Белый тамплиер

      Юноша, из-за которого приор решился на вынужденную поездку, сидел на кухне, нарезая вареное яичко и лакомясь им.       — Вообще уже, — ворчал он. — И этот туда же… «Иди тренируйся!» Да я только и делаю, что тренируюсь, а он бы хоть слово ласковое, а! У-у-у! Гад, каков гад!       Мордериго съел кусочек желтка.       «А красивый он… И славный он у меня… Нет, все-таки хорошо, что именно он меня учить будет, а то вообще его не вижу…»       На этом юноша прекратил дуться на молодого адмирала, сменив ворчание на сладостные вздохи. Но затем опять задумался о том, что произошло в тот день, когда он последовал за Марком-Антуаном.       Парень уверенно шел по узким улочкам, пару раз поздоровавшись со знакомыми лавочниками. Он еще тогда задумался, не подозрительно ли это: с одной стороны, если бы брат де Кан скрывался, то постарался бы ни с кем не разговаривать, чтобы не привлекать внимания, но с другой — должен был вести себя, как обычно, иначе его друзья заметили бы, что он изменился. Марк-Антуан, постреливая наглыми глазами, быстро зашел в лавку художника. Мордериго ругнулся и залез на крышу — вдруг там есть какой-нибудь проход?       Марк-Антуан становился во внутреннем дворе. Но не внизу, а на лоджии, из-за чего наблюдать за ним было достаточно неудобно и рискованно. Мордериго осторожно спустился на другую сторону лоджии, что шла по периметру второго этажа над внутренним двором, и спрятался за балясинами, присев.       На противоположной стороне стояли Марк-Антуан и Риган де Мотье. Риган выглядел помятым и нездоровым, и будто только что встал с постели. Вместо сюрко госпитальера на нем была легкая рубаха, похожая на исподнюю. Шею закрывала тканевая повязка.       — Что за игру ты затеял, Риган?       — Это не твое дело.       — Уже погибло несколько человек, но тебе все мало.       Мордериго подполз поближе, чтобы лучше слышать происходящее.       — Мне они не нужны.       — Так что ты хочешь?       — Ты думаешь, я так легко тебе выложу все, что я задумал? — Риган засмеялся. — Какому-то треклятому тамплиеру, которого знаю без году неделю, расскажу все?       — У меня есть доказательства. На тебя, — холодно возразил Марк-Антуан. — Да и знакомы мы давно.       — Нет у тебя ничего, — хрипло засмеялся Риган. — Ты блефуешь.       — Неужели… Тогда я отбиваю твою карту козырем — если ты ничего мне не расскажешь, я перестаю оказывать помощь.       Помощь? Какую помощь? Мордериго слегка высунулся, чтобы лучше видеть происходящее. Брат де Кан все также прятал окровавленную руку, а Риган стоял, опираясь на перила. Что именно издало шум в следующее мгновение, юный де Кенуа толком не помнил. Его следующим воспоминанием был орущий Риган:       — Белый ублюдок! Схватить его!       Мордериго прыгнул, зацепился за край крыши и стал подтягиваться. Подошвы его шосс скользили, руки от страха вспотели и плохо слушались.       Затем память опять смазывалась, и юноша уже помнил только выстрел и падение. Он иногда морщил лоб, пытаясь воссоздать подробности, но из этого ничего толком не вышло, и юный де Кенуа решил, что это придет само, рано или поздно, и больше не думал об этом. Но вот ответ на другой вопрос — рассказать ли сеньору и остальным о том, что он видел — к нему не шел. Юноша встряхнул головой, прогоняя воспоминания, и возобновил готовку. Его кухонный нож быстро застучал по доске. Он беспокойно огляделся, чувствуя себя крайне беспомощным.       «Рассказать или нет? — в очередной раз подумал он. — Если расскажу, он же полезет разбираться… А его сейчас нельзя волновать…»       Он потянулся за луковицей. Мысли постепенно перетекали в другое русло, мешаясь с разочарованием.       «Ну почему так? Он ведь уйдет, если я расскажу… Уйдет опять по своим делам, забудет обо мне… — Мордериго смахнул ножом с доски овощи в котел. — Ну правильно, повод-то есть глупостями заниматься, охотиться за кем-то… А я к черту пошел!»       Разозлившись, юноша, взявший было в руки яблоко для десерта, швырнул ни в чем неповинный фрукт в мешок с крупой.       «Ничего тебе не скажу, гад белобрысый! Все бы тебе меня бросить…»       Мордериго уставился в стену большими грустными глазами.       «Наплевать ему на меня. Есть ли хоть кто-то, кому на меня не наплевать?»       Он почувствовал, как в глазах защипало.       «Проклятый лук, — подумал юный де Кенуа, прекрасно понимая, что лук тут не при чем. — Я просто ему не нужен. Никому не нужен».       Мордериго внутренне сжался, чувствуя себя ничтожным и страшно, страшно одиноким. Он весь скукожился на табуретке, подобрал ноги и обнял себя руками, понимая, что никто, кроме него самого, этого не сделает. Он поджал губы, пытаясь сдержать слезы.       Робер. Робер.       Зачем думать о нем? Это имя только причиняет боль. Но Мордериго не мог не смаковать в мыслях, не мог не перебирать его по буквам.       Роб. Роби.       — Да не нужен я Роби, — юноша оскалил зубы. Все, кроме него, живут весело и беззаботно. Все братья неразлучны, а он один ходит мимо них, и всем на него плевать.       — Да пошли вы, — прорычал Мордериго и спустился в погреб. Он зловещей тенью навис над бутылками с вином, пивом и виски. «Лучше нажраться, как тогда, — обиженно подумал он. — Так, чтобы мне было плохо. Хоть о Роби не буду думать».       Он опустился на корточки, читая этикетки.       — «Мюскаде-де-Кото-де-ля-Луар», «Розе д’Анжу»… — Он заинтересованно поднял вторую бутылку. — О, это у Роба делают!.. А пошел он, этот Роб… Не стану вино пить. Напьюсь бренди, и буду страдать… О, вот как раз… «Король Ричард»… Ну все…       На него опять накатило ощущение жгучей обиды и несправедливости. Почему все ласки, те редкие ласки, которые им выпадают, он должен начинать сам? Почему Робер его первым никогда не погладит, не обнимет?       — Потому что гад он, — сам себе ответил Мордериго, откупоривая бутылку односолодового. Повезло еще, что бутылка была початая, и вынуть пробку, пуская в ход ловкие пальцы и крепкие зубы, не составило труда.       — Вот так вот, — глубокомысленно заявил юноша, понюхав край бутылки. Он нерешительно сделал глоток. Жидкость обожгла горло, и он переждал какое-то время прежде, чем выпить еще. От второго в висках что-то сжалось, будто голову разом сдавило что-то тяжелое с обеих сторон. — Ой… Давит-то как… Зараза…       Тут бы ему остановиться, но его уже понесло. Мстить Роберу за невнимание, так мстить. У, какой! Из лука он стрелять готов, а как обнять… может, почмокать, как Этьен?.. Но он же ничего… Ни-че-го…       — А ведь белобрысый какой, а, — бормотал Мордериго, сделав уже пять, а то и десять глотков. Он постепенно начал сползать по стене на пол, обнимая бутылку. — Како-о-й… красивый он, да. Не просто красивый… Умный он… глаза у него блестят… у-у-ух…       Бедный де Кенуа продолжал тихо напиваться.       — А вот я бы с ним… на речку бы сходил… — глубокомысленно сообщил воспитанник тамплиеров и чокнулся бутылкой со стеной. Он присел на краешек ступени, чувствуя, как камни неприятно холодят зад, но не обращая на это внимания. Его черное сюрко разметалось по ступеням, покрывая их, словно дамское платье. Мордериго кинул унылый взгляд на его край, будто бы на сюрко кто-то только что наступил.       — Нет, ну это уму непостижимо, а, — слабо возмутился он. — Я его — на речку, буду гладить его волосы… нежные такие волосы… А он черта с два позовет, пригласит куда… Не облюбит…       Он сделал еще несколько глотков и сморщился от горечи напитка. Его уже начало немножко штормить, но сдаваться было еще рано. Мордериго продолжал пить.       — Вообще… переехал бы с ним в замок… Жили бы вдвоем… Без этих всех… Этьенов и Жерменов… Один храпит, второй пердит, третий орет… И всем… все… в-в-все… о-о-ой…. То хорошие, а то такие гады… Не могу я…       Он завис на какое-то время, глядя в затемненную серую стену, а потом спросил, непонятно к кому обращаясь:       — А вот с-стану я рыцарем, м-м-муа… они будут меня так же дерьмом г-горностаевым чистать… считать, а?       Он краем уха услышал, что кто-то вошел в кладовку, но даже не шевельнулся, чтобы проверить, кто там, только недовольно мотнул головой и замычал.       — Негодяи, а…       Он громко икнул. Шаги приближались. Мордериго услышал легкое позвякивание оружейного ремня, но не прореагировал. Будь он кошкой, он бы лениво дернул ухом или хвостом.       — Опять приперлись, — проворчал он. — Нигде нет покоя, грешному.       — Мордре, это ты? — тихий звук шагов совсем рядом.       — Этьен, — у юноши аж лязгнули зубы. — Т-т-тебя только не хв-в-втало… Ирод… У-у-уди…       — Чем я тебя прогневал так? — Этьен быстро спустился, подвинул полу сюрко и сел рядом на ступени.       — Пошел вон, козел, — попытался сказать Мордериго, но вышло что-то вроде «Пшлвнказззел». Он неловко замахнулся, намереваясь отвесить оплеуху, но вместо этого просто мазанул ему рукой по лицу.       — Чего ты возникаешь-то? — засмеялся Этьен, взял его за пальцы и чмокнул в тыльную сторону ладони.       — Ах-х ты, га-ад… — оскалился Мордериго и нервно задергался, пытаясь то ли освободить руку, то ли боднуть. Движение вышло вялым и ленивым — он двинул локтем, одновременно мотая головой.       — Что я тебе сделал, эй? — Этьен приобнял его, но Мордериго попытался воспротивиться. Рыцарь, смеясь, легко сжал ему плечи, мешая драться.       — Пу-усти… Пу-у-усти, ук-кшу!       — Кусай!       Мордериго снова мотнул головой и, рыча, притворно вцепился в плечо Этьена зубами и потрепал.       — У-у-у! — прорычал он и вгрызся поглубже, на этот раз уже сделав рыцарю больно, несмотря на плотный слой одежды.       Этьен зашипел, показав зубы.       — Мордре! Отставить кусаться!       — С-сам отвтвства-ань… — юный де Кенуа попытался встать, но зашатался, и Этьен ловко подхватил его за талию.       — Ну-у-у-о-о! — угрожающе затянул Мордериго, отхлебывая виски. — Я т-бе щас!       — Так, тебе уже хватит. — Этьен решительно встал и попытался отобрать бутылку. Мордериго вцепился в нее, как волк в олений загривок, добычу которого пытается отобрать медведь — вроде и враг сильнее, но мясо упускать нельзя. Потянувшись, он приналег на рыцаря, и тот воспользовался этим и обвил его талию руками. Юный де Кенуа замер, почувствовав страх и предвкушая что-то неприятное. Со спокойным, лишенным всякой эмоции лицом Этьен придвинул хрупкое тельце поближе к себе и только после этого коварно улыбнулся.       — Отстань отм-м-мня, — застонал Мордериго, прикрываясь рукой.       Брат де Труа вкрадчиво ухмыльнулся, убрал ее и прижал, чтобы разбушевавшийся Мордериго не ударил его, случайно или намеренно.       — Не буянь.       Он сжал юношу, лишая его возможности сильно дергаться. Тот почувствовал дыхание на своей коже и слабо замотал головой. Этьен засмеялся над этими жалкими попытками освободиться и снова приблизился. Мордериго опять испуганно сжался, Этьен вытянулся вперед и бережно взял его зубами за краешек нижней губы. Они замерли так на краткое мгновение, после чего Мордериго вдруг почувствовал на своих губах его влажный рот и забился, как рыба на суше — руки уперлись в грудь брата де Труа и резко толкнули, от чего оба пошатнулись.       — Чего ты? — засмеялся Этьен.       — Уходи! Пошел вон! — заскулил юноша, изнемогая от страха и легкой волны возбуждения, что начала накатывать на него, вызывая знакомые ощущения в промежности.       — Я же тебя не обижу, — рыцарь стал прижимать его к стене.       — Уходи, ну. — Мордериго выставил руки.       — Что ты меня гонишь все?       — Видеть тебя не могу, змея!       — Неужели? Ты мне так и не сказал, в чем я перед тобой провинился. — Пререкаясь, Этьен бережно убирал его руки и все норовил прижаться плотнее.       Мордериго слабо брыкался, насколько ему позволяло опьянение, и рыцарю, в общем-то, не составило бы труда сломить это сопротивление. Другое дело, что де Труа хотел поиграть и подождать, когда юноша устанет и сдастся сам. Но Мордериго не сдался, а просто рванулся куда-то в сторону. Он выскользнул из ловушки, но далеко не убежал — споткнувшись о собственную ногу, рухнул на мешки с крупой.       «Так даже лучше», — усмехнулся Этьен и двинулся к нему. Мордериго барахтался, пытаясь встать, но выпитое не позволяло ему толком опереться и он завалился назад, шурша зерном. Брат де Труа опять засмеялся и улегся сверху.       — Ну у-у-уди… — заныл Мордериго.       — Да куда же я уйду от тебя? Как же брошу-то? — засмеялся Этьен и погладил его по груди. Юноша слабо забился, но брат де Труа перехватил его руку и сплел его пальцы своими.       — Успокойся, маленький, — зашептал он. — Я тебе больно делать не буду. Расслабься…       — Не надо… — сощурился Мордериго, чувствуя, что слабеет и больше не может сопротивляться.       — Дай губки сахарные, — Этьен наклонялся все ниже и ниже, и опять дышал уже прямо в лицо.       — Уходи.       Этьен молча погладил его по лицу, коварно блестя глазами. За время отсутствия Умберто он порядком обнаглел и уже не ждал, когда юноша останется с ним в запертой келье — его устраивало любое укромное местечко. Обычно Этьен начинал с привычных поглаживаний, чуть позже добавляя нечто новое. Но в этот раз он просто не мог удержаться, решив, что пьяный юноша будет ласков и раскован, и делать с ним можно будет все, что хочется.       — Чего ты на меня сердишься? — Этьен провел руками по его волосам и опять склонился над ним.       — Н-не трогай, — Мордериго неловко дернул головой.       — Будешь так рваться — шею свернешь, — предупредил Этьен и попытался поймать его губы.       — Нет, нет, — де Кенуа слабо замотал головой.       — Что ты такой неласковый, а? — Этьен уже начинал сердиться.       — Не хочу! — жалобно заныл Мордериго и принялся извиваться.       — Я же нежно, — продолжал уговаривать коварный рыцарь, и руки лихорадочно шарили по одежде, то сжимая юное тело, то поглаживая.       Мордериго испуганно дернулся и уже собрался заорать, как вдруг они оба услышали шаги по кухне и прекратили возню.       — Так, вставай, — шурша, Этьен сполз с него и помог ему подняться. Почуяв свободу, Мордериго зашатался вперед, но рыцарь изловил его, обнял за плечи и прижал к себе, чтобы вести.       Они вышли из кладовой, и Мордериго сощурился, страдая от яркого света, и недовольно забормотал.       — Вы что тут делаете, остолопы? Без спросу провизию жрете? — Повар повернулся на звуки их шагов.       — Мелкому плохо, — пояснил Этьен. — Отравился, бедняга. Мы тут искали, чего ему дать, чтоб оно… ну… вышло побыстрее. Я его в келью отведу и таз поставлю, пусть поспит и проблюется. Будь добр, брат, пошли поваренка предупредить тех, кто заменяет Умберто.       — А-а-а, вона что… — повар тряхнул рыжей головой и натянул колпак. — Эй, Пьер!       Мальчишка, возившийся возле печи, поднял голову. Повар передал ему указания и тот, наспех отставив противень, побежал исполнять поручение.       Этьен и Мордериго медленно пошли прочь. Юноша то и дело спотыкался и ворчал, и иногда брату де Труа приходилось тащить непутевого отрока, чьи ноги волочились по земле. Самым тяжелым испытанием оказались лестницы, и вовсе не потому, что нужно было нести юношу на руках. Дело в том, что на них Мордериго почему-то начинал сопротивляться, вырывался и намеревался ползти.       Этьен страшно боялся, что кто-нибудь увидит эту их процессию — тогда солгать про отравление уже не получится. Одно дело, просто вести висевшего мешком негодника, который вполне в таком положении смахивает на съевшего что-то не то бедняжку, и совсем другое, когда юный выпивоха начинает куролесить. Мордериго недовольно вякал по-собачьи, пытался лягаться или уползти, если Этьен пережимал его или тащил к себе. К счастью, он быстро выдохся и успокоился, и оставшийся путь они проделали довольно быстро.       Этьен, воровато оглянувшись, втолкнул Мордериго в келью и тихо прикрыл за собой дверь. Сначала Мордериго стоял ровно, но вдруг угрожающе зашатался, и Этьен схватил его за грудки, не давая упасть. Юноша измученно посмотрел на него, и брат де Труа почувствовал, как по коже пробежали мурашки. Как же трудно себя сдерживать! Он прекрасно знал, что вознаграждается только его ожидание и терпение, но это удавалось ему с каждым разом все труднее и труднее. «Согрешу» становилось все реальнее и реальнее.       — Ложись на кровать, — скомандовал Этьен и отпустил Мордериго.       — Зачем? — уныло поинтересовался юноша. Взгляд его рассеянно блуждал по комнате. Он будто искал что-то.       — Ложись, — повторил Этьен.       — Уходи, — равнодушно бросил Мордериго.       — Я-то уйду, — ухмыльнулся Этьен, — только тебе проспаться нужно, а то плохо будет. Зачем ты вообще напился?       Мордериго сел на кровать и жалобно шмыгнул носом.       — Я скучаю, — сдавленно сообщил он. Брат де Труа тут же подсел к нему, но не слишком близко, чтобы не напугать.       — По кому?       — Ты и Робер. Иногда я вас обоих так ненавижу… — юноша сморгнул слезы. — Но иногда просто…       Этьен отвлекся, сначала воображая, как жадно целует Мордериго, а потом вспоминая последнюю, почти удавшуюся попытку осуществить давно мучившую его маленькую мечту, и поэтому не услышал конец фразы.       — Прости, что? — переспросил он, когда очнулся от своих грез.       — Ничего, — Мордериго поджал губы, зло подумав: «И тебе плевать».       — Я просто не расслышал…       — Угу.       — Не обижайся, — Этьен решился подсесть поближе и обнять его за плечи. Мордериго не стал сопротивляться, и он, взволнованный, опять возжелал попытаться добиться того, чего так хотел.       Мордериго потер лицо и шмыгнул носом. Этьен занервничал, боясь не столько того, что юноша всерьез расплачется, сколько того, что он не сумеет его утешить.       — Я бы рад не обижаться, Этьен, — хрипло сказал юный де Кенуа. — Но мне это все страсть как надоело.       — Надоело… что?       Юноша молча скривил губы, не зная, как сформулировать фразу. Он начал водить пальцами по своей коленке, рисуя незримые картины и явно не осознавая, что делает.       — Мордериго… — тихо начал Этьен. — Что случилось? Почему ты напился? Что тебе надоело?       — Налей мне еще, и я все тебе расскажу, — он усмехнулся. Опьянение уже начинало потихоньку отпускать его.       — Ты отрок, тебе нельзя столько.       — Горе у меня, можно мне, — Мордериго рассмеялся.       — Ну так скажешь?       Юноша помолчал какое-то время, а потом решился:       — У тебя бывало такое чувство, будто ты не нужен человеку, который очень-очень нужен тебе?       — О, да, бывало, — брат де Труа цыкнул зубами и поглядел куда-то в пространство. Рука его при этом накрыла пальцы Мордериго. — Еще до того, как моя жена сошла с ума.       — Твоя жена сошла с ума? — юноша выпучил глаза.       — Угу. Но до горячки она порой так отдалялась от меня… — у Этьена от волнения сел голос. — Вела себя так, будто я с ней не знаком… Отстранялась, будто я тень. И это становилось все чаще… Я чувствовал себя нелюбимым.       Пауза.       — Она замирала… или закрывалась в комнате… — Мордериго встревожился, услышав боль в его голосе. — Или просто не замечала меня… Не слышала, как я ее звал…       Этьен говорил медленно и как-то сдавленно, едва шевеля губами, и потом затих. Его пальцы сжали руку юноши.       — Я тоже себя так чувствую. Будто все меня так видят, — признался Мордериго, сам не зная, что его сподвигло на такую откровенность — рассказ Этьена, тепло его слегка шероховатой кожи или же собственное опьянение. — Я тень. Просто какой-то слуга, который незримо приходит, обслуживает и уходит тайными путями.       Снова пауза.       — Ты однажды сказал, что я рыцарь… Но я не чувствую себя рыцарем.       — А кем ты себя чувствуешь? — шепотом спросил Этьен.       — Привидением. Я летаю тут, бледный, иногда что-то делаю. — Он ненадолго замолчал, и вдруг добавил: — Нет, не так. Я не просто призрак — я призрак какого-то услужающего брата. Меня если и замечают, то по привычке отдают приказы.       — Ты не обидишься на то, что я тебе сейчас скажу?       — Постараюсь, — юноша криво усмехнулся.       — Знаешь, военно-монашеский орден — не то место, где всех подряд будет интересовать какой-то отрок. Пускай и такой… необычный, как ты, — Этьен улыбнулся. — Но ты не прав в том, что всем на тебя начхать.       Мордериго внимательно посмотрел на него, ожидая продолжения фразы.       — Ну… Мне ты очень… — де Труа принялся лихорадочно перебирать слова. Нравишься? Дорог? Нет, не то. Нужно сказать этому юноше то, что он чувствует, но не прямо. Сказать так, чтобы не напугать, не оттолкнуть. — Я не хочу, чтобы ты отдалялся от меня, — выдал наконец Этьен и бережно отнял его руку от края кровати и прижал к себе.       — Но от меня отдаляются все, с кем я хочу быть близок, — неожиданно четко для своего состояния сказал Мордериго.       — Я не отдалюсь. Никогда. Если ты сам меня не оттолкнешь.       Брат де Труа изнемогал от желания повторить то, что попытался сделать там, в кладовой. То, что почти получилось.       — А я не знаю, хочу ли оттолкнуть.       — Но уже пора решить. — Оранжевые глаза внимательно посмотрели на его лицо.       Мордериго немного помолчал и сказал:       — Я не хочу решать. — И после паузы продолжил: — Скажи, Этьен… в жизни рыцаря всегда будет так… Что ты решаешь то, в чем не хочешь участвовать и не имеешь права голоса в том, на что хочешь повлиять?       — Почти, — уклончиво ответил брат де Труа. — Хочешь знать, что такое взрослая жизнь?       Юноша кивнул, чувствуя, как слегка жжет глаза. Слезы подступали. Выпив, он становился более чувствительным и открытым, и не так боялся того, что жило внутри него — эмоций, ощущений, мыслей.       — Ты часто любишь тех, кто причиняет тебе боль. Ты часто делаешь то, что не хочешь. Ты молишься и воюешь даже тогда, когда не хочешь этого. У тебя часто нет выбора, — у Этьена дрогнули губы. — Ты теряешь близких, обретаешь и снова теряешь. Все вроде заживает, но раны не всегда рубцуются. Понимаешь, о чем я?       — Что ты понимаешь под любовью?       Этьен молча уставился в стену, думая, что ответить.       — Любовь бывает разная. Есть братская, есть супружеская… Я думал, ты знаешь.       — Откуда? — кисло спросил Мордериго. — Мне не с чем сравнивать.       — Я думаю, тебе еще доведется, — оскалился Этьен. — Но страшись, если ты полюбишь кого-то из мира. Ты не должен ни на минуту забывать, кто ты такой.       — Я слишком часто слышу слово «должен», — слегка невнятно произнес юный де Кенуа, поморщившись. — Когда только задолжать-то успел…       Этьен засмеялся, но смех получился грустным.       — Я не знаю, как тебе объяснить… Наверное, правильнее было бы тебе все показать, но Ро…э-э-э… мы боимся выпускать тебя. Миряне не готовы видеть истинного тамплиера. Белого тамплиера.       — А когда они будут готовы? Когда я буду готов? — тихо спросил юноша, не замечая, что роняет слезы.       — Это не мне решать, малыш, — Этьен погладил его по лицу.       — А вдруг я не буду готов?       — Рано или поздно будешь, — пожал плечами брат де Труа. — Но знаешь, может, и к лучшему, что ты не знаешь мира.       — Почему? — оскалился Мордериго. — Почему?! Знаешь, я чувствую себя… таким дураком, когда братья что-то рассказывают, а я не совсем понимаю, о чем они говорят, потому что ни разу не был в их шкуре…       — Робер боится. И я бы на его месте боялся, — сдавленно сказал Этьен. — Боялся бы выпускать ребенка, настолько не похожего на всех, кто его окружает. Боялся бы совать тебя в мир, полный жестокости и разочарования.       — Я наблюдал за миром с башни, — признался Мордериго и тяжело моргнул заплаканными глазами, облизнулся, чувствуя соль на губах. — Миряне прекрасны. Они яркие, они живут и радуются. А я заперт в замке. Я даже не знаю, что значит любить! Разве я человек после этого?       — Общение с миром часто заканчивается разочарованиями, — мотнул головой Этьен. — Разочарования — всегда боль. Боль — опыт. Опыт либо велит остановиться, либо побуждает двигаться дальше. Мой, например, советует идти вперед. Иначе можно остановиться навсегда и ничего не добиться, не изменить.       Юноша наклонил голову.       — Если бы я сдался… сдался тогда, когда получил вот это… — Этьен погладил себя по шее. — Я никогда бы не оказался здесь и не встретил тебя.       — Зачем я тебе? — задал Мордериго давно мучивший его вопрос.       Де Труа поерзал и неопределенно пожевал губы. На ум не шло ничего, что можно было бы ответить, чтобы не ранить юношу.       — Ты хочешь, чтобы я сказал тебе что-то типа «Ты мне для того, чтобы таскать мое оружие» или «Ты мне для того, чтобы услаждать тобою свой взор»? Мордре, человек не может быть нужен другому «для чего-то», это ведь человек, а не вещь. Ты просто нужен, и все.       — Я хочу знать, что значу для тебя, — сказал юноша, нервно теребя пальцами ткань своих шосс.       — Ты значишь все… — Этьен приблизился почти вплотную. Перед глазами у него снова стояла сцена в кладовке, и он хотел повторить ее, но уже так, как полагается. Близость хрупкого тела будоражила его, его не смущал даже исходящий от паренька запах спирта. Он положил руку ему на грудь и сжал, сминая ткань.       — Не увиливай, — Мордериго мотнул головой. — Что ты все вьешься да лобзаться лезешь, еще и не по-людски как-то…       — А тебе как надо? — захихикал Этьен и пощекотал его.       — Ой, ну перестань, перестань, глупый!       Мордериго доверчиво прижался, и Этьен, разомлев, потерся носом о его лицо. Он задумался, стоит ли предпринять еще одну попытку добиться желаемого.       — С другими ты лобзаешься, а со мной не хочешь, — подтрунил он.       — С кем это я лобзался-то?       — А с Жосленом! Кто в таверне Жослена целовал?       — Я ж по-братски! Все так по-братски делают, — возмутился Мордериго.       — Ну давай я тебя по-братски…       — Ты как-то по-другому делаешь!       Этьен опять захихикал и прижал к себе Мордериго покрепче и игриво встряхнул.       — Покажи мне, как надо.       Мордериго тоже засмеялся:       — Не могу.       — Это почему еще, а?       — С тобой все не так, как с другими рыцарями, — юноша пожал плечами.       Этьен опять его встряхнул и начал щекотать.       — Ой, ну будет тебе! — юноше из-за выпитого было тяжело концентрировать движения и ловить шаловливые руки Этьена, которых, казалось, было не две, а целых десять. Его сопротивление только раздразнило рыцаря, и он, довольно заворчав, как щенок, радостно кусающий нового приятеля по играм, повалил Мордериго на кровать. Он стал тискать его, словно старший брат — младшего, с одной лишь разницей, что целовал во все места на лице и шее, куда умудрялся попасть. Юный де Кенуа вертелся, мешая ему это делать, и хихикал. Иногда это хихиканье перерастало в короткие вспышки гогота, и тогда Этьену приходилось затыкать ему рот ладонью.       — Не визжи! Не визжи, говорю! — шипел брат де Труа, боясь, как бы на смешки в келью не вломились тамплиеры. Ржать Мордериго почти прекратил, но зато начал кусаться. Воюя с ним, Этьен завернул его в одеяло и прижал, не давая податься вперед и цапнуть.       — Все, тихо, — он улегся рядом. — Успокойся.       — Да это ты начал! — буркнул Мордериго, но уже как-то без той энергии, что била в нем еще минуту назад. В объятиях, закутанный в одеяло и усталый от игрищ, он начал млеть и прикрыл глаза. В ушах шумело, щеки слегка покраснели — жарко, да и алкоголь не желал отступать.       Этьен какое-то время еще шумно дышал, наблюдая, как юноша начинает медленно погружаться в дремоту. Он специально молчал, не желая его тревожить. Мордериго задышал ровнее, и Этьен осторожно соскользнул с постели. Он постоял какое-то время, любуясь тем, как тот спит, бережно чмокнул его в щеку и тихо вышел в коридор.       «Я его добьюсь, — упрямо подумал Этьен. — В один из этих дней я обязательно его добьюсь».       Если б он только мог представить, к чему приведут его мечты!