли и сами тамплиеры — с ними поравнялась группа людей в черных, красных и коричневых балахонах, подпоясанных длинными, толстыми веревками, у некоторые на шеях висели черные или бледно-желтые кресты. Кто-то держал в руках книги. На одеянии четко виднелся символ — отпечаток ладони. Завидев их, Бедные рыцари Христа как по команде пропихнули своего воспитанника в центр и закрыли собой, как делают стадные животные, загоняя детенышей и ослабевших сотоварищей в круг, чтобы защитить от хищников. Чья-то дружеская рука протянулась из толпы и надавила на затылок Мордериго, заставляя его пригнуться. — Кто эти люди? — испуганно шепнул он, ощущая кожей, как нервничают братья. — Тихо! Это десницы, — вполголоса ответил Этьен. — А что они… На него шикнул другой из братьев, заставляя замолчать. Мордериго скосил глаза и как мог пытался рассмотреть новое для себя явление. Этому мешали капюшон и мелькавшие перед глазами белые сюрко рыцарей. А поглядеть на людей в темных и алых одеждах было страсть как любопытно: названные десницами пели низкими голосами, будто угрожая, и капюшоны на их головах были такие большие, что полностью закрывали лица. Заметив, что они направляются туда, откуда только что ушли сами тамплиеры, Мордериго прошептал Этьену: — Они идут на площадь, где сейчас танцуют. — Именно. — У де Труа от волнения сел голос. — Они порой вылавливают особо задорных танцоров, обвиняют их в колдовстве, и… — встрял в разговор другой рыцарь и провел пальцем по горлу. Мордериго в ужасе посмотрел на него. — Да, да, поэтому замолкни и пошли дальше по делам, — подытожил брат, сверкнув серыми глазами. — Но тогда те танцоры погибнут, а это нехорошо, — возразил Мордериго. — Нехорошо — лезть в дела «Алой руки Господа»** и привлекать к себе их внимание, — еще один рыцарь пихнул его в бок. — Потише, мелочь! — Но… — Хватит, Мордре! Но тот уже не мог успокоиться — сердце бешено колотилось, а в желудке появилось то самое ощущение, похожее на тошноту, возникающее всякий раз, когда волнуешься или сердишься. Его вдруг будто кто-то ударил по голове, четким шлепком загоняя туда идею — он разжал руки и уронил кубок под ноги. Он звякнул, облив тамплиерам ноги вином. — Ой! — Плут всплеснул руками в притворном раскаянии. Братья принялись сквозь зубы костерить неуклюжего мальчишку, а он присел, делая вид, что пытается оттереть несуществующее пятно на полах сюрко, подождал, когда часть рыцарей отойдет вперед, а другая отвлечется на свою забрызганную одежду, резко развернулся и бросился в сторону площади. — Мордериго, вернись, безумец! — закричали ему вслед, но он уже взмыл на ближайшую крышу и помчался к месту, где «Алая рука Господа», судя по крикам, начала охоту. Двое тамплиеров отделились от толпы и бросились за ним. Они довольно быстро настигли его и попытались поймать, но он кувыркнулся, не давая подхватить себя за ноги, и сиганул на другую крышу. Стуча подошвами кожаных шосс, он бежал, перепрыгивая с одного дома на другой, скользил по скатам кровли вниз, затем быстро, но осторожно проходил по натянутым между домами веревкам. Наконец остановился на коньке крыши одного из домов, что окружали площадь, и замер, лихорадочно соображая, что же теперь делать. Люди в черном, ворвавшиеся в цветную толпу, как вороны в пеструю птичью стаю, крутились, выискивая жертвы. Красные же мантии живо потерялись среди выступающих. Мордериго стоял на крыше и то озирался, глядя расширенными от ужаса глазами на тамплиеров, которые были уже совсем рядом, то смотрел вниз, где десницы из «Алой руки» окружали комедиантов. Они выныривали из толпы и хватали тех лицедеев, кто показался талантливее других, или кто просто зазевался и не успел удрать. В числе пойманных оказалась и танцовщица в красном. Мордериго в отчаянии уставился на десниц, которые, словно ястребы, тащили невесть куда беззащитных ярких птичек-артистов. С дикими, полными ужаса глазами, такими же, как у пленников, он оглянулся снова. Тамплиеры уже бежали по той крыше, где стоял он сам. У него не было другого выбора. Мордериго сложил руки над головой, словно ныряльщик, и прыгнул. В полете сделал кувырок, аккуратно приземлился на ноги и обогнул толпу. А увидев, как из марева людских голов выныривает черный капюшон злодея из «Алой руки», присел за чьей-то спиной, подождал, пока тот чуть-чуть отбежит, крепко сжимая в сильных руках бьющуюся танцовщицу, подкрался и прыгнул на него сзади, поймав за шею в сгибы локтей, и стал душить, попутно награждая ударами колена. Десница стал падать, разжал руки и выпустил свою добычу, пытаясь высвободиться из захвата. Юный заступник выпростал левую руку и, продолжая держать правой, начал бить злодея по лицу. Танцовщица какое-то время лежала на земле, приходя в себя, и сорвалась с места только после окрика Мордериго. А фанатик врезал ему локтем в живот, вырвался и бросился было следом, но Мордериго обхватил его ноги и дернул на себя. Тот грохнулся на грубые камни, застонал и развернулся, брыкаясь, чтобы двинуть противника по голове. Одной рукой едва удерживая изо все сил бьющегося десницу, другой Мордериго вынул у него из сумки на поясе толстенную библию, размахнулся и врезал по лицу. Нос хрустнул, и раздался стон — удар вышел приличный. Но добивать злодея было некогда: Мордериго бросил библию и побежал. Кто-то из фанатиков бросился за ним в погоню, крича: «Проклятые тамплиеры!», но он ловко затерялся в многочисленных улочках и невредимый вернулся в замок, всей душой надеясь, что избежит расправы и в резиденции братства. Однако вскоре его вызвали к прецептору на справедливый суд. — Мордериго де Кенуа, это правда, что ты полез в драку с представителями «Алой руки Господа»? — Они хотели убить ни в чем не повинных людей! — возмутился юноша. — Видишь ли, мальчик мой, — оскалился Леон, недобро блеснув серыми глазами. — Ты, наверное, не представляешь, кто перед тобой. «Алая рука Господа» — непримиримые борцы против всего, что сочтут ересью или порождением дьявола. Они называют себя десницами, ты знаешь? И каждая Правая рука имеет право арестовать всякого, кого посчитает нужным, и не объяснять, за что. Очень часто они, да простит их Господь, причину ареста выдумывают после. Если кто-то умнее, кто-то ловчее — значит, одержим дьяволом. И все. Я сейчас говорю тебе это по секрету, Мордериго. — Приор скрестил руки на груди. — Мои слова могут расценить как оскорбление, ибо считается, что «Алая рука Господа» действует на благо церкви и на благо Богу. — Они убивают людей. Просто так. Ни за что, — неожиданно сурово и зло сказал Мордериго. Стоявший рядом Умберто де Менье, положив ладонь на висевший на поясе меч, вдруг вздрогнул. Лицо юноши, когда он злился, определенно напоминало ему кого-то. Он точно видел уже это лицо — крупный крючковатый нос с раздувавшимися от гнева ноздрями, сузившиеся от холодной ярости глаза и высокий лоб. Но у кого? Пока он думал, юный де Кенуа продолжал: — Вряд ли Господу нашему Иисусу понравится, что кто-то прикрывается его именем, чтобы творить грязные дела. Мне бы, например, не понравилось. — Слушай сюда, Мордериго, — брат де Бурж привстал на одно колено перед ним, чтобы их глаза были на одном уровне, — за мои слова меня могут самого отправить на костер, но ты должен это знать. Десницам не нужен повод для ареста. И не нужны доказательства и расследование, чтобы отправить на казнь. Ты понимаешь это? — Я видел Правую руку первый раз в жизни, — ощетинился юноша. — И все потому, что безвылазно здесь сижу. — Так и надейся, Мордериго, что это — последний раз, когда ты видел Правую руку! — встрял Умберто и тут же покосился на Леона: — Расскажем ему? — Расскажем что? — навострил уши юноша. — Нет! Робер де Сабле пока велел молчать, — приор предупреждающе поглядел на рыцаря. — С каких это пор де Сабле тут что-то решает? — сварливо сказал наставник. — Ты прекрасно знаешь, с каких, и в какой области он имеет право что-то решать, — прецептор кинул еще один предупреждающий взгляд. — Что происходит? — юный де Кенуа повысил голос. — О чем молчать? — Так, Мордре, не встревай, — сделал замечание Умберто. — Придет время — ты все узнаешь. А пока будем разбираться с твоим поступком. Да, ты спас чужую жизнь, которую отняли бы, скорее всего, безвинно. Но ты привлек внимание этой… этой организации к своей скромной персоне. — И что? — он упрямо вскинул подбородок. — Они могут прийти за тобой. Ты подставил под удар и себя, и братство — нас тоже могут казнить, за то, что мы укрываем тебя. Теперь тебе придется прятаться еще тщательней… — Куда еще-то?! — возмутился юноша. — Хуже можно сделать всегда, — фыркнул Умберто. — У тебя это получилось. — Ты сейчас сам себя наказал, — кивнул Леон. — Если бы ты прошел мимо, ничего бы не произошло. А теперь мы все должны трястись по твоей милости и ждать, когда же «Алая рука Господа» придет по нашу душу. — А я бы потом не смог жить с мыслью, что кто-то умер, если бы прошел мимо, — продолжал спорить юный де Кенуа. — Видишь ли, мальчик мой, если бы ты спас человека от бандита или вора — это был бы геройский поступок. Но ты отнял добычу десницы. Мы подумаем, как поступить с тобой. Иди.