Белый тамплиер

      Они не успели допеть, как в дверь постучали. Мордериго надеялся, что тамплиеры не посмеют прервать богоугодную песнь и не начнут вопить, но разбуженные братья колотили в дверь так сильно, что ему не оставалось ничего иного, как открыть. Но перед этим надо было сделать так, чтобы они не заметили Робера.       Заканчивая, он тянул вокализы и дергал Робера за рукав, указывая на постель. Молодой адмирал сначала протестующее замотал головой, но юноша покосился в сторону двери, красноречиво намекая, что будет, если тот не спрячется. Робер быстро юркнул в постель и накрылся одеялом, пребольно ударившись рукой. Мордериго выдал последнюю ноту и поспешил открыть, услышав, как нарастает шум.       — Ты другого времени молиться не нашел?! — тут же налетели рыцари. — Устроил тут всенощную!       — Я почувствовал, что надо душу очистить. — Мордериго сделал ангельские глазки, стараясь не смотреть, как сеньор де Сабле замер под одеялом.       — Шепотом молиться нельзя было?! — встрепанные рыцари рассерженно убирали налипшие во время сна на лицо волосы и оправляли рубахи. — Дурак, что ли?       — Бога не гневи, — спокойно ответил Мордериго.       — Ты не гневи! Устроил тут мессу!       — Тут, кажется, был кто-то еще, — фыркнул один из братьев.       — Тебе показалось, — также спокойно ответил Мордериго. — Я тут один.       Робер изо всех сил пытался не шевелиться, но больную руку сводило судорогой, и не шевелиться становилось все труднее. Он все-таки дернулся.       — Что это там?       — Горностай в куче белья. — Юноша даже не дрогнул.       — Ладно, черт с тобой, белая сатана, — проворчали братья, не увидев ничего подозрительного.       — Иди спать, и нам не мешай. И без песен!       — Обязательно! — Мордериго обворожительно улыбнулся, как улыбается какой-нибудь демон или вампир, прежде, чем слопать добычу, которую обещал не убивать. Его глаза зловеще блеснули алым от всполохов пламени, что давала свеча.       Рыцари замолкли, слегка недоуменные, с чего это он так быстро сдался, что позволило ему быстро закрыть дверь, сочтя разговор оконченным.       — Роб! — зашептал Мордериго, усевшись на молодого адмирала сверху и слегка отодвинув одеяло. — Ты как?       — Зачем ты на меня сел?       — Знаешь, что я думаю? — спросил Мордериго, проигнорировав вопрос. — Нужно как-то решить, что ты… э-э-э… приходишь ко мне по ночам. Они могут наказать нас за то, что мы нарушаем правила.       Робер хмыкнул, обдумывая ответ. За это время Мордериго воспользовался его молчанием и протянул руку к разметавшимся по постели светлым волосам. Белые пальцы погрузились в шелковистое золото у лба и заскользили выше, распутывая пряди. Чтобы дотянуться до самых дальних, он слегка прилег.       — Осторожно, руку прижмешь, — тихо прохрипел Робер. Мордериго привстал и бережно отодвинул в сторону перевязанную кисть. Он нежно погладил кончики пальцев, торчащих из повязки.       — Как долго ты будешь ее носить?       — Пока рука не заживет.       Мордериго опять замер, им снова овладела та растерянность, которая наваливалась, когда накапливалось слишком много чувств, а с ними приходили и сомнения — стоит ли их выражать. И в эти минуты он сидел, как истукан, не зная, что предпринять. Плохо понимая, что делает, он коснулся горячей шеи и провел ими до ключицы, легонько, едва дотрагиваясь до нежной кожи.       — Ты опять раскаленный, — хрипло сообщил он. — Тебе нужно вернуться обратно к лекарю. Пойдем, я тебя провожу.       Мордериго соскользнул с тела Робера и уселся рядом, внимательно глядя на него, как собака, что ждет, когда с ней пойдут гулять. Робер продолжал молчать, глядя в пустоту, но наконец медленно выпрямился и замер.       — Ты прав. Надо уходить. — Молодой адмирал поднялся.       — Только не думай, что я тебя прогоняю, — взмолился Мордериго. Робер не ответил. Скрипнув дверью, они вышли в коридор, добрели до конца, где и распрощались.       — Спи, кутенька. — Робер напоследок погладил его по голове. — Спокойной ночи.       Мордериго слабо кивнул и пробормотал нечто вроде: «И тебе тоже», но прекрасно понимал, что уснуть уже вряд ли сможет.       С уходом Робера он резко почувствовал себя одиноким и никому ненужным. Улегшись на кровать, наблюдал, как за окном медленно плывут темные облака, закрывая круглый сине-желтый диск полной луны. До чего красиво и одновременно невыносимо скучно.       Мордериго хотелось вылезти из окна, побегать по крыше, чтобы разогнать кровь по венам, измотать себя и рухнуть уже обессиленным. В отчаянии он вскочил с кровати и забегал из угла в угол. Приход Робера лишил его покоя. Он нутром чувствовал — что-то не так, но что именно, объяснить не мог. Они оба хотели поговорить, но оба затыкали себя, и от этого ночной разговор вышел пустым и бессмысленным. Легче им обоим не стало. Во всяком случае, ему уж точно.       Устав носиться, Мордериго сел на подоконник, свесив ногу на улицу. Прохладный ветер обдувал его со всех сторон, и кожа тут же покрылась мурашками, но он не обращал на это внимания.       — Что-то не так…       «Чирик!» — отозвался горностай и подбежал к хозяину.       — Я чувствую, что что-то не так. — Он взял зверька на руки и заговорил, вроде бы обращаясь к нему, но на деле глядя на звезды: — Во мне как будто что-то сломалось. И я даже не знаю, кто в этом виноват. Это, пожалуй, самое хреновое. Как думаешь, мне так паршиво из-за Леона? Из-за того, что Робер воду взбаламутил?       Мордериго все смотрел в черное небо, чувствуя, что сейчас опять заплачет. Его оледеневшие пальцы вцепились в грубый камень подоконника.       — Может быть, после панихиды мне станет легче. Может быть, я даже не буду плакать. Но мне кажется, это неважно. Его ведь уже не вернешь.       «Его не вернешь», — думал он, спустя два часа лежа в своей постели, все так же глядя в пространство.       «Его не вернешь», — настырно звучало в голове, когда он стоял на улице и пел, радуясь, что идет дождь.       Тамплиеры, все в черных накидках, обступили лежащее на каменной плите во внутреннем дворе тело, склонив головы. Со сложенными на груди руками, уже омытый от крови и смазанный благовонными маслами, мертвый приор походил на куклу. Его остекленевшие глаза смотрели в никуда. Их полагалось закрыть после последней молитвы. Дождь капал ему на лицо, как и всем остальным рыцарям, но он был единственным, кто не мог этого чувствовать.       — Вечный покой им даруй, Господи, вечным светом воссияй для них**, — медленно тянул Мордериго.       Какая это по счету была молитва? Он не помнил, ибо пел каждую из них по нескольку раз. У него уже начинал садиться голос, отчего панихида зазвучала ниже и грубее. Но его боль и стыд за произошедшее не давали ему замолчать. Мордериго давился, но продолжал петь.       — Алле-е-и-илу-у-уйя, — медленно выводил он, совсем не заботясь о том, что голос может скакануть или слова позабудутся. — Бог восстал, чтоб суд свершить…***       Дождь бежал по его одеждам и балахонам других рыцарей, струясь по кожаным вставкам и просачиваясь в ткань. Ветер трепал плащи и волосы. Кожа на руках покраснела от холода. Мордериго был единственным, кто не мог сжимать и разжимать кулаки, чтобы согреться, в одной руке держа Библию, а другой то осенял крестным знамением себя и мертвое тело, то брал с плиты курильницу с благовониями и размахивал ею.       Библия дрожала в руках Мордериго, он и сам мелко трясся от пронизывающего ветра. Уйти в церковь тамплиеры не могли — желающих проститься с Леоном было слишком много, и маленькая часовня просто-напросто не вмещала их всех. Здесь, помимо братьев, стояли и сержанты, и слуги — все, кто хотел помолиться за упокой погибшего приора.       Мордериго запел последнюю молитву. Ее уже пели вместе с ним все, кто хотел. За ней наступило молчание, и оно было для него тяжелее, чем песнь. «Это я виноват. Я виноват. Если бы не я, был бы сейчас Леон живой», — мысленно твердил он.       Ему никогда не забыть это лицо приора. Раны на нем старательно зашили и чем-то замазали, вытерли кровь. Не скажешь, что Леон умер, если не знать. Казалось, он просто прилег отдохнуть. Вот только он больше никогда не встанет. Никогда не поговорит ни с ним, ни с кем-нибудь еще. Мордериго даже захотелось, чтобы приор сейчас отчитал его. Пускай бы даже наказал и заставил что-то делать, о, он бы с радостью помчался, но пусть только не лежит, как немой укор.       — Прости меня, — еле слышно зашептал юный де Кенуа, снова начав плакать. Он сдерживался, пока пел, но давящая тишина была куда хуже. Он видел, как некоторые братья шевелят губами, молясь за упокой несчастного, видел и шевелил тоже, в безумной надежде прося прощения. Он изнывал от желания хотя бы взять Леона за руку, а лучше — ткнуться в грудь и так сидеть и плакать, пока остальные не разойдутся.       «Господи, что я наделал? Что я наделал?» — беззвучно твердил он. И даже когда смолк, эта фраза продолжала стучать в его голове. Он не мог перестать смотреть на тело, но и отвести взгляд тоже был не в силах.       Наконец положенное время молчания истекло. Желающие сказали прощальные слова и стали медленно расходиться. Проходивший мимо Мордериго Арно де Ретель вдруг бросил:       — Ну что, каково теперь тебе, Мордре? Мне все рассказали. Я знаю, кто убил Леона. Не Риган, а ты. Каково теперь тебе знать, что ты убийца? Или ты боишься, что теперь не будешь любимчиком? — И он быстро ушел, не дожидаясь ответа.       Мордериго зачумленно посмотрел на него и остался на месте. Будто этот дурак не знает! Тамплиеров во дворе становилось все меньше и меньше, а он все стоял, глядя на мертвое тело. Дождался, когда все уйдут, и только тогда заговорил вслух:       — Прости меня, Леон. Надеюсь, ты в раю слышишь меня. Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня? Если нет, то… — он вытер лицо, — то и не надо. Я того не заслуживаю.       Он помолчал еще какое-то время, положив руку на грудь приору и чувствуя, как в горло опять набивается комок.       — Мордериго, пойдем. — Он почувствовал, как кто-то приобнял его и поднял глаза. На него сочувствующе смотрел Этьен.       — Я не уйду, — ответил он и снова стал смотреть на тело. — Это я все испортил.       — Уже ничего не изменишь, Мордре, — де Труа ласково погладил его. Мордериго остался стоять. — Пойдем, Мордре. Там все собираются на поминальную трапезу.       — Пусть. А я останусь.       Снова пауза.       — Он ушел. Его не вернуть, — Этьен предпринял новую попытку.       — Я не хочу так. — Юноша сморгнул слезы. — Вот так. Погрустили и разошлись. Будто его и не было. Завтра вообще забудем?       — Нужно жить дальше. — Этьен наклонился к юноше, но тот не дал прикоснуться к себе.       — Отвали! Как ты можешь ко мне лезть… сейчас?! — разозлился он, но потом спохватился и сказал тише: — Оставь меня, ясно?!       — Я просто хотел приласкать тебя.       — Не надо меня ласкать. Я не заслужил.       Они замолкли на пару мгновений.       — Знаешь, что? Я тоже терял близких, — сказал вдруг Этьен. — Тоже получал шрамы. Но надо учиться жить дальше, понимаешь? Да, больно. Но впереди будет еще много боли, понимаешь, малыш?       Мордериго посмотрел на Этьена, который продолжал говорить, застывшими глазами глядя в пространство и не замечая, что у него тоже бегут слезы.       — Ты расскажешь мне? — тихо спросил он.       — Не сейчас. — Этьен поджал губы. В его тигриных глазах плескалось безумие. — Но я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь. Поэтому я здесь.       Юный де Кенуа облизал соленые от слез губы.       — Он ушел, — повторил Этьен, будто желая, чтобы до Мордериго быстрее дошло. — Его больше нет и никогда не будет.       Молчание.       — Ты должен справиться с этим и жить дальше. Ты — рыцарь, Мордериго.       Юноша изумленно распахнул глаза. Этьен впервые назвал его так по серьезному, потому что действительно считал таковым, а не желал утешить или заставить перестать плакать. В голосе брата де Труа скользила холодная отрешенность, уверенность. Он не заискивал. Он не утешал. Он говорил, как думает, и это было самым страшным.       — Да, Мордериго, — оранжевые глаза встретились с бледно-голубыми, почти прозрачными. — Хочешь ты этого или нет, но ты уже не оруженосец… точнее, не просто оруженосец. Ты почти с самого рождения был здесь. Ты — монах. Ты — воин. Ты — тамплиер.       Мордериго выпрямился и внезапно посмотрел холодно и строго.       — Пойдем. Я готов отправиться с вами.       Этьен кивнул, и они покинули двор, оставив тело Леона на попечении капеллана.       Они прошли на жилые этажи, где рыцари возились в своих кельях, открыв двери.       — Чего это они? — вполголоса спросил Мордериго.       — Собираемся в ближайшую таверну. Перед этим всегда шмон — личные деньги же нельзя иметь. Только кто будет проверять? Леона-то нет…       Мордериго понятливо кивнул. На проверку он пару раз попадал, но подозрений обычно не вызывал — откуда у ребенка, который и из замка-то почти не выходит, деньги? Его комнату никогда тщательно не обыскивали просто за ненадобностью, и Мордериго постепенно расслабился и почти не прятал уже кипу рисунков, на которую Леон и другие проверяющие довольно быстро перестали обращать внимания, решив, что это ему для учебы. Но серьезные поиски бывали редко, ибо тамплиеры, ежели и отмечали что-то, обычно делали это в своей трапезной. Сейчас же они собирались выехать в таверну, а посему требовалось выяснить, не собирается ли кто протащить личных денег или бутылей с вином. Первое каралось исключением из ордена, за второе грозило тоже вполне суровое наказание.       Мордериго быстро собрался: ему, собственно, и собирать было толком нечего. В маленький мешочек влезла библия, предписанные лекарем и выданные им же порошки для огненного гумора, и мелочь, которую уже после проверки выдал Умберто, временно заменяющий приора до новых выборов. Собравшись, тамплиеры отправились в трактир.       Они сначала долго застольничали, пугая обилием белых сюрко с красным крестом всех, кто в этот момент случайно забрел в таверну. Пили вроде тихо, но постепенно алкоголь брал верх, горечь от потери Леона забывалась, а вот победа над госпитальерами, пусть ее и предписали им как компенсацию за обман и гибель прецептора, наоборот, выходила на первый план. Тамплиеры начали все больше и больше расходиться.       Мордериго впервые в жизни по-настоящему напился. Он не соображал абсолютно ничего после того, как выхлебал три литра вина и догнался пивом. Его никто, в общем-то, и не пытался остановить. Еще не привыкший крепко выпивать, он качался даже сидя и мотал головой.       — За нашу победу! — кричали тамплиеры.       — За Леона! — поднимали они кубки один за другим.       «За Робера де Сабле!» — хотел сказать Мордериго, но вышло неразборчивое «Зарбдсбле!», после чего он, мотая головой и чашей с вином, тумкнулся в блюдо с едой. Через секунду, правда, поднялся, слизывая с губ густой темный соус. В волосах у него запутались фасолины, а к щеке прилипла гренка. Он поднялся и, качаясь, как пират в шторм, стал кружить возле стола.       — А чего нам гррячее не не-ссут?! — вдруг пророкотал он, игнорируя стоявшее в центре стола блюдо с запеченным поросенком.       — Вот горячее-то, — засмеялись те из рыцарей, кто был еще более-менее трезв.       — А! — Мордериго наклонился к говорившему и жадно поцеловал в губы. — Ну н-н-на, п-с-сба, дорогой!       Он попытался оторвать ножку от поросенка, но не смог, и чуть не свалился на стол.       — Сядь! — рявкнул Жермен. — Стол опрокинешь.       — А ты ш-ш-о… — начал было юноша, схватив бутыль с вином. Она перевесила, и Мордериго едва не шлепнулся на спину рыцарю, сидевшему за соседним столом. Это его ни капли не смутило, он выпрямился, отряхнулся, снова едва не свалился, отобрал у одного из братьев кубок, осушил его, и стал гулять по помещению.       — Риган, ты ту-у-ут, сукин сын?! Иди сюда! — Мордериго по пьяни показалось, что незнакомый парень с черными волосами и бородой и есть Великий госпитальер. — Ах-ха-хах-хха! Ну н-на-а!       И он замахнулся на храмовника бутылкой, но промазал. Разбил ее о край стола и какое-то время разочарованно смотрел, как вишневые струи уныло стекают по розочке в руке, по скатерти и осколкам.       — У-у-у, сарацинство! — протянул Мордериго, бросил розочку, схватил со стола еще одну бутылку и, несмотря на сопротивление, попытался-таки ее отобрать. Братья решили уступить, и Мордериго выхлебал часть содержимого, после чего отправился бродить далее. Он нашел вазу, вынул из нее пожухлый букетик, сел на пол и застонал:       — Робер, ну Робер! Я пр-р-рстт…       — Какой тебе к черту Робер?! Ну-ка спать иди! — к нему подлетел Умберто.       — Тот кт-т-трый… де Сабле…       — Спать!       — А чувства?       — Какие чувства?! Спать! — Умберто потащил Мордериго к выходу. Тот попытался вывернуться, но в итоге упал и игриво вопросил:       — Робер, ну, Робер?!       — Он на крыше, — зашипел де Менье, пытаясь его поднять. — А если ты туда полезешь — упадешь.       «Упаду, разобьюсь, и обо мне будут слагать легенды», — хотел было сказать юный де Кенуа, но вместо этого неуклюже попытался поцеловать Умберто.       — Ну-ка! Фу! Никаких лобзаний! Спать!       — Какое спп-п-пать?! А Р-б-бр?       — Лучше сходи за Робером, а то ведь упрется он, — пошутил то ли Жермен, то ли Жослен. Голос показался пьяному Мордериго знакомым, но он был не в состоянии определить, кому именно тот принадлежал. Умберто подчинился и ушел куда-то, велев сидеть на месте. Но Мордериго сидеть на месте не желал. Он стал бродить по комнате, лезть целоваться, получая в ответ то лобзания, то удары по лицу, но успокоиться и ждать не мог.       Робер появился на пороге небольшой трапезной довольно быстро. За его спиной маячил суровый и недовольный Умберто. Мордериго в этот момент висел на шее у Жослена и лез к нему. Однако увидев обожаемого наставника, оставил в покое бедного де Вьенна и упал Роберу в ноги. Сеньор де Сабле в ту минуту показался ему особенно нежным и чистым, и он, поджав под себя ноги на холодном полу, забормотал:       — О, это ангелы за мной пришли… — Но потом заглянул в озадаченное, слегка испуганное лицо Робера и заулыбался неуверенно и пьяно: — О, Роби… — и потянулся, чтобы обнять.       — Стой-ка… — тот мягко отстранил его и внимательно посмотрел на измазанное едой лицо. — Негодные, вы что с ребенком сделали?!       — Оно само! — неохотно отозвался кто-то из рыцарей.       — П-п-пить н-н-надо уметь, — нравоучительно тявкнул кто-то возле двери. Остальные тамплиеры грубо заржали.       Кого-то пьяная кутерьма Мордериго веселила — Жослен тихо хихикал над ним, положив голову на плечо одному из братьев, кого-то явно бесила — Марк-Антуан и Арно де Ретель сердито крутили кубки в пальцах и мрачно глядели вокруг, но ничего не предпринимали. Остальные же безучастно продолжали выпивать, занятые угощением и разговорами. Робер раздраженно цокнул языком и мотнул головой.       — Ладно, пошли, Мордре…       — Н-н-н-не надо маинького, — невнятно захныкал юноша, видимо, почуяв, что его будут мыть, и почему-то этому сопротивляясь.       — Ты что бормочешь? Давай я тебя отведу…       — К-куда?       — Пойдем, пойдем…       Робер попытался поднять Мордериго, но со сломанной рукой и упитым вусмерть юношей это ему не удалось.       — Хочу сладкого, — сообщил юный де Кенуа.       — Придешь в келью, дам тебе орехов в меду, — пообещал Робер.       — А самого сладкого можно?       — Чего?       — Т-т-тебя, конечно же, — ответил юноша уже в коридоре, куда молодой адмирал насилу выволок его.       Светлые глаза Мордериго затуманились. Он нес ахинею, не соображая, что именно несет, и мотался из стороны в сторону. Робер вцепился в его плечо и потащил по коридору. Мордериго тошнило, у него заплетались ноги, и он то и дело спотыкался.       — Мы гулять? — с трудом произнес он.       — Нет, мы идем тебя мыть.       — Жа-а-алко… А я вот тебе…цв-в-втчков… — невнятно отозвался Мордериго и протянул пыльный полудохлый веник из некогда красивых роз и еще каких-то цветов, названия которым он не знал.       — Какие цветы? Я что, дама сердца? — фыркнул Робер и взял его под руку, чтобы он не упал на лестнице. Мордериго все равно поскользнулся, едва не грохнулся, но в последний момент уцепился за талию Робера. Довольный, он преданно взглянул ему в глаза с улыбкой человека, начисто лишенного интеллекта.       — Пойдем, чего развалился-то? — Робер похлопал его по плечу, намекая, что надо отстать и двигаться дальше. Но Мордериго не хотел и только расслабленно повис.       — Давай, кутенька! — нетерпеливо поторопил Робер. — Тебя отмыть поскорее надо, ты весь… в чем ты? В супе?       «А почему ты, а не какой-нибудь слуга?» — хотел было спросить Мордериго, но вышло что-то невнятное.       — Не бузи, — ответил Робер и втащил его в маленькую темную комнату, где гостям предоставляли тазик с водой и грубым куском мыла. — Раздевайся, — скомандовал он.       Мордериго опять по-идиотски улыбнулся, но едва молодой адмирал отпустил его, зашатался и чуть не упал.       — Понятно. — Робер закатил глаза и стал осторожно стаскивать с пьяного воспитанника сюрко, подозревая, что мытье может превратиться в купание для них обоих. Когда сюрко слазил с белой, местами замызганной головы, Мордериго заплясал на месте, отступая и пытаясь вылезти из-под обрушившейся на него тьмы.       — М-м-мн-н-а-а! — замычал он и, опять подавшись назад, наступил ногой в таз, который отозвался на оглушительным дребезжанием. Испугавшись, юноша отшатнулся и под вопли Робера «Стой!» врезался спиной в полку с маслами и мылом.       Дзинь! Бах! Бах! Звяк!       Полка покосилась, склянки съехали с нее и, грохнувшись на пол, со звоном разлетелись на осколки. Робер рванулся вперед, изловил Мордериго и наконец-то сдернул с него сюрко, предотвращая дальнейшие разрушения.       — Все, стой! Встань на колени! — велел он.       — За ш-што? — обиженно надул губы Мордериго.       Вместо ответа Робер похлопал его по ногам, слегка нажимая и вынуждая все-таки опуститься на колени. Робер поставил табурет, на нее — таз, вытащив его из-под ног Мордериго, налил воды, и мытье началось.       Юный де Кенуа замычал, когда холодная вода коснулась нежной кожи головы. Робер продолжил осторожно поливать его, потирая мылом где это требовалось. Мордериго жмурился и что-то бормотал, а когда становилось совсем зябко, издавал нечто, похожее на котеночий плач. С одной стороны, сеньор де Сабле жалел мерзнущего мальчика, а с другой — наделся, что от холодной воды тот хотя бы немного протрезвеет.       Мордериго не протрезвел, но притих и перестал буянить. Его уже почти не шатало, но помещение вращалось у него перед глазами, а ноги заплетались.       — Все, давай ложиться спать. — Робер втащил его в одну из свободных комнат. Трактирщику он за ночлег потом заплатит, а братья поймут их. Везти пьяного Мордериго по темноте было опасно — он мог сверзиться с седла и оказаться под копытами, или напугать запахом перегара лошадь, и та, взвившись на дыбы, скинула бы его и он расшибся, мог просто отстать и потеряться. И в любом случае его пьяные выходки гарантированно опозорили бы орден. Да, тамплиеры никогда не являлись образцом трезвости, ибо выпивка была одним из немногих дозволенных им способов хоть как-то развлечься и помогала забыть ужасы крестового похода. Да, в народ вошла поговорка «пьет, как тамплиер». Но мирно храпящие на столе или бубнящие между собой рыцари не шли ни в какое сравнение с шатавшимся подобно разбуженному зимой медведю Мордериго, лезущим к братьям с лобызаниями и орущим что-то про Робера.       Оттого отмытый воспитанник был отправлен в кровать. Он побубнил еще какое-то время, шевеля руками и ворочаясь, но вскоре затих и уснул.       Словно воодушевленный его примером, прикорнул и усталый Робер, свернувшись калачиком на соседней кровати. Однако проспать ему довелось недолго. Он взвился, разбуженный грохотом: Мордериго зачем-то встал и теперь бродил по комнате, натыкаясь на мебель.       — Чего ты вскочил? — зашипел Робер.       — Тошнит… и писать…       — О, боже… стой!       Мордериго замер у двери, вцепившись в косяк, и молодой адмирал даже в темноте видел, как у него трясутся плечи — то ли от холода, то ли от выпитого. Он поднялся, взял юношу под руку и бережно помог спуститься вниз. Мордериго чувствовал странную слабость, которая заполняла все тело, делая его ватным. Они вышли на улицу, окунаясь в ночную прохладу. От ветра ему стало лучше, но тошнота не отступила.       Прошуршав кустами, они вышли на задний двор. Мордериго склонился над кустами.       — Давай.       — Я не могу так! Ты еще смотришь.       — Я отвернусь, — пообещал Робер и встал спиной. Мордериго кинул на него странный взгляд, но потом вцепился в оградку и нагнулся, ожидая, когда же позыв подкатит, чтобы выплеснуть переваренный обед. Но мука продолжалась. Робер сначала прислушивался, но потом решил отойти подальше, чтобы не смущать воспитанника, хотя его самого в таком состоянии не беспокоило ничего — даже как-то стошнило прямо на шоссы отцу.       Сеньор де Сабле встал на углу, опираясь на него здоровой рукой и наклонил голову.       — Этот мелкий ублюдок здесь, и он еще жив, — услышал он шипящий голос и напрягся. — Тебе лучше объяснить, почему все сорвалось.       — Меня там вообще не было, — хрипло отметил кто-то второй.       — Меня это не волнует. Отвечать будешь ты, ибо ты к этому тоже причастен.       — Ты обвиняешь моего господина? — собеседник человека со спокойным, холодным шипением довольно громко возмутился.       — Все шло по плану, если бы кое-кто не замешкался… — спокойно заметил первый.       — Риган тут не при чем!       — Не ори. И тем более, не нужно имен.       Робер выгнул шею, чтобы понять, возле какого окна разговаривают ночные заговорщики.       — У него был шанс сделать то, что должен.       — Он не знал, что ублюдок Леон вмешается. Но теперь этого сукина сына нет, и уже никто не помешает…       — Ты знаешь, что даже ассасины или неверные не убивают наших магистров и приоров, — лениво сказал первый голос. Он казался Роберу знакомым, но что-то искажало его, и это мешало ему понять, кто именно говорит. — И ты знаешь, почему это происходит. В этом просто нет смысла — тамплиеры тут же выберут нового, как и любой другой орден.       — А в чем смысл убивать надоедливого мальчишку, кроме удовольствия? — усмехнулся хриплый. — Ри… кое-кто говорит, что он нас опозорил и унизил, но я считаю, что достаточно просто поймать и избить его, ведь с его убийством игра закончится.       — Отчасти ты прав. Но мелочь создает слишком много проблем.       — Так что ты хочешь?       — Я выполнил свою часть сделки. А вы не выполнили свою.       Робер до рези в глазах вглядывался в оконный проем, определив, что говорящие находятся на втором этаже в комнате в аккурат над его головой. Он видел только пятна, которые то становились светлее, а то темнели.       — Ты хочешь, чтобы я это сделал прямо сейчас?       — А тебе что, нужно время, чтобы составить эпитафию? Пользуйся, пока есть возможность.       Лязг меча.       — Нет, кретин! Придушишь, и скажешь, что сдох от отравления. Он сегодня нажрался, как свинья. Но есть сложность одна…       — Ну?       — Этот засранец… Его учитель…       — Са…       — Не надо имен!.. В общем, он, скорее всего, ошивается подле него. Быть может, они даже спят в одной комнате, я не видел. Я видел только, как он увел мелкого.       Робер похолодел. Чертов предатель! Знать бы еще, кто ты!       — Учителя не трогай, — продолжал голос. — Он очень ценная фигура на этой шахматной доске.       Робер не выдержал, поставил ногу на стену, толкнулся, выбросил руку вперед и стал осторожно карабкаться, чтобы повиснуть под окном или справа от него, как получится. Ему хотелось увидеть лица тех, кто устраивает подлый заговор, а уж как он будет с ними разбираться… Нет, этого он пока не представлял, но, в любом случае, врываться сейчас в окно с криком «Сдавайтесь!» казалось ему не самой лучшей идеей. «Надо подсмотреть, кто это был, а потом поймать их с поличным», — решил он и замер под проемом, вцепившись в перекладины и балки на стене. Это было тяжело с больной рукой, но Робер висел и терпел, потея и скаля зубы.       Хриплый голос рассмеялся:       — Когда начинать?       — Я на разведку. Подам тебе сигнал. Пока сиди здесь, не высовывайся…       Лиц все еще не было видно, но теперь рассматривать их ему было некогда. Робер, не в силах больше держаться, разжал пальцы и с глухим шлепком грохнулся на траву, подмяв под себя раненую руку. Он тихо заскулил, но времени жалеть себя не было. Времени вообще больше ни на что не было. Нужно скорее забрать Мордериго и устроить этим негодяям хорошую…       — Черт! — прошипел Робер, увидев, что юноши не было там, где он его оставил. — Нет, нет, нет!       Молодой адмирал в панике заметался по двору, выискивая воспитанника, но того и след простыл. Только шуршали темные кусты остролиста, коими поигрывал ветер, фыркали в стойлах лошади и храпели спящие постояльцы.