Белый тамплиер

      Лазарет — мирное место. Его спокойствие нарушалось лишь стонами больных и раненых, которых, благодаря тому, что он располагался в небольшом селе, вне войн и междоусобиц, было не так уж много. В основном тут лежали с проказой и разного рода бытовыми травмами вроде проткнутой вилами ноги.       Время клонилось к полудню. Больные отобедали, и в большинстве своем уснули. Даже Умберто, не привыкшего к дневной дремоте, разморило. Руку слегка саднило, но, приняв несколько травяных отваров, он перестал чувствовать эту боль. Солнечные лучи приятно грели его, пробиваясь через окна, и ему было крайне приятно укутаться в тонкое шерстяное одеяло, смежить веки и задремать. Он совершенно забыл о задумке коварного Кантена, которую тот, кстати, ради него и затеял.       Умберто де Менье и не подозревал, как хотел покоя все это время. Казалось, он так давно не отдыхал, толком не спал… Погрузившись в сон, он и думать забыл про Кантена и документы, ради которых новый друг сейчас готовил «реквизит». Умберто видел неясные картины, где намешались семья Кенвуайр, грубые парни из бара, получившие урок, священник, Мордериго и его настоящий отец. Сначала один то и дело превращался в другого, хохоча и вынуждая приора стонать во сне, потом эти образы преследовали его — фигуры мчались за ним, а он удирал верхом… Кончилось все тем, что Умберто опять увидел человека, что зачал Мелиссе де Мон ребенка.       — Подумай над тем, что даст тебе эта правда, — сказал он ледяным голосом. — Нужна ли она Мордериго и вообще ордену.       Он засмеялся.       — Я хочу, чтобы мальчик знал.       Опять смех.       — Это знание не даст ему ни силы, ни ума, ни воли к жизни, ни воли к богу. Но может подорвать его дух. Да и рыцари ордена будут недовольны, что в замке бастард. Более того, бастард, претендующий на белый сюрко.       — Это все ты виноват, — обрубил Умберто. — Мальчик не будет платить за твои грехи.       Негодяй опять засмеялся. Его глаза, напоминающие бездонные колодцы, недобро сверкнули.       — Ещё раз ты его тронешь… — угрожающе начал Умберто.       — Пожар, — сначала тихо, а потом громче повторил негодяй. Он вдруг заговорил так, будто находился где-то вдалеке.       — Что? — непонимающе прищурился Умберто. Следующий вопль про пожар раздался совсем рядом, и он вырвал Умберто из короткого сна.       Это забытье, прерванное резкими криками, придало приору заряд бодрости. Он вскочил с постели и увидел, что из-под одной из дверей валил дым, больные, способные ходить, мечутся по лазарету в лёгкой панике. Умберто потребовалась пара мгновений, чтобы понять, что именно происходит, и сориентироваться. Он поспешно начал отлавливать снующих туда-сюда пациентов и выводить на улицу. Лекари в этот момент поднимали и уносили на себе лежачих. Умберто вошел во вкус: он довольно быстро выстроил систему, которая помогала ему внушать испуганным пациентам спокойствие и целенаправленно покидать «горящий» лазарет.       Когда приор оказался на улице, дым уже шел изо всех щелей. Кто-то из помощников лекарей убежал за водой, ибо тех запасов, что были, явно бы не хватило для тушения пожара. Умберто счёл, что его миссия на этом выполнена, и, щурясь, смотрел на клубы дыма.       «Надеюсь, он успеет», — подумал приор. Он боялся, что либо кто-то догадается, что пожар не настоящий, либо из-за дыма он не разглядит сигнал от Кантена.       Минуты казались часами.       «Быстрей, ну быстрей ищи», — молил Умберто и напряжённо всматривался в задымленное здание. Он ждал, что Кантен незаметно выкинет что-нибудь из окна, как они и договаривались. Те, кто не знает о том, что любой предмет, который попадется на глаза этому пройдохе, вот-вот осторожно вывалится, и не обратят внимания на то, что в дыму что-то мелькнуло.       И вот оно, он дождался — узкая изящная кисть осторожно высунулась и бросила в канаву под окном похожий на книгу предмет. Кантен и Умберто не оговаривали заранее, что именно это будет — так было нужно хотя бы для того, чтобы в глазах прецептора не было узнавания, по которому можно было бы уличить постановку. Кроме того, они оба не знали, что именно попадется под руку Кантену.       «Ага, значит, закончил», — смекнул приор. Он принялся быстро размышлять, что дальше предпринять — нужно было вернуться и избавиться от дыма, изображая из себя храброго борца с огнем, а кроме того, забрать документы, если Кантен этого не сделал, а предоставил ему самому возможность забрать учетную книгу. Он едва дождался, когда помощники лекарей принесут ведра с водой, и под соусом «я помогу» выхватил ведро у одного из них и первым бросился в задымленное здание.       Как оказалось, проходимец Дюссо оставил в кабинете, где хранились свитки, ведро с горящими в нем обрывками пергамена и щепками. Умберто быстро налил туда немного воды, зачерпнул сажи и быстро-быстро намалевал на полу огромное черное пятно, после чего сожженное барахло вывалил в центр. В ведре с водой он вымыл руки, после чего выплеснул содержимое на пол, на пятно. Ну все, следы тушения пожара есть!       Вот только… где же документы? Наверное, Кантен все-таки их забрал… Вытерев мокрые руки об штаны, Умберто с наглым и гордым видом героя прошествовал из кабинета в общий зал.       — Там, наверное, свеча упала, — сообщил он.       «Интересно, они догадаются или нет?» — тревожила его мысль. Он перед тем, как пройти в кабинет, картинно пометался по лазарету, делая вид, что пытается понять, откуда идет дым, но все равно боялся, что его рвения и актерской игры может оказаться недостаточно. Дело не в том, что он боялся наказания — просто не хотелось портить и без того не особо хорошую репутацию крестоносцев среди местных жителей еще сильнее. Они и так тут считаются все поголовно насильниками или убийцами, а то и теми, и другими сразу, так сейчас еще и обманщиками да ворами заделаются. Неприятно.       «Где же документы? Видимо, Кантен их унес», — подумал Умберто. Слегка разочарованный, но вместе с тем и довольный, что не придется прятать бумаги, он оглядывал общее помещение. Суматоха постепенно унималась, больные как ни в чем не бывало устраивались на своих местах. Опасность миновала, а им, раненым, что теперь, на улице ночевать?       Умберто, не зная, что предпринять, сел на свою кушетку и поджал ноги. Он уже чувствовал себя намного лучше и испытывал жажду деятельности, но если он подорвется сейчас, это будет выглядеть крайне подозрительно. Поэтому он, несмотря на всю невыносимость бездействия, остался угрюмо ждать. Его тело оставалось недвижимым, но мысли назойливыми мухами носились у него в голове.       Центром этих размышлений был Мордериго.

***

      Юный де Кенуа испытывал примерно те же чувства, что и приор. Разница была лишь в том, что к его тоске примешивалась обида. Он спрятался в углу конюшни, желая, чтобы больше никто из рыцарей его не видел. Особенно это касалось Этьена. Брат де Труа впал в немилость, потому что спустя несколько часов, как они приехали, историю про него и гусей уже знал весь орден. Завидев юношу, тамплиеры либо начинали ржать, либо сдерживали хохот, поджимая губы или пряча улыбки. Те, кто контролировал себя лучше всех, подавляли ухмылки, но блестящие глаза все равно выдавали их. Однако смех был еще полбеды. Куда хуже было, когда они начинали дразниться.       — Ну что, гусопас? — заводил остальных один из храмовников.       — Гусевод. Потомственный! — рыцари постоянно спорили, подбирая ему прозвище.       — Нет, нет! Добытчик! — встревал третий.       — Охотник!       — Гусиный король!       — Ну что, белый засранец, добудешь нам еще завтра к обеду гусей или опять убежишь? — Арно, которого Робер выпустил еще после завтрака, особенно старался отплатить Мордериго за ночную отсидку в чулане. — А то на людей ты храбрый бросаться, а гусика испугался!       Мордериго краснел и был готов провалиться сквозь землю. За остаток дня тамплиеры извели его. Рыцари, чья жизнь не изобиловала развлечениями, вцепились в первую попавшуюся возможность посмеяться и сбросить напряжение. К пяти часам вечера они задразнили юношу до того, что он сначала нашел Этьена, накричал на него, после чего спрятался за тюками сена в конюшне. Этьен клялся-божился, что про позорный эпизод не рассказывал, но откуда-то же остальные братья об этом узнали! А больше не от кого! И Мордериго долго плакал, обняв колени. Плакал не сколько из-за дразнилок, к ним он более-менее привык, сколько из-за предательства.       — Сюсюкал со мной, а сам… рад был поиздеваться, сдать! — юноша угрюмо и зло вытирал слезы, пачкая лицо грязными разводами. — Вот она, вся его нежность! «Семья моя ты…» Тьфу! А сам вон как обошелся, с с-с-семьей-то… У-у-у…       От слез и тихих всхлипов Мордериго начал заикаться. Но вскоре сил плакать и причитать у него не осталось, и он только шмыгал носом, смаргивая слезинки. Однако, услышав вдруг знакомые голоса в конюшне, притих.       — Ты уверен, что он здесь? — говорил Этьен де Труа.       — Да. Я видел, как он сюда пошел, — ответил сеньор де Сабле.       — Где он? Я с ним поговорю! — речь Этьена была пылкой и нетерпеливой, однако Робер был спокоен и даже холоден:       — Мне кажется, он сейчас не будет с тобой общаться.       — Но я не рассказывал про этих треклятых гусей!       — Это знаешь только ты, — непреклонно ответил Робер. — Либо докажи, что ты не виноват, либо добейся прощения.       — А ты…       — Иди. Я попытаюсь его успокоить.       — Я не хочу, чтобы я был для него всегда плохой, а ты всегда чистенький, — обиженно проворчал Этьен.       — Иди, я все решу.       Мордериго замер, слушая шаги.       — Выйди, кутенька. Я знаю, что ты тут, — ласково сказал молодой адмирал. Юноша, однако, все еще ощущал некую холодность от него, а потому пока не вышел.       — Иди сюда, не бойся. Я не буду над тобой смеяться.       Мордериго вздохнул, но еще медлил, боролся с собой.       — Я знаю, что тебя отвлечет и поднимет настроение. Иди сюда, — в голосе Робера наконец прозвучало что-то теплое, не просто убеждение или просьба, и юный де Кенуа вышел из своего укрытия и бросился в объятия сеньора. Он вдруг расплакался опять, уткнувшись носом Роберу в грудь, и, словно обезумевший, с силой прижал его к себе, поглаживая по спине, вцепляясь в ткань и не желая отпускать. Сердце бешено колотилось, и юноша хотел только одного — никогда больше не расставаться с сеньором.       — Ну хватит, кутенька, полно, — молодой адмирал ласково гладил его по голове. — Пойдем посмотрим, что я принес, чтобы нам с тобой заняться.       На это Мордериго среагировал не сразу, но потом все-таки отлип и уставился в ожидании, что ему покажут. Робер сначала просто помахал холщовой сумкой, в которой было что-то длинное, твердое и прямоугольное, а потом вынул это. Предмет оказался грунтованным холстом.       — Пошли на улицу, порисуешь.       — Братья будут дразнить, — надул губы юноша.       — Ты не понял. Мы идем на улицу, — с нажимом на последние слова произнес Робер. Мордериго несказанно обрадовался и, сам того от себя не ожидая, расцеловал сеньора де Сабле в обе щеки.       — Ну хватит, хватит! — смеялся тот. — Пойдем собираться…       Юноша с неохотой разжал объятия, и спустя около получаса, часть которого он потратил на поиски питомца, а Робер на сборы в дорогу кое-каких припасов, они выехали за ворота города. Мордериго то и дело отвлекался от окружающего мира и воодушевленно смотрел на молодого адмирала, чтобы что-то сказать, однако слов не находил, и, едва открыв рот, тут же его закрывал.       — Хорошо, что ты за старшего, — прокомментировал он, когда они остановились на живописном холме неподалеку от крепости. Они решили не отъезжать далеко — эта поездка имела цель только насладиться природой и обществом друг друга, да дать Мордериго возможность порисовать. Юноша раскладывал холсты, кисти и краски, а Робер — те немногие припасы, которые взял во время их коротких сборов.       — А тебе не попадет за то, что ты меня балуешь?       — Я поговорю с Умберто о том, что тебе нужен отдых и общее развитие. — Робер пожал плечами, расстилая старое покрывало. Мордериго счастливо улыбнулся и снял капюшон и маску. Перед выходом он даже не ныл и не сетовал, что их придется надеть — столь велико было его изумление и счастье, что они наконец побудут лишь вдвоем, вдали от остальных рыцарей и их насмешек. — Рисуй, — он указал рукой на натянутые холсты.       Юный де Кенуа уселся на покрывало, положил на колени холст и уставился в пространство, обдумывая, с чего начать. Его взгляд упал на возвышавшийся замок ордена, и Мордериго подумал, что было бы неплохо потренироваться рисовать пейзажи. Потом он посмотрел на лежавшего рядом сеньора, но при мысли о том, что он сейчас будет изучать его и пытаться воспроизвести, покраснел.       — Эй, просыпайся… — Объект для рисования нашелся сам — горностай попал под раздачу, и теперь Мордериго осторожно вынимал его из капюшона. Зверек недовольно зачирикал, после чего вдруг подбежал к сеньору де Сабле и уютно устроился у него на груди. Мордериго пожал плечами и стал рисовать портрет питомца на черном фоне. Он настолько увлекся, что потом даже немного отвернулся, смешивая краски, и не заметил, что «натурщик» уже лежит, вытянувшись, один, а молодой адмирал куда-то отошел.       — Зверя своего рисуешь?       Юноша вздрогнул и с удивлением воззрился на Робера. Тот незаметно подошел сзади и заглядывал через плечо. На рисунке уже обозначилась часть фона и очертания ушей.       — Да, — еле слышно ответил Мордериго, не в силах оторвать взгляда от точеного лица сеньора в обрамлении золотистых волос. Он замер, изучая синие глаза, острый нос, полноватые губы и светлую щетину, будто в первый раз видел Робера.       — Ты такой красивый, — вдруг сказал Мордериго и покраснел. — И добрый ко мне…       Он опустил глаза, сгорая от стыда и не понимая, что на него нашло. Робер смущенно фыркнул. Он хотел осторожно погладить юношу, но тот вдруг потерся носом о его руку, с наслаждением вдыхая аромат кожи.       «Так вкусно пахнет… Это, наверное, новый запах для воды?» — хотел спросить он, но вышло что-то вроде:       — Ты… а я… ты такой… мне очень…       Он краснел и запинался, а Робер просто молча его поглаживал. Мордериго испытал дикое желание вдруг коснуться своими губами его, и уже даже потянулся, робко и доверчиво, как теленок к вымени, но потом опустил голову.       — Я понимаю, ты соскучился, — сказал Робер мягко. Юноша прикрыл глаза. Он уже не слушал, что заговорил Робер после этого, ему важно было только прижаться покрепче и обнять. Его сердцу стало так радостно, так приятно и тепло, и он не замечал, как пальцы судорожно вцепились в темный сюрко, натягивая ткань. Ткнувшись носом в грудь сеньора, он опечаленно застонал.       — Давай, рисуй, — засмеялся сеньор де Сабле и погладил его по голове. Мордериго поднял глаза. Он хотел, больше всего на свете сейчас хотел, чтобы Робер потянулся к нему, как вечно тянулся Этьен, обдавая кожу жарким дыханием. Ему в тот миг почему-то подумалось, что он не будет сопротивляться — напротив, будет рад, если обожаемый сеньор станет к нему настолько близок. По коже пробежали мурашки, и Мордериго занервничал, поскольку того, что он так жаждал, так и не происходило.       — Что ты ластишься, кутенька? Что ты льнешь?       — Сам хочу знать, — неожиданно для себя выдал Мордериго. — Не могу тебя отпустить, и все.       Робер фыркнул и бережно разомкнул объятия.       — Занимайся, кутенька, занимайся. Дома тебе вряд ли дадут порисовать.       Мордериго, обиженный этим расставанием, хотел было заявить, что он всегда может порисовать, когда захочет, но вовремя прикусил язык: даже сеньору де Сабле было не обязательно знать о его маленькой тайне. Вряд ли ему бы это понравилось. Раскрой он свой секрет, то потерял бы и доверие сеньора, и возможность спокойно рисовать, когда вздумается. Ему пришла мысль, которая ему не особенно-то нравилась: молодой адмирал прав, стоит рисовать на улице, пока есть такая возможность. В замке не больно-то помалюешь на холсте.       Рисуя, Мордериго мог быть собой. Он не уходил в привычный для его времени стиль, придерживаясь реализма. Большая площадь, в отличие от маргиналий, позволяла ему это. Покрасив уши и часть лба горностая, юный де Кенуа отложил холст сохнуть, и взялся за чистый. Он какое-то время покрутился по сторонам, выбирая, что нарисовать, и взгляд его снова пал на сеньора, который уже опять улегся на покрывало — подложил руки под голову, закинул ногу на ногу и жевал травинку, прикрыв глаза, словно деревенский раздолбай. Мордериго коварно улыбнулся и с удовольствием начал водить угольком по холсту, делая набросок. Внезапно он резко замер и покраснел.       За счет того, что одна нога Робера лежала на другой, он увидел, как задрался сюрко и как под ним длинные черные шоссы накрывают собою белые брэ, крепясь к шерстяному пояску. Вроде ничего обнаженного, ничего интимного, но Мордериго почувствовал, как внизу живота появилось знакомое тянущее ощущение. Он уже знал, что это значит.       Ему надо немедленно уединиться и потрогать себя, иначе все пропало! Явно будут вопросы и насмешки! Но отпустит ли его сеньор?       Напуганный своим состоянием, Мордериго положил холст так, чтобы прикрыть промежность.       Отбежать, отбежать…       Он не может бросить сеньора и уйти по своим делам!       Стыдно, стыдно, так стыдно!       А если спросить у него, что это такое, и что с этим делать? Может, он все это время боролся с этим позорищем неправильно?       На смех подымет! Отругает!       Мордериго замер, и только сидел да боролся с собой.       — Знаешь, я… — вдруг начал он, но тут же замолчал. «Ты на меня действуешь так, что внизу эта штука твердеет и начинает стоять колом» — нет, он не может сказать этого вслух! Поэтому он попытался зайти издалека: — Я часто чувствую что-то странное, особенно, когда ты рядом.       Робер поглядел вверх, прямо ему в глаза, почти не меняя позы — только слегка задрал голову.       — Что именно?       — Я не знаю, как это объяснить, — он покраснел. — Я… — он вспомнил недавно услышанное слово, — я стесняюсь.       — Ты меня стесняешься? — Робер сел по-турецки.       — Нет, не тебя, но… — Мордериго с силой надавил на холст, боясь, что все равно будет заметно его состояние.       — Ты такой взволнованный, — Робер подвинулся ближе. — Что-то случилось?       — Да… нет… не знаю… я просто стал замечать одну вещь. — Он мысленно обругал себя, почувствовав, что у него заалели уши.       — Иди сюда, поговорим с тобой, — сеньор де Сабле поманил его. Юноша страстно хотел подчиниться, но не мог бросить холст и тем самым себя выдать.       — Что же ты медлишь?       Мордериго, стыдливо прикрываясь картиной, переполз поближе.       — Холст оставь, — засмеялся Робер. Мордериго выпучил глаза. Невозможно! Но и объяснить, почему, он тоже не мог. Его язык будто приклеивался к нёбу, и он не мог вымолвить ни слова. Он задрожал от смеси противоречивых чувств — радость от того, что молодой адмирал рядом и обнимает его, возбуждение и вместе с тем страх быть раскрытым и осмеянным — терзали его.       «Мне приятно тебя видеть»… «Я хочу, чтобы ты всегда был рядом»… — мысленно подбирал Мордериго. Робер не торопил его, видя, что он мнется.       — Робер, мне страшно, — выдал он.       — Почему? — сеньор ободряюще погладил его по плечу.       — Столько всего происходит… И со мной, и вокруг меня… И я никак не могу с этим справиться.       Робер кивнул, давая понять, что слушает, и хочет, чтобы он продолжал. Но Мордериго стало совсем стыдно, и он на какое-то время замолчал, мучаясь.       — Это из-за… Марка-Антуана и Ригана? — осторожно начал Робер, видя, что он не торопится отвечать, боится.       — Ну… не совсем.       — Тогда что? Многие замечают, что ты стал очень странный последние годы.       Юноша молча взял его за руку и нежно пожал.       — Не хочу без тебя, — неожиданно для себя сказал он.       — Все в порядке. Мы рядом. Чего ты боишься?       Тишина в ответ. Сомнения и страсти раздирают бедного юношу. Он знает, что говорил, говорил уже тысячу раз, как ему плохо без сеньора, и знает, что эта фраза не выражает и половины того, что он чувствует. Он весь сжался, стал нервно теребить край сюрко и слегка сдвинул холст.       — Давай я уберу, а то ты запачкаешь, — предложил сеньор и потянулся к картине.       — Нет! — неожиданно резко вскрикнул юноша. Робер уставился на него со смесью легкого изумления и укора.       — Мордре, что происходит? — спросил он вроде мягко, но юный де Кенуа уловил нотки строгости в его голосе.       — Я не знаю! — отчаянно выкрикнул Мордериго. — Думаешь, я это специально?       Он притих и добавил уже смущенно, почти шепотом:       — Я постоянно хочу быть рядом с тобой. Даже когда мы вместе, я хочу быть еще ближе, понимаешь? — он жалобно шмыгнул носом. Робер молчал, давая ему выговориться. — Мне не нравится, когда кто-то другой касается тебя или разговаривает с тобой. И мне страшно, что ты мне порой снишься.       Мордериго говорил сумбурно, но по тому, как он наморщил лоб и выгнул брови, Робер понял, что его разрывают противоречивые эмоции, мучает еще что-то, что он, вероятнее всего, не выскажет, а кроме того, вот-вот начнет плакать.       — Я понимаю твои чувства, — осторожно начал молодой адмирал, обняв его за плечи. — Тебе одиноко, ты хочешь внимания, и это нормально. Ты — единственный, кто проходит подобный путь. Путь рыцаря почти с самого рождения. Ты не знаешь семьи, а я твой единственный друг, которого ты редко видишь. И ты боишься, что я… ну… особенно после Леона…       Мордериго слегка изумленно смотрел на сеньора. Вообще-то он не это имел в виду, но такой вариант толкования его устраивал. Лучше, чем если бы сеньор вообще его не понял. А кроме того, ему подумалось, что все-таки есть вещи, которые он не в силах объяснить, признаться в них, и наверное, им лучше пока остаться в тайне. Он улыбнулся, довольный, что получил поддержку, и вдруг ощутил странный порыв.       «Если он вдруг меня коснется губами так, как Этьен, это будет приятно или противно?» — подумал он и задрожал. Робер обвил его руками и укутал плащом, видимо, решив, что тот замерз или слишком волнуется. Но Мордериго был только рад оказаться в уютном шалашике, как цыпленок под наседкой. Он сел между колен сеньора и откинулся назад, чувствуя тепло его тела и знакомый, любимый запах миндаля.       — Ты такой славный, — сказал он, поиграв со светлой прядью, щекотавшей ему лоб. Все его существо наполнилось таким душевным теплом, что он будто растворился в нем и не замечал вокруг ничего, кроме лучистых глаз.       — Убери картину, — прошептал Робер ему на ухо. По телу юноши пробежал жар, но он довольно улыбнулся и подчинился, несмотря на то, что от этого действия сеньора его унявшийся было орган начал наливаться кровью вновь. Под плащом сеньора это было не видно, и юноша успокоился.       «Может, спросить у него, зачем мужчины делают так, как Этьен?» — задумался юный де Кенуа, но быстро отмел эту мысль. Он и так слишком много откровенничал, надо дать сеньору возможность переварить информацию. Однако узнать побольше о действиях Этьена страшно хотелось, и Мордериго решил, что сначала попробует узнать об этом у самого брата де Труа.       — Мордре, — тихо позвал сеньор де Сабле и, словно прочитав его мысли, начал как бы невзначай: — Я тут недавно говорил с Этьеном, и мне он сказал, что не рассказывал никому про гусей и никогда в жизни бы так не поступил. Может, мы все-таки попытаемся выяснить, кто это на самом деле сделал?       — И ты ему веришь? — юноша вздернул бровь.       — Если бы это был он, он бы сказал мне что-то вроде «Эй, а что я такого сделал?!» или что-то в этом духе. Кроме того, я вижу, что он слишком дорожит общением с тобой, чтобы поступить так. А еще я заметил, что он говорил искренне, а это я за годы службы научился отличать от лжи.       — Это неважно, — фыркнул Мордериго.       — Почему?       — Я уже давно простил Этьена. Еще когда слышал, как он с тобой разговаривает, — юноша коварно улыбнулся.       — Ах ты негодник, — Робер принялся его щекотать. Они покатились по траве в шутливой возне, подминая под собой все, что попадалось на пути и едва не испортив тем самым картины и краски. Однако когда раздался предупреждающий хруст, они оба в испуге замерли. Оказалось, закатились на холст, едва не продавив его и не сломав подрамник.       — Все, хватит, это добром не кончится, — предупредил Робер. Мордериго, лежа под ним, счастливо и глупо улыбался. Сеньор, однако, быстро подобрал ноги и слез с юноши. Тот ровно секунду просидел спокойно, и тут же накинулся на него, как шкодливый котенок на старшего брата или кота-отца, повис, словно намереваясь укусить за шею.       — Мордре, перестань, — засмеялся Робер, но парнишка не отставал. Он стал намеренно налегать всем весом, стремясь опрокинуть сеньора. Молодой адмирал защекотал его, чтобы он отстал. Юный де Кенуа завизжал, но руки не разжал и продолжил давить.       — Противный мальчишка, — сеньор поддался на игру. — Ну что тебе надо, что надо? — бормотал он, ероша белые волосы. Вместо ответа Мордериго только взвизгивал и хихикал, норовя сделать что-нибудь в ответ.       Робер щекотки не боялся, и это слегка осложняло дело. Зато юноша с восторгом обнаружил, что прикосновение его холодных пальцев заставляет молодого де Сабле втягивать голову в плечи подобно черепахе, и тут же начал пользоваться открытием.       — Вот ты какой, а! — Робер прижимал голову к плечу то с одной, то с другой стороны. — А твои ручонки! Такое ощущение, что у тебя их четыре!       Мордериго в ответ изловчился и залез холодными пальцами сеньору за ворот. Тот не выдержал и подмял его под себя.       — Так, все, я тебя поймал!       Но юный де Кенуа, казалось, только этого и хотел. Он лежал, довольный, и коварно скалился. Близость горячего тела к своему собственному вызвала у него уже знакомые ощущения, но в этот раз они почему-то не смущали его, а наоборот, дразнили, радовали. Он стал воображать, что они вновь сидят в шатре, а Робер, заметив его состояние, легонько, будто случайно касается бугорка на его промежности. А потом еще и еще… Мордериго млел, представляя это и хитро улыбаясь. Он надеялся, что этот момент будет длиться как можно дольше, но он ошибался.       Короткий и тонкий визг разом оборвал все веселье. Робер дернулся и рыкнул, ощутив тупую боль. Он слегка повернул голову и увидел, что из его плеча торчала стрела. Зашипев, Робер разом откатился от юноши и вцепился в древко, но больная рука мешала ему это сделать. Ее и без того саднило после игрищ — плата за то, что не поберегся — а теперь пальцы уж и подавно не слушались. Мордериго бросился помогать, но следующая стрела чиркнула его по лицу, оставив царапину. Враги промахнулись только из-за того, что он резко развернул голову.       — Роб! — он опять попытался помочь, но осекся, услышав щелчки арбалетов и звук натягиваемой тетивы на луках. Следом — хруст. Мордериго в страхе повернул голову. Чья-то нога наступила прямо на его картину, сломав подрамник. Горностай, услышав этот звук, быстро шмыгнул в кусты, испуганно чирикая. Юноша вздрогнул и поднял глаза — его взгляд проскользил вверх от ступней в черных шоссах до капюшонов, закрывавших лица. Уже виденные им люди в темных и алых плащах с отпечатком гигантской ладони на груди, наставили на них луки и арбалеты.       — Мужеложцы, — сказал один из них, тот, что стоял ближе всех.       — Кто? — тут же спросил Мордериго, но люди из «Алой руки» только засмеялись. Робер мрачно смотрел на них и молчал.       — Вы, вероятно, ошиблись, — сдержанно ответил он. — Вы видели лишь мальчишеские игры.       — Со взрослым пажом? — Мордериго уловил усмешку в его голосе, который, впрочем, тут же стал серьезным и холодным: — Под конвой, быстро. Оба.       Мордериго и Робер переглянулись. «Не сопротивляйся», — говорил предупреждающий взгляд сеньора. Слегка напуганный юноша предпочел подчиниться.       Десницы окружили Мордериго и Робера и, тыча наконечниками стрел им в спину, повели прочь в неизвестном направлении. У Мордериго отобрали кинжал, у Робера никакого оружия с собой не было — его раненая рука справлялась с луком, но с мечом ещё не могла совладать. Те из фанатиков, что шли сзади, вели под уздцы их лошадей.       Мордериго заложил руки назад по примеру сеньора и опустил голову. Его кинжал висел на поясе одного из десниц, и юноша иногда на него косился, мечтая отобрать. Однако взгляд то и дело возвращался к лицу молодого адмирала — юноша напряженно всматривался в него, пытаясь угадать, что оно выражает. Глаза Робера горели чем-то нехорошим, но он оставался спокоен.       Группа спустилась с холма и через лес направилась к небольшим руинам. Мордериго растерянно взглянул на Робера. Тот все еще был каменным, холодным, но глаза его горели какой-то странной, плохо скрываемой яростью.       — Что ты задумал? — еле слышно спросил Мордериго, но получил только шипение в ответ. Юноша решил не задавать лишних вопросов и стал с интересом осматривать местность.       Лесок был более-менее ему знаком, другое дело, что в эту его самую дремучую часть он не ходил никогда. За ним пленники увидели камни фундамента, остатки старого здания и… ступени, ведущие вниз.       — Пошли, вперед! — один из десниц пихнул их в спины. Мордериго и Робер под конвоем стали медленно спускаться по лестнице. Их взору предстали полуразрушенные коридоры — подземные этажи, подвалы и катакомбы. Юноша ещё раз покосился на сеньора и испуганно вздрогнул: глаза Робера горели чем-то совсем ему не свойственным, и он даже не сразу понял, чем именно.       Жестокостью.       Даже холодный расчет в нем отошёл на задний план — юный де Кенуа видел странную жажду, улавливал его нетерпение. Но, несмотря на это чувство, Робер оставался внешне спокоен.       Они спустились в небольшой зал, встретив на своем пути ещё несколько десниц. Робер вдруг наклонился и прошептал юноше в ухо, быстро и почти неразборчиво:       — Один из них наверху сторожит наших лошадей.       К чему это он? Юноша непонимающе вздернул белую бровь. Однако замысел сеньора раскрылся только тогда, когда они оказались в большом помещении, похожем на зал собраний ордена. В этот темный зал вело несколько коридоров, темных и мрачных, и Мордериго не видел даже отблеска факелов. Впрочем, ему же от этого было лучше — он практически не нуждался в освещении.       Осматриваясь, он отвлекся, только когда услышал тихий, едва различимый щелчок. И знал, что это был за звук.       Мордериго резко обернулся. Робер вскинул руки, и отравленные иглы на его нарукавниках, подарок от Арно, вонзились в шеи двум десницам, стоявшим по обе стороны.       — Эй! — завопил один из них. Шедшие впереди развернулись и бросились вперед. Робер увернулся от одной атаки, и ответил ударом иглы в лицо. Поднял правую руку, защищая тыл. Игла отразила удар ножа, а Мордериго все дивился, как они не ломались от атак. Впрочем, Робер метил в основном в горло или глаза, мягкие ткани, поразить которые даже узкой иглой не составляло труда.       Юноша быстро пришел в себя и принялся помогать сеньору, прыгая сзади на врагов и подставляя их тела для уколов отравленными иглами. Иногда он пытался душить, но силенок на это не хватало: враг вырывался быстрее. Один из таких, кого ему не удалось придушить, бросился бежать, а не стал пытался дать отпор, как остальные.       Вдруг Робер наклонился, снял с трупа кинжал Мордериго кинул его ему. Юноша, тренированный боец, легко поймал оружие и быстро нацепил на пояс, попутно увернувшись от попытки одного из десниц поймать его.       — Мордре, за ним! — прокричал Робер, отбегая в темный коридор, чтобы увлечь членов «Алой руки» за собой.       — Я тебя не брошу! — воспротивился юноша.       — Нет, бросишь! — Мордериго уловил раздражение в его голосе. — Иначе он приведет остальных в замок ордена!       Юноша в ужасе замер, живо представив, что тогда будет, однако броситься в погоню не решался. Страх сжал его сердце.       — Мордериго! — вне себя от злости на медлительность ученика рявкнул сеньор, но тут же окликнул уже более спокойно: — Делай, что должен!       Юноша понял приказ. И пусть душа его желала остаться с Робером и прикрывать его, он все же развернулся и побежал следом за десницей.       Петляя, как заяц, то и дело на краткие секунды прячась за углами, чтобы не попасться кому-то из «Алой руки», Мордериго поскакал по коридорам и лестницам вслед за убегающим десницей. Сердце его ещё щемило от того, как ему хотелось остаться со своим обожаемым сеньором, но в голове стучало только одно.       Делай, что должен.       Юноша выскочил наверх за десницей, но тот уже успел вскочить на одного из их коней и дать в галоп. Тот фанатик, который остался сторожить вторую лошадь, увидел Мордериго и растопырил руки, преграждая путь и одновременно намереваясь поймать. Но тот, тренированный боец, легко проскользнул у него между ногами, схватил сзади за волосы и резко приложил головой об дерево. После этого одним ударом разрубил поводья, вскочил в седло и пустился в погоню.       Мордериго никогда ещё до этого не приходилось скакать галопом по лесу, и он изо всех сил прижимался к телу лошади, опасаясь вылететь из седла. Он молил, чтобы конь не сломал ногу. Жеребчик легко преодолел препятствие из поваленных деревьев и нес его над небольшим обрывом вперёд, вперёд, за десницей, только успевай увертываться от веток, которые так и норовят выколоть глаза. Впрочем, юноша быстро освоился и уже предчувствовал, когда нужно наклониться, когда прикрыть рукой лицо, а когда прижаться к лошадиной шее. Казалось, конь помогал ему, сам знал, куда скакать, будто тоже получил этот приказ.       Делай, что должен.       Спустя несколько минут они вылетели из леска и понеслись по полю. Мордериго с ужасом увидел, насколько они отстали, и ударил коня по бокам. Жеребчик возмущённо загугукал, мол, и без тебя знаю, и рванул вперёд. Деревья больше не сдерживали его, мешая скакать, и тонкие ноги взрывали землю, оставляя за собой тучи пыли. Мордериго приближался к цели.       Десница резко развернулся, что-то закричал, вынул короткий, тонкий нож и швырнул его в сторону юноши. Мордериго натянул поводья, и конь шарахнулся в сторону. Это остановило погоню только на мгновение, но затем он снова погнал коня.       Крестоносец вновь пробудился в нем. Он какой-то частью своего подсознания прекрасно знал, что нужно делать, хотя часть эта сидела где-то глубоко. Он даже не задумывался, сможет ли.       Десница судорожно шарил по карманам, видимо, выискивая оружие или дымовые бомбы, которые могли бы задержать юношу. Однако не нашел и стал колотить коня пятками по бокам, надеясь на быстроту его ног.       Они стремительно приближались к крепости. Разум Мордериго выстраивал план действий, так, будто ему каждый день приходилось на кого-то охотиться. Десница достиг ворот города первым. Он попытался прорваться, но стража преградила ему путь и заставила спешиться. Юный де Кенуа, не сбавляя скорости, настиг его и спрыгнул с седла на полном ходу. Он сгруппировался и прокатился по земле, вскочил на ноги и побежал — быстрый, как горный козлик. Затем вскочил на стену, врезал одному стражнику под дых, второго сбросил вниз и перепрыгнул на следующую крышу.       Худые быстрые ноги несли его у самого края. Глаза смотрели только на убегавшего десницу.       Делай, что должен.       Темная тень на миг накрыла проход между домами. Юноша опять перемахнул на следующую кровлю и продолжал бежать. Десница обернулся, быстро глянул вверх, и юноша понял, что план провалился. Теперь этот негодяй будет намеренно путать следы, чтобы не выдать логово членов «Алой руки» и не привести туда храмовников. Мордериго усмехнулся и спрятался за стеной верхнего этажа, давая противнику фору. Спустя несколько мгновений выскочил и, еле слышно касаясь подошвами шосс крыши, продолжил преследование.       Делай, что должен.       Он сделает.       Мордериго бежал, не обращая внимания на окликавших его стражников. Завидев патрули храмовников, он спрыгивал на уровень ниже или прятался за трубами, что задерживало его на мгновение, но тут же начинал гнать с удвоенной силой. Легкие жгло, но он все еще держал дыхание. Он не может сдаться и отступить.       Человек из «Алой руки» резко свернул и побежал в незнакомый район города.       «Куда он меня ведет?» — на миг подумал юноша, но останавливаться и размышлять не собирался. Сверху он видел бедняков, копавшихся в грязном белье, уличных приставал и попрошаек, толпу, которая мельтешила туда-сюда вдоль домов. Десница сначала пытался лавировать между ними, а потом не выдержал — поднялся наверх. На крыше ему было проще набрать скорости, и нарваться он рисковал только на стражников. Мордериго усмехнулся и прибавил ходу. Десница снова обернулся, увидел его, но бежать быстрее был не в силах. Юноша нагонял.       Фанатик не выдержал и спрыгнул на балкон, опасаясь, что юный де Кенуа по прямой быстро его догонит. Юноша приблизился на расстояние прыжка, выждал момент и прыгнул.       Длинный, угловатый, он в тот момент больше походил на птицу. Он взлетел, как кошка за воробьем, и приземлился точно за спиной десницы.       Делай, что должен.       Тихий звук, больше похожий на стон.       Делай, что должен.