***
Робер де Сабле не отказался бы узнать ее, но он сейчас был крайне занят. — Давай, Мордре, сосредоточься. — Он снова бережно придерживал руку юноши, как бы обнимая сзади. Разумеется, Мордериго в этой ситуации было совсем не до лука, который плясал в его ладонях, не удостаиваясь того внимания, что доставалось сеньору де Сабле. Млея от счастья, юноша крутился и оборачивался назад, чтобы видеть лицо человека, от прикосновения к которому чувствовал мурашки по всему телу и приятное тепло в груди. — Ну, Роб, — ответил он, будучи не в силах произнести что-то осмысленное. — Давай, Мордериго, что ты вьешься? Выпрямись… — Робер слегка похлопал его по спине. Юный де Кенуа дернулся, но поворачивать вытянутую моську в сторону сеньора не перестал. — Ты прекратишь крутиться или нет? — Нет, — честно ответил Мордериго и ляпнул: — Ты просто такой… я не знаю… красивый сегодня. — Он покраснел. — А, то есть все остальные дни я урод, просто сегодня что-то случилось, — засмеялся молодой адмирал. — Да нет, я не это имел в виду… — Мордериго окончательно стушевался и опустил глаза. Робер промолчал и только похлопал его по левой руке, веля взять лук в правую. Несмотря на то, что для себя он уже твердо решил, что не будет переучивать юношу действовать с левой руки, раз у него к этому склонность, все равно в начале тренировки заставлял его хоть немного поработать правой. — Знаешь, мне кажется, зря ты это затеял, — он грустно улыбнулся. — Не выйдет из меня лучника. — Не говори глупостей, Мордре. — Робер недовольно дернул головой, и золотистые волосы выбились из тщательно зачесанной назад гривы. — Каждый может освоить что-то новое и полезное для себя. Другое дело, что это зависит от способностей — просто придется потратить чуть больше времени. Он отпустил юношу, пригладил непослушные пряди и внимательно посмотрел на него. Мордериго опустил лук. — Давай, кутенька, соберись. Это тебе не в адмиралтейской школе учиться. Это просто лук, и все. — Ты думаешь, что я тупой, да? — юноша слегка обиделся. — Я даже не намекал на это. — Робер сразу пресек зарождавшуюся претензию. Он уже прекрасно знал, что если не успокоить Мордериго сразу (причем это иногда не помогало) или не обрубить его недовольство резко, тот начинал раздражаться, заводиться и становился невыносимо злющим. Правда, Этьен ему нехотя сказал, в чем дело — больше половины нервных и злых выпадов Мордериго были связаны с тем, что у него лезли «шестерки». А кроме того, существовала еще одна причина, которой Робер почему-то очень стыдился. — Я лишь хочу, чтобы ты верил в свои силы и не ленился, — добавил он мягко. Юный де Кенуа посмотрел на него с легкой обидой, но больше не возмущался. — Давай, расстреляй колчан и сделаем перерыв. Тут не так много стрел, тем более, что ты уже почти половину выпустил. Мордериго слегка воодушевился и, потерев щеку, принялся за стрельбу. Стрелять у него пока выходило только стоя на одном месте, и он тратил где-то около шести стрел на то, чтобы поймать нужное натяжение и прицел. — Помнишь про прицельный глаз? — Угу. — Давай. Я отойду. — Робер напоследок погладил Мордериго по спине, что его раздразнило, и сделал пару шагов назад. Он предоставлял ему все больше и больше свободы, уже почти не помогал натягивать тетиву. С одной стороны, это было удобнее — Мордериго не боялся разводить руки в стороны, особенно, когда это получалось резковато. В объятиях Робера он всегда опасался его задеть или ударить, но без них ему становилось холодно, неуютно и одиноко. Понг! Стрела вошла в круг, второй по дальности от внешнего. Мордериго быстро унял начавшую разгораться внутри себя радость и гордость — «яблочко» было все еще не поражено. Он продолжил стрельбу. «Слишком долго целится, — подумал Робер де Сабле, заложив руки за спину. — Но ничего, он еще учится». Мордериго выпустил еще три стрелы. Одна вообще не долетела, вторая глухо вонзилась в четвертый от центра круг, третья — во второй. — О, уже почти, — сказал молодой адмирал, чтобы подбодрить стрелка. Юноша смущенно улыбнулся, на миг замер с каким-то растерянным и нежным выражением лица, поддавшись неведомым сеньору грезам, но вскоре собрался и выстрелил еще два раза. Одна — перелет, вторая — третий круг от центра. Несмотря на то, что он уже пристрелялся, иногда у него страдало натяжение тетивы или просто мышцы не выдерживали, и тетива просто срывалась. Последняя из колчана стрела попала очень уж близко к центру, и Мордериго гордо откинул голову назад, опуская лук. Смотри, мол, вот я какой! — Уже намного лучше, — оценил Робер. Мордериго засиял от счастья. Ему захотелось бросить лук и кинуться в объятия сеньору, но он прекрасно знал, что если сделает так, получит только нагоняй. Поэтому сдержался, осторожно снял колчан и лук, вернул их на стойку и лишь после этого быстрым шагом направился к Роберу, который уже уселся на скамейку. Мордериго стоило больших трудов одернуть себя и не побежать галопцем, как жеребенок. Он старался делать вид, что уже взрослый, степенный и серьезный мужчина, а не просто какой-то вечно возбужденный юнец. Однако чуть подрагивающие плечи и ухмылка, которую он то и дело подавлял, стоило ей только появиться, выдавали его с головой. Он как можно небрежнее плюхнулся на скамейку рядом и дерзко закинул ногу на ногу. — Ну, не воображай, — засмеялся Робер и пощекотал ему шейку. Юный де Кенуа счастливо взвизгнул и захихикал. Тут он уже не мог удержаться и полез щекотаться в ответ. Вспышка игры быстро кончилась тем, что юноша просто сначала отъехал на край скамейки, а потом положил голову Роберу на колени. — Все, устроился? — фыркнул Робер. — Попить после тренировки не хочешь? — Вообще-то хочу, — юноша протянул руку и слегка коснулся его подбородка. — Но для этого вставать надо. — Тебе в любом случае придется встать. — Робер пожал плечами. — Братья придут и будут жаловаться на то, что я тебя балую. Это в лучшем случае. — Противный ты. — Мордериго поиграл с его золотистыми волосами, словно кот, лежащий на полу и теребящий бахрому от покрывала. Подчиняться повелению ему не хотелось. — Давай, Мордре. — Робер слегка подтолкнул его голову, намекая, что ее следует убрать с колен. Юноша поерзал и перевернулся, чувствуя под щекой теплые бедра. И это ему нравилось. Он обхватил рукой коленку Робера, давая понять, что спихнуть его не получится, и вдруг на него начало медленно накатывать знакомое ощущение. То самое, слегка болезненное, которое он испытал, прячась в нише и наблюдая сначала за мокрым, а потом и полураздетым сеньором. Осознав, что происходит, Мордериго резко сел. Воображение стало подсовывать картины из серии «Что было бы, развернись он в другую сторону, лицом к животу сеньора», и юноша покраснел. Он отвернулся, чтобы Робер не видел его лица. — На, попей. — Молодой адмирал протянул ему фляжку, деликатно косясь в сторону. Мордериго взял ее и сделал несколько глотков, гадая, заметил Робер или нет его состояние. Свободной рукой он невольно прикрыл промежность, стараясь, чтобы жест не выглядел стыдливым и нарочитым. Они оба замерли в молчании. Юноша заерзал от неловкости. «Заметил или нет? Заметил или нет? Чего же он молчит?» — пульсировала в голове мандражная мысль. — Знаешь, я… — начали они вдруг одновременно и так же разом смолкли. — Говори ты первый, — быстро сказал Мордериго. — Ты какой-то нервный стал последнее время, — осторожно произнес сеньор де Сабле. — Что-то случилось, или у тебя просто зубки болят, беспокоят? — Просто чувствую себя как-то странно. — Юноша пожал плечами. — Как именно? — Робер поднял бровь. — Не знаю. — Мордериго вперился взглядом в траву. — Просто… — Давай-давай, признавайся, — молодой адмирал шутливо пихнул его кулаком в бок, но тут же посерьезнел: — Или ты не готов пока сказать, что случилось? Юный де Кенуа промямлил что-то невразумительное. — Ты все равно с этим лучше не медли, лучше скажи, что тебя беспокоит, и я тебе помогу, а то многие уже судачат, что ты влюбился. — Объяснит мне хоть кто-нибудь, что это вообще значит?! — возмутился Мордериго. Робер открыл рот, чтобы ответить, но их диалог прервался деликатным покашливанием. Наставник и его ученик одновременно развернули головы в сторону, откуда раздался звук. — Я могу забрать Мордериго? — Возле входа в галерею на улице стоял Этьен де Труа. Он как-то неловко мялся, как застенчивый подросток. — Пошел вон, — быстро сказал юный де Кенуа до того, как Робер успел что-то произнести в ответ. — Мордре, ты чего так с братом обращаешься? — возмутился Робер. — А чего он меня обижает?! Ты мне нахамил, вот теперь уходи, — набросился юноша на Этьена. — Я просто сказал, что пока не могу, — брат де Труа дернулся, как от пощечины. — Все равно — пошел вон, мы заняты! — Мордре, не дерзи, — в голосе Робера появились строгие нотки. Этьен, расстроенный, уже не слышал эту фразу. Он понуро отправился прочь. — Он меня обидел, а я ему — не дерзи? — Чем он тебя обидел? — Душу мне рвет! Ну, это нормально — сказал, что ему плохо, а в чем именно, змей подколодный, не признался! А я — переживать! Я ведь помочь хочу! — Скажи это ему! — Робер снова пихнул его локтем в бок. — Скажи, что переживаешь. Тем, что обижаешься, ты только хуже делаешь! Мордериго поворчал, но все-таки поднялся и побежал за Этьеном вслед. — Этьен! — Он догнал его уже в замке. Рыцарь резко остановился, и юноша врезался в него на полном ходу. Этьен обнял его и грустно на него посмотрел. Мордериго поймал его взгляд, и в душе у него что-то дрогнуло. Этьен не только приуныл за последнее время, но и осунулся, как-то разом постарел. Оранжевые глаза тигра уже не смотрели с былым нахальством. Они погасли, будто он разом потерял все, что его вдохновляло, давало сил жить дальше. Волосы, некогда аккуратно уложенные, растрепались и закрыли виски и затылок, которые Этьен всегда коротко выбривал, чтобы скрыть седину. Он больше не ходил с наглой усмешкой, с озорным и горделивым видом, больше всего сейчас напоминая человека, который всю жизнь кичился своим умением ездить верхом, а его не только вдруг сбросили с седла, но и лишили любимого коня. Что-то кольнуло в груди Мордериго, и он замялся, не решаясь заговорить. — Пойдем, погуляем или посидим у тебя, — севшим голосом сказал он. — Зачем? — устало спросил Этьен. — У тебя есть Робер, он тебе важнее, чем я. — Ты этого хотел. — Мало ли, чего я хотел, — брат де Труа развернулся и пошел прочь. Юноша простоял мгновение и бросился следом. — Я не могу тебя отпустить. Я так вызверился… потому что ты лишаешь меня возможности тебе помочь. Тем, что молчишь. Этьен резко замер. Его словно ножом полоснуло. Семья. Семья, которой у тебя больше никогда не будет. Семья, которую ты уничтожил. Этьен быстро вытер глаза, опасаясь, что слезы предательски побегут по щекам. Зачем он давит, глупый мальчишка? Разве он может помочь? — Ты точно хочешь говорить об этом? — ровно спросил он, не оборачиваясь. — Я не хочу, чтобы ты что-то там себе думал. Уныние — смертный грех. — Тогда пошли, — Этьен вздохнул. Мордериго нагнал его и взял за локоть, какой-то частью души жалея, что оставил Робера там, на скамейке, и желая вернуться к нему как можно скорее. — Только чур, не слюниться, — засмеялся юноша. Они спустились в темный узкий коридор, пригибая головы, чтобы не удариться о низкий потолок, направляясь в один из подвалов, где был чулан для наказаний и много пустых, заваленных разным хламом мрачных комнат. Этьен завел Мордериго в один из них и зажег факел. Они уселись на скамейки напротив друг друга. — А если я хочу слюниться? — грустно улыбнулся Этьен. Юный де Кенуа захихикал, но тут же опять поник. — Ты пробуждаешь во мне тоску по тому, что у меня было, и по тому, что я сам уничтожил, — сказал Этьен и отвернулся. — По самым теплым чувствам, что у меня были. Он сжал кулак, и Мордериго, слыша, как у него надламывается голос, положил руку ему на колено. Этьен медленно развернул лицо. Юноша с тревогой заметил блестящие следы слез на щеке. — Рыцарю не дозволено плакать, но я устал, — признался он. — Я тоже порой устаю быть рыцарем, — Мордериго понимающе кивнул. — Может, слишком чаще, чем это прилично. — У тебя такие красивые глаза, — вдруг выдал Этьен, и губы у него дрогнули. Он облизал их, чувствуя соль. — И ресницы…. Белые-белые… Я когда-нибудь говорил тебе, как они мне нравятся? Мордериго растерянно мотнул головой. — Очень нравятся, — Этьен протянул руку и медленно провел большим пальцем по нежному веку, щекоча. — Ты как сказочный снежный король. — Как думаешь, а Роберу нравятся? — Юноша беспокойно заерзал на скамье. — Если не нравятся — значит, он ничего не понимает в красоте, — Этьен повел плечами. — А ты прям много понимаешь, — Мордериго захихикал. — Да, — Этьен протянул руку и погладил его по щеке. — Передо мной сейчас очень красивый мужчина. — Брат Рено сказал, я носатый очень, — юный де Кенуа недовольно мотнул головой. — И на кривую щепку похож. — А ты его слушай больше, — недовольно фыркнул рыцарь. — Иди ко мне. Мордериго с удовлетворением отметил, что тот уже не плачет, и пересел на ту же скамейку, где закинул ногу на ногу Этьен. — Я думаю, что у нас Робер самый красивый мужчина, — Мордериго покраснел от смеси смущения и удовольствия. — Он еще и очень славный… — Да прям-таки! — Да-а-а! Не веришь? — возмутился Мордериго. — Ты мне ближе, чем он, — Этьен опять повел плечами и тут же запнулся. — Ты просто похож на… на всю мою семью разом. Он отвернулся. Боль опять начала сдавливать его. — Я не ценил того, что имею. А понял, как их любил только тогда, когда потерял. Юноша подвинулся поближе и вытянулся, намереваясь заглянуть ему в глаза. Этьен, словно чувствуя это желание, повернулся и слегка запрокинул голову. В полумраке юноша видел его профиль, освещенный желтыми пятнами света факела. — Более того, я их сам уничтожил. — Как? — еле слышно спросил Мордериго. Этьен минуту раздумывал, а потом сказал: — Моя жена сошла с ума от охватившей ее болезни. Не ведая, что творит, она придушила одну мою дочь, а вторую зарубила на куски. Они замолчали. Этьен опустевшим взглядом смотрел в темноту. — Когда я увидел, что произошло, я пришел в ярость. Сначала я пытался ее образумить, но она не понимала, что творит. Мы сцепились. А дальше… Он замялся, подбирая слова. — Я сам как будто погрузился в горячку. Я хотел ее убить. И я убивал. Я чувствовал, как она сопротивляется, как полоснула меня чем-то острым по горлу. Но я не мог остановиться. Тем более, что думал, будто все равно умру. Снова повисла пауза. — Я продолжал ее колоть, уже мертвую. Я не сразу понял, что сделал, но даже когда понял, еще долго не мог успокоиться. Я отстал от нее, потому что потерял много крови и решил, что надо выбираться. Я не хотел умирать в этом доме. Слишком много ужасного здесь произошло. Я едва дополз до порога и потерял сознание в пыли возле крыльца. Мордериго, не осознавая, что делает, сочувственно погладил его руку. — Я пришел в себя в какой-то хибарке. Местный врачеватель, а точнее, его ученик, зашил мне горло, пускай и сделал это из рук вон плохо. Так я получил этот шрам, — Этьен положил руку на шею, где платок скрывал его уродство. — Это как напоминание мне о моем грехе. О том, что я сделал. Они помолчали опять. Мордериго сморгнул слезы. — Я думал, смогу замолить все или хотя бы забыть. Но ты так похож на них… И на жену, и на старшую дочь. И тоже холоден ко мне. Этьен поднялся. Глаза у него стали безумными, такими, какие бывают у человека, которому только что отняли одну или обе ноги. Мордериго видел таких в лазарете — людей, которые познали грань боли, и после этого все земное теперь казалось им пресным и не стоящим внимания, а из желаний осталось только одно — чтобы эта боль прекратилась. — Я думал, я смогу забыть, — повторил Этьен и погладил Мордериго по щеке. — Но я все еще не привык к одиночеству. Братья — не то, ты же сам понимаешь. Эй, что ты? Ты плачешь? — Он бережно вытер лицо юноши кончиками пальцев. Мордериго хотел сказать, что знает, каково это, чувствовать себя одиноким среди других людей, но слова почему-то так и оставались невысказанными. Выдать их вслух просто не получалось. — Не плачь из-за меня, — ласково прошептал Этьен и заправил белую прядь ему за ухо. — Это ведь прошлое, его не изменить, не вернуть. И тем более оно не стоит, чтобы ты расстраивался. Мордериго робко улыбнулся. — Я поэтому не хотел рассказывать тебе, потому что это могло тебя огорчить. — Я все равно узнал бы, — юный де Кенуа пожал плечами. Этьен погладил его по щеке кончиками пальцев, а потом скользнул рукой по острому подбородку, щекоча щетину. — Бороду отращиваешь? — Если получится, — Мордериго горько усмехнулся. — Пока не очень получается. Не борода, а пух один. А какой я тамплиер без бороды? — Нормальный, — Этьен дернул головой. — Это же не волосы на лице определяют, тамплиер ты или нет. Он продолжает его гладить. «Скажи мне, ты любишь меня?» — так и подмывает спросить, но он молчит. Вновь пришедшая другая мысль стыдит его: да какое ему дело! Ему этот мальчишка не для этого нужен! Плевать вообще, любит он или нет, ведь он сам… Не любит? Нет, он привязался. И от этого на душе противно и стыдно. — Мордре, — вдруг тихо начал он. — М? — Обещай… «Обещай, что всегда будешь рядом», — хочется сказать. Но получается совсем другое: — Обещай, что никому не расскажешь про наш разговор. — У меня не должно быть тайн от братьев. — Я раскрыл тебе душу, — Этьен помрачнел. — И я имею право сохранить мою печаль в секрете. Обещаешь? Он взял пальцы Мордериго в свои. — Я постараюсь, — юноша опять почувствовал тошнотную, щемящую тоску. Этьен помолчал какое-то время, разрываясь от тех же желаний, что Мордериго сам испытывал к Роберу де Сабле — прижаться к груди, гладить вьющиеся волосы, обнять и не отпускать, а потом с трудом произнес: — Прости, что я расчувствовался. — Он выпустил руки Мордериго из своих и пошел к выходу из чулана. Все его существо заполнил страх выложить все, признаться в чувствах, что обуревали его — привязанность и тупая, скотская похоть постоянно боролись в нем, а к ним примешивалась тоска по дому, стыд и отголоски любви. — Этьен? — слабо позвал его Мордериго, растерянно стоя в чулане и надеясь, что тот вернется. Но Этьен удалялся быстрым шагом, стыдя себя за то, что бросил юношу одного, но прекрасно понимая, что сделал бы, если бы остался. Он сам не знал, куда идет, и скорее бежал от самого себя, с ужасом понимая, что бежать-то и некуда. «Господи! Верни мне семью! — взмолился он, упав на колени в келье и зачем-то обняв одеяло. Он еле сдерживал вой, рвавшийся из груди. — Верни мне семью, хоть даже и в лице этого мальчишки…» Но он прекрасно знал, что от его молитв Мордериго не сблизится с ним настолько, насколько бы ему этого хотелось, и как бы его это ни злило. Да и с того света близкие не вернутся. Как не вернутся и хозяева замка Кенвуайр даже после того, как Умберто де Менье узнает правду. Приор лежал на кровати в таверне и не мог сомкнуть глаз от терзавших его сомнений и мыслей. То, что говорил Кантен, причудливым образом сплеталось с тем, что он узнал в замке. Кто же ты, Мордериго де Кенуа? Дитя измены? Плод греха, самого постыдного преступления, такого же, какое сейчас зрело в груди Этьена де Труа, воюя с его совестью?Глава 28. Плоды преступлений
24 декабря 2020 г. в 20:48
Совету брата де Анжера, однако, сам того не зная, последовал Умберто де Менье. Сей достопочтенный рыцарь покинул дом Кенвуайров, так и не решив, вернется он сюда еще или нет. С одной стороны, тут было много чего неизведанного, но с другой — он уже собрал достаточно, да и нельзя зацикливаться только на бывшем доме Мордериго. Кроме того, начинало вечереть, и приору стоило отправиться поближе к поселку и, собственно, трактиру, где он остановился. Церковь располагалась к месту ночлега Умберто достаточно близко, поэтому он вышел из замка, вскочил в седло и поскакал вниз по холму.
Небольшой поселок встретил его непривычной тишиной. Люди здесь показались Умберто какими-то подавленными. Свои дела они вершили как-то спешно и суетливо: одна женщина быстро сдергивала белье с веревки и воровато озиралась, будто крала чужую одежду; мужчина с вилами то и дело отвлекался от раскидывания сена и осматривался; старушка в окне второго этажа ближайшего из домов постоянно открывала ставни, выглядывала и снова закрывала их.
— Странно, — буркнул себе под нос приор. У него вдруг возникло желание натянуть койф пониже, словно обычный капюшон. Те немногие люди, что находились на улице, увидели его и зашептались меж собой.
— Что здесь делает тамплиер? — услышал он и напрягся. Лошадь под ним недовольно фыркнула и опустила голову, будто угрожая. Умберто на миг остановился, рассматривая поселок, после чего двинулся в сторону церкви. Лошадь осталась у коновязи, а приор, немного помедлив, постучал в окованную дверь.
— Храмовникам тут не место, — буркнул священник вместо приветствия и попытался закрыть дверь, но приор просунул ногу в щель, не давая это сделать.
— Может, хотя бы выслушаете меня?
— Мы не собираемся слушать ни тебя, ни кого-либо из крестоносцев, — священник поправил головной убор.
— И даже не скажете, почему?
— Проваливай. — Он нахмурил седые брови и толкнул Умберто в грудь. Приор, не ожидавший такого натиска, отшатнулся, что позволило грубияну быстро закрыть дверь.
— Да послушайте же! — заорал под дверью приор, но ответом ему был невнятный бубнеж.
Рассерженный и расстроенный, Умберто отправился в таверну. Он заплатил за ночлег и еду, после чего уселся ужинать наравне со всеми. Ему было как-то непривычно, что перед едой нет всеобщего молитвенного хора, поэтому, дожидаясь, пока подадут пищу, мысленно прочитал «Отче наш» тринадцать раз, чтобы не мешать остальным посетителям. На ужин ему достался комок слипшейся фасоли и что-то похожее на прокисший сливовый сок.
«Мяса бы сейчас и кубок вина, — отрешенно подумал Умберто, лениво ковыряя скудный ужин. — Но я должен быть благодарен Господу и за это».
Он попробовал на вкус фасоль и поморщился. Недостаточно вымачивали.
«Богу-то должен быть благодарен, а вот повару по башке бы дал. Приготовь Мордериго такое, он бы неделю сидеть не смог…»
Народу в таверне все прибывало. Умберто, с кислой миной доедая невкусный ужин, озирался на вошедших людей просто ради того, чтобы есть гадость медленнее. Вскоре свободных столиков почти не осталось. Лохматый парень со жгуче-черными волосами и щетиной подсел к Умберто:
— Я поем с тобой, храмовник?
— Присаживайся, — сдержанно ответил приор и уткнулся в свою тарелку. Еще чего, не хватало с ним общаться после всего того, что он услышал о тамплиерах за сегодняшний день!
— Слушай, храмовник, а ты что такой унылый? — чавкая, спросил незнакомец.
— Какое тебе дело? — Умберто прищурился.
— Да я так, — тот опять зачавкал. — Непривычно видеть тамплиеров в нашем городе. Хотя бы потому, что это опасно для них же самих.
— Это почему еще?
— Ну, во-первых, дерьма много тут гуляет, — незнакомец ухмыльнулся и откусил хлеб. Брат де Менье только сейчас заметил, что еда у этого парня выглядит куда свежее и аппетитнее, чем у него самого.
— Откуда у тебя мясо? — неожиданно для себя спросил Умберто.
— Как «откуда»? С кухни, — он засмеялся. — Чудной ты, храмовник.
— Ага, с кухни, — сварливо сказал приор и подвинул к нему свою миску. — Ты погляди, чем они меня накормили тут…
— Безобразие, — тот мотнул патлатой головой. — Сейчас разберусь.
Он встал из-за стола, схватив тарелку приора, а Умберто положил ногу на соседний стул, чтобы никто не занял освободившееся место — пришедшие люди уже начали поглядывать в эту сторону. Незнакомый парень, тряхнув плечами, отчего от его куртки из коричневой мягкой кожи поднялось небольшое облако пыли, подошел к барной стойке.
— Э, Ролан! Что за дела, а?! Ты чем потчуешь моего старого друга? — заорал он, швырнув тарелку. Она упала со стойки и глухо застучала донышком, вертясь на полу. Но фасоль даже не рассыпалась, настолько плотно прилипла к тарелке. Незнакомец поставил на нее ногу, чтобы прекратить вращение.
— Какой к черту друг? Этот презренный крестоносный ублюдок? — седой мужчина с мощными руками и пивным животом вырос за стойкой.
— Остальные крестоносцы, может, полные козлы, а это мой приятель, я за него ручаюсь. Уважь его, накорми как следует! И комнату хорошую дай, а то я тебя знаю, небось приготовил клоповник над конюшней!
— Ты за него ручаешься? — Ролан внимательно посмотрел на него темными глазами.
— А ты б за своего брата названного не поручился?! Постель храмовнику теплую, еду свежую, быстро! А то я своим скажу, мигом от твоей забегаловки камня на камне не оставят! А мне добавки, — последнюю фразу он сказал уже спокойно.
— Ладно, иди за стол, сейчас все принесут. — Ролан поставил на место бутыль, из которого все это время наливал пиво, и недовольно сверкнул глазами.
Довольный незнакомец вернулся к Умберто, спихнул его ногу, похлопав его по коленке, как коня по крупу, и ухмыльнулся:
— Спасибо, что место подержал.
— Да не за что, — брат де Менье пожал плечами и вдруг сказал: — Это тебе спасибо. Ловко ты его…
— А, то ли еще будет… — тот сначала махнул рукой, а потом протянул одетую в грязную обрезную перчатку ладонь: — Кантен Дюссо.
— Умберто де Менье, — тамплиер пожал руку.
— О-о-о! Ты знатный? — тот вытаращил глаза.
— Ну да, — Умберто пожал плечами. — Имение завещаю Бедным рыцарям Христа.
— А ты женат?
— Развелся.
— Плохо, — Кантен покачал головой.
— Это почему еще?
— Слушай, милый мой, — Кантен положил руку на плечо Умберто. — Ты мне сразу понравился, я тебе добра желаю. Да и вообще не вижу в крестоносцах той гадости, которую здесь все видят, но это, может, потому что я не местный. Но я тут достаточно прожил, чтобы кое-что понять. Давай-ка мы с тобой слопаем всю ту замечательную еду, которую сейчас принесут, уединимся в комнатке, и я тебе все расскажу, храмовник. Вот только ты мне сначала поведай, отчего ты такой унылый.
— Мне нужно было зайти по делам к вашему местному священнику, — нахмурился Умберто. — А он меня и слушать не стал. Просто выставил, и все… Хамло! — Брат де Менье даже не заметил, что ругнулся чисто по-мордериговски.
— Хе-хе, э-э, храмовник, ключ к сердцу Клода Бюато гораздо ближе, чем ты думаешь. — Кантен разломал туповатым ножом шмат мяса.
— И где же он? — Умберто поднял брови.
— Вот здесь, в баре, — мсье Дюссо указал ножом с наколотым кусочком мяса в сторону стойки.
— Ролан, что ли? — Умберто поперхнулся, а Кантен зашелся гоготом:
— Да нет, дурак, какой Ролан? Коньяк, я тебе говорю, коньяк!
Умберто расслабленно повел плечами.
— Предлагаешь его споить?
— Принесешь коньяк — будет хоть какой-то шанс на разговор, — фыркнул Кантен. — Но ты не переживай, я тебя всему научу, как с ним стоит обращаться. С нашим мсье Бюато, а не с коньяком, конечно же.
Брат де Менье прыснул. С каждой минутой новый знакомый нравился ему все больше и больше. Голод помешал им закончить разговор — они отвлеклись на еду и смолкли до тех пор, пока все не доели.
Кантен молча отвел Умберто наверх. Они расселись по кроватям. Кантен вытянул тощие длинные ноги. Будь здесь Мордериго, он бы непременно напомнил ему Захида и дерзкими манерами, и довольно худощавой фигурой с длинными конечностями. Правда, Кантен был помускулистее и поплотнее.
— Давай, рассказывай, храмовник, что там у тебя за дела к нашему Бюато.
— У меня есть подозрения, что в этом городе было совершено преступление, — Умберто сделал паузу, выбирая слова. Он начал потихоньку снимать кольчугу и нервно похлопал себя по голове. Без койфа было непривычно. — И я хочу докопаться до правды.
Он ожидал вопросов про само преступление, но Кантен Дюссо, словно читая его мысли, сказал:
— Принципиально не буду спрашивать, что именно случилось.
— Почему?
— Во-первых, это не мое дело, — он пожал плечами. — Хотя даже если бы я был местный, соваться бы не стал. И тебе, знаешь, храмовничек, не советовал бы лезть носом в то, что тебя не касается. Иначе можно лишиться носа.
Вдруг Кантен задрал ногу, отвязал шоссину и спустил ее. Умберто вздрогнул: бедро парня выглядело так, будто его облили кипятком. На месте ожогов не росли волосы, и пятна жутко белели сквозь проплешины в волосах на ноге.
— Я тоже по молодости любил заглядывать в чужое грязное белье. За это и поплатился.
— Но я просто хочу помочь жертве преступления, — пожал плечами Умберто.
— Дело твое. И вот еще насчет чего хочу предупредить, — Кантен подвязал шоссу обратно и покачал ногой. — Не всегда та правда, которую ты узнаешь, тебя устроит. Если вообще не добьет. Так что порой лучше жить во лжи, чем найти истину.
— Ясно, — медленно сказал приор.
— Главное, чтобы он тебя помоями не облил, а то он может, — жизнерадостно сообщил Кантен.
— Да за что?
— За то, что ты… крестоносец!
— Может, мне надеть мирское платье?
— Не поможет, — Дюссо поморщился. — Тебя уже весь город видел с алым крестом на груди. Все уже знают, что ты крестоносец. Все шепчутся. Видимо, ты давненько не бывал в маленьких поселках, храмовник, и уже подзабыл, насколько быстро тут распространяются слухи.
Умберто чертыхнулся.
— Откуда я знал, что у вас тут не любят духовно-рыцарские ордены?
— Да это их старый бзик. По слухам, тут то ли пятнадцать, то ли двадцать лет назад один такой крестоносный заделал жене местного сеньора дитятко. Но я не знаю, правда это или нет, сама ли она с ним легла или он ее силой подмял.
— Ясно, — еще раз сказал Умберто и напрягся. Идеи табуном проскакали у него в голове, и он, словно оказавшись среди диких лошадей с лассо, закружился на месте, не зная, какого скакуна ловить. — Но все равно, это все звучит, как бред. Будто бы если тебя однажды покусала собака, и ты начинаешь сразу отстреливать всех собак без разбору. Не факт, что тот рыцарь был вообще тамплиер.
— Это не имеет значения. Если приводить твою метафору о собаках — когда тебя кусает пес, нет разницы, какой — породистый или дворовый, ты будешь подсознательно бояться всех собак.
— Согласен, — Умберто повел плечами. — Так что, ты предлагаешь подарить вашему святейшеству коньяк?
— Ага. Только я тебя научу действовать, как надо. Иди сюда.
Умберто подсел к нему на кровать, а Кантен, довольный, зашептал ему на ухо. Приор, слушая его, то ухмылялся, а то печально вздыхал: на какие только ухищрения не пойдешь ради правды! Интересно, нужна ли эта правда хоть кому-нибудь, кроме него…