Белый тамплиер

      Полумрак окутал тела, а отблеск пламени факела играл на тех участках кожи, кольчуги и сюрко, что к нему ближе всего. Темные камни неприятно холодили ладонь и колено даже через ткань, но, когда губы касаются других, таких желанных, на это становится наплевать. Ничто не согревает лучше тайных любовных свиданий.       Этьен де Труа горел от терзавших его желаний. Пальцы перебирали сахарно-белые волосы, иногда сжимая их, язык осторожно скользил в нежный рот, тело подавалось вперед. Этьен ощущал давно забытое чувство — он млел от чужой близости, более того, он любил!       — Я хочу, чтобы это продолжалось бесконечно. — Он на миг оторвался от Мордериго и жарко шептал, обдавая его теплым дыханием, после чего жадно продолжал начатое. Его пыл быстро прошел, и он стал действовать уже мягче и нежнее.       Еще, еще и еще… Он должен получить от этого как можно больше удовольствия, прежде, чем перейдет к…       — Этьен, Этьен! — Он услышал голос у себя над ухом, встряхнул головой и продолжил. Но голос не унимался: — Этьен, дурак, очнись! — Шлепок мощной ладони по спине отрезвил его.       Брат де Труа моргнул и осознал, что все это время сидел на собрании и, кажется, задремал. А до того, как увидел запретные любовные картины, неотрывно пялился на Мордериго. Встряхнувшись, он выпрямился и стал искать глазами юношу в толпе. И достаточно быстро отыскал знакомую хрупкую фигурку.       Юный де Кенуа, сжавшись, примостился где-то с краешку, и взгляд его, затуманенный и нежный, был направлен куда-то поверх голов сидящих перед ним рыцарей. Куда же именно? Этьен завертелся, пытаясь определить направление, но быстро бросил это занятие и раздраженно скрипнул зубами. Да куда угодно, какая разница, если не на него!       — С тобой все нормально? — тихо спросил Шарль де Анжер. Его пальцы нервно потеребили усы.       — Не выспался после заутренней, — буркнул Этьен и замолчал, опасаясь, что ему вот-вот сделают замечание.       — Ты последнее время сам не свой, — не отставал приятель.       Брат де Труа неопределенно пожал плечами, желая, чтобы от него отстали. Ему, по-хорошему, надо было бы побыть одному — слишком уж много переживаний навалилось.       Переживания навалились два дня назад, когда он в очередной раз попытался позабавиться с Мордериго. Затея эта была обречена на провал с самого начала — юноша со временем становился все злее и невыносимее, на каждую реплику дерзил в ответ и на справедливые розги уже не реагировал. Но Этьену на его капризы было наплевать, и он хотел по старой привычке поймать его и немного развлечься, чтобы хоть как-то справиться с собственными грязными желаниями.       — Ну-ка, иди сюда… — Он зажал Мордериго в углу после мытья и попытался обнять. Дерзкий де Кенуа принялся пихаться, но Этьен, которого сопротивление только еще больше раздразнило, схватил его за лицо. Мордериго жалобно и в то же время яростно взвыл, на миг замер, а потом стал вырываться с утроенной силой, невнятно мыча грязные ругательства.       — Стой-ка, стой-ка, — засмеялся Этьен. — Я понял, почему ты такой противный последнее время… Ну-ка, замри!       Он бережно надавил ему большим пальцем на нижнюю губу и уже тише, но все еще с некоторой долей насмешки сказал:       — Дай-ка я пощупаю, не бойся…       Мордериго мотнул головой, но брат де Труа продолжал мягко, но настойчиво давить, и юноша сдался, приоткрыл нежный рот, и Этьен скользнул туда пальцем. Он осторожно водил по деснам, другой рукой удерживая то и дело вздрагивающего паренька, и наконец нащупал вспухшие места на верхней челюсти.       — Ага, вот оно что… так я и знал… это зубы, да? Вот ты чего так злишься… Больно?       Мордериго заскулил, и Этьен, сжалившись, почти убрал руку — только держал большой палец на нижней губе.       — Ну ничего, подойдешь ко мне, я тебе найду, где взять льда, чтобы погрызть или принесу мяту, — успокаивающе зашептал он, но тут же сам все испортил, в очередной раз попытавшись поймать его губы своими.       — Фу, не слюнявь меня! Пошел вон! — Юноша грубо толкнул его в грудь и опять попытался освободиться. Поняв, что проиграл, Этьен его отпустил, позволил убежать и обиженно ворчать в своем логове, но этот случай взбудоражил его сильнее, чем развратные картины, которые он представлял, занимаясь греховным рукоблудием.       В первую ночь ему приснилось, что он наконец добился своего. Он не сломал Мордериго, как обычно воображал, он получил взаимность, которой наяву и не пахло. Этьен проснулся после этого сна встревоженный, взъерошенный и какой-то нервный. Это было совсем не похоже на пробуждения после того, как ему всю ночь снились результаты его фантазий — тогда он вставал довольный, наглый и уверенный. Весь последующий день он намеренно избегал Мордериго, копаясь в себе. Он даже боялся, а не ждал его визита в свою келью — что ему следует предпринять? Как быть? С одной стороны, сдаваться не хотелось, но с другой…       Под вечер Этьен вроде успокоился и решил, что это, наверное, просто впечатления навалились на него. Сон, скорее всего, был просто протестом против реальности, и ничем больше. По крайней мере, ему хотелось верить именно в это, а не просто признать, что это его обескуражили неудачные попытки или же что он начал испытывать симпатию к этому мальчику. Впрочем, он тут же себя успокоил, что симпатия и так была, просто она не должна перерастать во что-то более сильное.       «Он просто игрушка, вот и все, — думал Этьен перед тем, как уснуть следующим вечером. Он лежал в кровати и пялился в темноту, слушая, как сопит Шарль. — Маленький, беленький сахарок, вот и все. Нельзя к нему привязываться, нельзя». — Он угрюмо перевернулся на другой бок и уставился в стену.       Однако эта ночь тоже не принесла ему покоя. Ему грезилось, что он лежит в объятиях с Мордериго и сладко бурчит ему что-то перед сном, как раньше бурчал жене. К нему на краткий момент пришло давно забытое чувство тепла и уюта, и просыпаться одному, чувствуя лишь мурашки по коже, а не жар чужого тела рядом, было вдвойне обидным.       «Я не мог его полюбить, — думал Этьен за завтраком, вяло ковыряя ложкой кашу. — Ну не мог, и все! Я, должно быть, просто хочу ласки… Не могу никак привыкнуть к этой тамплиерской сухости и грубости».       Ему, избалованному семью годами семейной жизни, все сильнее и сильнее надоедало просыпаться от холода и одиночества, и именно на это он предпочел списать желание всяческих, как он любил говорить, «уютностей» и нежностей. Но почему Мордериго? Этьен до последних дней свято верил, что юноша просто создан для того, чтобы зажать его где-нибудь в конюшне, заткнуть ему рот, порвать одежду и надругаться, услаждая свою плоть, а после пригрозить, что если он посмеет что-то вякнуть, туго придется им обоим. Подобные порывы брат де Труа оставил для грязных фантазий, но желание никуда не пропало. Оно лишь странным образом изменилось.       «Он мне не отвечает, — тигриные глаза Этьена горели злобой и болью, когда он смотрел куда-то в стену трапезной, сквозь фигуры поющих капеллана и избранного на обеденную молитву храмовника. — Я вроде успешный мужик, да и не урод… Почему он меня каждый раз отпихивает?»       — Ешь давай, — еле слышно велел его сосед, деливший с ним тарелку.       Этьен на пару минут отвлекался от удручающих мыслей и принимался за еду, но быстро возвращался к размышлениям. Сомнения начали одолевать его. Сознание попутно пыталось подсунуть варианты того, что следует предпринять. Под каким предлогом заманить Мордериго? Или лучше вообще его не звать в келью, а просто как-нибудь обнять? Спешить с развитием событий он боялся, ибо можно было все испортить, но и терпеть уже порядком надоело.       Этьен нервничал и перебирал варианты аж до обеда. Потом наступила апатия. Он обменял одну маленькую услугу для повара на бутылку вина, перелил его в личную фляжку, которую разрешалось таскать на поясе в жару, и тихо нахлебался, с наслаждением чувствуя благодатное отупение.       Вино давало Этьену то, чего он так хотел — равнодушие, веру в то, что все будет хорошо. Он сидел на ступеньках, покачиваясь, и жалел только о том, что вина мало. Серая тоска настолько обуяла его, что он даже не замечал, что то плачет, то смеется.       Он скучал по семье, это точно. Это он уже не отрицал, но без алкоголя в крови не решился бы себе в этом признаться.       Да, ему не хватает участия, да, он тоскует без приветственных объятий и вьющихся у ног детей, да, ему нужны поцелуи и соития! И их отсутствие он с каждым годом ощущал все острее. Среди толпы храмовников, он, вопреки ожиданиям, все больше и больше чувствовал себя одиноким.       — Привет, — Мордериго подсел к нему на ступеньку, увидев, что он рисует что-то на песке носком обуви. Этьен сначала увидел лишь его тень, но потом поднял глаза и слегка развернулся. Лицо юноши из-за ракурса показалось ему каким-то скругленным, а не угловатым и костистым, как обычно, а белые волосы напомнили бахрому, свисавшую с каркасного платья.       — Чего ты праздными глупостями занимаешься? — фыркнул Этьен. — Увидит сейчас кто-нибудь, что ты не при деле, и припашут так, что пожалеешь, что вздохнул.       — А откуда ты знаешь, что я не занят? — Мордериго, нагло ухмыляясь, сел на ступеньку рядом. — Я, может, отлить побежал в перерыве между работой.       — Если бы ты был занят, ты бы не обратил на меня внимания, — Этьен пожал плечами. — Бежал бы мимо, как обычно, и все.       — Вообще-то я должен отнести повару корешки, — Мордериго похлопал по распухшей сумке, висевшей на поясе. — Мне в кои-то веки разрешили сходить одному в наш лесок, — похвастался он.       — Поздравляю, — мрачно оскалился Этьен. Хотелось сказать: «Как мало человеку нужно для счастья!», но он понимал, что это значит для паренька, который имел куда меньше прав на свободное передвижение, чем он сам или любой другой оруженосец.       — Так почему ты здесь сидишь и ничего не делаешь?       — Ногу ушиб, жду, когда пройдет, — не раздумывая, соврал брат де Труа. — А ты почему спрашиваешь?       — Ну, обычно ты ко мне пристаешь с этими вопросами, — юноша фыркнул. — Но я решил, что пора слегка поменять правила.       Этьен посмотрел на него взглядом из серии «А-не-обнаглел-ли-ты-часом?», но промолчал. Юный де Кенуа выдержал паузу, а потом добавил:       — Хотя вообще-то я просто заметил, что ты какой-то подавленный. Что-то случилось?       — Ты, — Этьен горестно усмехнулся. — В моей жизни просто случился ты.       — Я что, еще и тебе мешаю? — Мордериго опасно прищурился.       — Нет, не мешаешь. Напомнил просто кое-что, — Этьен сглотнул комок.       — Что?       — Те вещи, которые я хотел забыть.       Юноша уставился на него внимательным, испытывающим взглядом. Этьен молчал, думая, рассказать ему или нет о том, что он чувствует, и решил промолчать.       — Какие вещи?       Брат де Труа поднялся.       — Я потом с тобой поделюсь, ладно? Я не готов. Извини. — Он направился прочь.       — Ты всегда это говоришь, — Мордериго бросился следом. — И не только ты! Сколько можно?! Я не такой уж маленький и глупый!       — Я и не говорил, что ты такой, — Этьен пожал плечами. — Я говорил, что не готов я, а не ты.       Юноша хотел было на него выругаться, но плюнул и побежал прочь. Он по привычке направился на кухню — готовка еды его успокаивала.       — Как же достал этот дурак, — не выдержал он, раскладывая корешки. — И Робер тоже достал!       Он жахнул зажатым в кулаке корешком по столу.       — Чего это ты возмущаешься? — Повар выглянул из кладовой, услышав шум и звон задрожавшей на столе посуды.       — Как они мне надоели оба!       — Да чего случилось-то?       — Загадки мне все строят, гады. То ходят вокруг да около, ничего не говорят, все намеки какие-то, а иногда наоборот, начинается — ой, ты туда не ходи, сюда не ходи, ногу подвернешь, голову оторвешь, попу поранишь! Тьфу!       Повар засмеялся.       — Братья тебе добра желают.       — Как-то странно они желают, — проворчал юноша, бросив корешки в таз с водой по кивку повара. — Все кругами, кругами… «Ты знаешь, вот мне плохо, но я с тобой делить печаль, конечно же, не стану!» Вот на кой черт ты тогда сказал, что тебе плохо? Будто я и без тебя этого не видел! — Юноша яростно тер корешки в воде, продолжая ругаться: — А этот еще лучше! «Мордре, ты увидел что-то подозрительное? Ну-ка, расскажи! Рассказал? Молодец! А теперь пошел отсюда в задницу!»       Он так похоже изобразил Робера, что повар опять рассмеялся. А Мордериго еще больше разошелся:       — Ты посмотри, какие! Совсем обнаглели! Я что, игрушка им, что ли? Одного развлеки, второму доноси, чтобы он хоть заметить тебя соизволил… Один вон что: «Мордре, сядь поближе, чтобы я мог тебя как следует перегаром обдать!», — передразнивал юноша, нарезая корешки. — А второй, демон златоволосый, вот мне что выдает: «Мордре, все, уходи, ты достаточно подышал одним воздухом со мной!» — Мордериго манерно махнул ножом, обдав повара брызгами воды, но тот, хохоча от устроенного представления, даже не обратил на это внимания.       — Змеи они, оба, змеи… — сказал он все еще зло, но уже тише.       «Чирик!» — отозвался с пола горностай.       — Да, вот, даже животина их раскусила. — Мордериго отвлекся, чтобы поднять зверушку и посадить себе на плечи.       — Так ты им обоим скажи, что тебе не нравится. — Отсмеявшись, повар принялся строгать овощи на суп.       — А ты думаешь, они будут слушать? — кисло ответил юноша. — Они оба только о себе думают.       — Ну-ну, зря ты так, — повар погладил его мокрой рукой по спине. — Заняты просто. Или не так тебя поняли.       Мордериго помолчал какое-то время, а потом с болью сказал:       — Я хочу с Робером книжку почитать. Пусть даже богословскую, хотя я их все уже наизусть знаю. А его только мутотень какая-то интересует. Он то в политике, то моря бороздит…       Юноша поежился от холода.       — Он же твой друг и брат, предложи ему, — тихо сказал повар.       — Если б он еще внимание на меня обращал не только тогда, когда ему что-то надо… — Мордериго опять начал заводиться, — тогда я б обпредлагался тут на месте, но ему же плевать!       Он в нарастающем бешенстве вонзил нож в разделочную доску, а горностай прокомментировал это очередным чириканьем.       — Да, маленький, да! — Юноша погладил его по голове.       — А со вторым твоим другом что?       — Этьен просто дурак, еще больший дурак, чем мой Роб, — злился Мордериго. Он опять взялся за нож и продолжил измельчать овощи. — Он то не отлипнет, а то скажет загадку, совсем как Роби, и усвистает, помахивая хвостиком. У-у-у! Как дал бы! — Мордериго замахнулся на воображаемого Этьена молотком для мяса. Повар опять засмеялся и бережно взял его за локоть.       — Все равно поговори с ними. Скажи, что ты чувствуешь.       — Я не могу, — юноша поморщился. — Я если начинаю, у меня как будто какой-то ком в горле, и я не могу.       — Стесняешься?       — Наверное, — он неопределенно пожал плечами. Это слово Мордериго, если и слышал, то редко, и уж никак не мог подумать, что его можно применить к нему. У тамплиеров было не принято стесняться, вот и все.       Мордериго де Кенуа было пять лет, когда он узнал, что в ордене рыцарей Храма есть либо «да», либо «нет» и никаких «не знаю». Все храмовники, которых он знал, всегда были тверды в своих начинаниях, мыслях, решениях. Он никогда не видел, чтобы кто-то из братьев краснел, как он, неловко ерзал на месте и прятал глаза. Душевные метания он видел только на лице Этьена де Труа. Может, дело было в том, что если храмовники и испытывали какие-то сомнения, то явно не показывали их в его присутствии. Более того, о частной жизни большинства братьев Мордериго знал довольно мало. Все, что происходило за дверями чужих келий, было ему неведомо, да и мало интересовало. Ему хватало и своих забот.       Задумавшись о том, правильно ли он понял слово «стесняться», и подходит ли оно к тому, что он чувствует, Мордериго немного успокоился. Но догадку свою надо было проверить, поэтому он как бы невзначай сказал:       — Я просто чувствую, что не могу сказать, и все. Будто кто-то мне рот заклеивает… Страшно. Это стесняюсь?       — Да, — ухмыльнулся повар. — Ничего, пройдет, — и он опять хлопнул юношу по спине. — Когда повзрослеешь, начнешь понимать, когда лучше сказать, а когда промолчать.       — Угу, — отозвался Мордериго и продолжил заниматься обедом.       Если б он знал, как из-за него маялся Этьен, ему бы стало не до готовки. Брату де Труа было хуже хотя бы потому, что ему нечем было занять руки. Вернее, занятие было, но вот только Этьена оно от грустных дум не отвлекало. Он тихо напивался весь остаток дня, лениво возюкая скребком по лезвию и без того заточенного и чистого меча. Это хоть как-то унимало дурь в голове, да и создавало ощущение, что сей достопочтимый брат занимается полезным для ордена делом.       Под вечер Этьена свалила апатия и тоска, и он уже не соображал, что делает и пару раз исколол себе пальцы, пытаясь зашить невесть где порванные шоссы. Но в конце концов ему надоело распарывать и перешивать десять раз одно и то же, ибо он никак не мог сосредоточиться, и оттого шов у него выходил неровный, ткань морщилась, как Мордериго от его поцелуев, и одна шоссина казалась короче другой. Этьен плюнул на это и пошел в конюшню поить лошадей.       Следующая ночь принесла ему очередной глупый сон. Сначала он видел поцелуи, потом — беседку в своем имении, где Мордериго сидел с кубком вина, а он, Этьен, ползал у него в ногах и клялся, что будет верен ему вечно. В отличие от яви, юноша не кочевряжился и не посылал Этьена прочь, а гладил по голове и говорил, что ему незачем преклонять колено; он дорог ему и без признаний. Но Этьен в беседке не успокаивался и пытался задарить негодника подарками. Негодник подаркам был рад и выражал Этьену всяческую признательность: то потрется щечкой, то обнимет, то приласкает.       Просыпаться после таких сцен, достойных куртуазных романов, было неприятно вдвойне. Этьен после пробуждения минут десять лежал и пялился в потолок, осознавая, насколько произошедшее нереально. Даже если случится чудо, и этот маленький белый негодник примет ухаживания — в лучшем случае им придется скрывать эти ласки всю жизнь. В худшем все раскроется, и оба отправятся на костер, отлученные от церкви и грубо закопанные после сожжения где-нибудь в лесу.       Бр-р-р.       К черту такое.       Думать о возможном наказании было неприятно, но еще хуже была мысль о том, что он действительно мог что-то почувствовать к мальчику.       Этьен поморщился.       «Не успел семью потерять, тут этот еще, — нахмурился он. — Если я его люблю… Это полное дерьмо… В лучшем случае он не поймет, в худшем — ему плевать будет… А в самом худшем он на кого-то другого западет…»       Этьен резко вскочил.       «Я не хочу так, — подумал он. — Неправильно это все…»       Он сорвал со спинки стула рубаху, быстро напялил ее и принялся зашнуровывать горловину.       «Безобразие какое-то… Я не должен испытывать к нему симпатию. Просто развлекусь с ним, вот и все…»       Накинув на рубаху сюрко и подпоясавшись, Этьен вышел на завтрак. За едой он нарочно сел спиной к Мордериго, но все равно то и дело отвлекался от пищи и думал о нем. Наконец не выдержал, обернулся и все-таки посмотрел.       Юноша застенчиво и вместе с тем обворожительно улыбался, сидя, как говаривали храмовники, «на миске» с сеньором де Сабле. По его лицу было видно, как он хочет заговорить, но нарушать запрет тишины во время трапезы не смел, и только ерзал и поблескивал белесыми глазками в темноте. Эти самые глазки горели возбуждением и нежностью, и Этьен от этого поперхнулся пирогом и закашлялся.       Он поспешно отвернулся, чтобы никто, кроме его соседа не видел, как он давится и фыркает. Этьен быстро запил пирог вином, продышался и выпрямился, не реагируя на удивленные взгляды братьев. Его сердце бешено колотилось и еще долго не могло уняться. Даже после того, как завтрак закончился и братья разошлись, Этьен слегка нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке. Приснившийся во время короткой дремоты на собрании сон окончательно добил его.       — Может, тебе в церковь сходить, а? — шепнул Шарль приятелю на ухо.       — Может, — мрачно отозвался Этьен, прекрасно понимая, что церковь и молитвы вряд ли ему помогут.