Белый тамплиер

      Убивать было наслаждением.       Кровь.       Много крови. Целая лужа.       Все оказалось проще, чем он думал. Проще и намного приятнее.       Мордериго вспоминал и смаковал каждое мгновение. Опустившись на ноги за десницей, он быстро обхватил его сзади, зажал правой рукой рот, надавливая, чтобы запрокинуть голову, и полоснул ножом по горлу.       Лезвие легко вскрыло тонкую кожу, неожиданно легко, будто он до этого тренировался не на соломе или дереве (и иногда на куриных тушках), а на живых людях. Кровь брызнула фонтаном, заливая ему пальцы. Но Мордериго не спешил бросать умирающего — ждал, когда тело прекратит дергаться, а поток крови замедлится. Только после этого он медленно опустил труп и задрожал.       Сначала — легкий шок.       Он только что убил человека. Живого. Который бегал и дергался, кричал, дышал и разговаривал.       Потом — удовлетворение.       Он сделал, что должен.       Следом — удовольствие.       Этот человек угрожал ему. Угрожал ордену. Угрожал Роберу. Его Роберу. И этот человек должен был умереть.       Затем — жажда.       Все остальные, кто угрожает его сеньору, тоже должны умереть.       Мордериго стоял и какое-то время смотрел на погасший взор убитого десницы, после чего вытер кинжал и вдруг наклонился и перерезал завязки, что помогали удерживать капюшон на голове десницы даже вовремя бега. Он снял головной убор и увидел лицо совсем ещё молодого юноши — ему было не больше двадцати, — коротко стриженный, с щетиной и серыми глазами, смотрящими в пустоту.       Безжизненными.       На какой-то краткий миг Мордериго стало его жалко, но он тут же распрямился, уверенный в своей правоте, и гордый.       Он все сделал правильно. Он сделал, что должен.       А теперь он должен вернуться и спасти Роба, он сам дал себе этот приказ.       И Мордериго тяжело побежал обратно, взял двух лошадей и помчался на подмогу сеньору. Лишь на краткий миг жажда отступила, и он почувствовал, что страшно хочет вернуть все назад: валяться с Робом на траве, и чтобы молодой адмирал подмял его, лежать под ним и воображать, что он почувствует, если сеньор попытается сделать то, что постоянно вытворяет Этьен.       — Только бы успеть, только бы успеть, — молил он, и жажда боролась в нем с тоской по сеньору.       Он галопом домчался до леса, откуда удирал десница, и какое-то время поплутал, забыв дорогу. Поняв, что заблудился, остановил коней, привстал в седле, принюхался и прислушался. Одному Богу было известно, что он там почуял, но в ту же секунду, как нашел нужное направление, плюхнулся в седло, рявкнул что-то и пришпорил лошадь. Второй конь, припасенный для сеньора, сначала засопротивлялся, уперся, но веревка, коей он был привязан за шею, надавила ему на горло, едва не придушив, и он был вынужден последовать за всадником на лошади.       Достигнув поляны, Мордериго спешился, привязал лошадей и, обнажив кинжал, прокрался вниз. Он напряженно принюхивался и прислушивался, и только когда темнота накрыла его, смог обрести зрение.       Он шел, не зная дороги, ибо никогда не был в этих руинах прежде, но его тело будто само вело его. Юноша пригибался, переступал через трупы и продолжал тихо брести, как кот.       Довольно много убитых, отметил он для себя. Но где же Робер?       Мордериго остановился и опять прислушался. Звуков борьбы он не слышал, и это беспокоило. Неужели сеньор?.. Черт, об этом лучше не думать.       Юный де Кенуа сжался, готовый напасть или защититься в любую минуту. Сейчас он больше всего был похож на кобру, свернувшуюся кольцами. Белесые глаза всматриваются в темноту, почти не моргая. Он слегка подергивал носом, принюхиваясь, и если бы мог, то, наверное, выпустил через губы раздвоенный язык, пытаясь осязать пространство.       Внезапно какая-то тень привлекла его внимание. Мордериго побежал вперед, прячась, и увидел спины двух десниц, которые в спешке удалялись куда-то. Но юноша решил не выяснять, куда именно. Он подлетел сзади и всадил кинжал одному из них промеж лопаток, словно обезумев от прилива накатившей ярости.       В этот раз это было не знание того, что он должен убить. Он хотел убить, и в этом вся разница.       Хотел убить, хотя мог спрятаться и пройти мимо.       Жажда.       Мордериго выдернул кинжал и кинулся на десницу, который уже снял с пояса мясницкий нож и замахнулся на него. Юноша наклонился, рванул в сторону и всадил кинжал в горло врага, через секунду дернул руку обратно. Он сделал шаг вправо и ударил еще раз, потом подскочил к первому деснице, что сейчас пытался встать, схватил за волосы, вздернув его подбородок к небу, и снова полоснул, как тогда, на крыше. Подошел ко второму, поглядел, как он дергается, встав на колени в безумной и бесполезной попытке зажать кровоточащие раны, и загнал кинжал под затылок. Десница захрипел и упал, но Мордериго не стал смотреть, как он будет умирать, предсмертно содрогаясь.       Ему нужна была еще жертва.       Еще.       Еще и еще.       Он еле слышно заворчал, словно голодное чудовище.       — Это за Робера де Сабле! — прошипел он и двинулся по коридору дальше, обтирая рукоять клинка полой сюрко, чтобы не скользила в окровавленных руках. Он притих, чтобы выследить людей из «Алой руки», но пока он крался, ему никто не попался, а воля тамплиера и жажда убийства тем временем все сильнее разгорались в нем, бушевали, смешиваясь.       — А ну, идите сюда, ублюдки! — он не выдержал. Ответом ему была тишина, которая только разозлила его. Его голубые глаза горели бешенством. Он хотел крови, и его бесило, что он не может ее получить.       — Именем господа! — завопил Мордериго. — Идите сюда и получите свое, куски дерьма поганые! За моего сеньора!       Вся трусость, которой его попрекали, исчезла куда-то, спряталась на второй план. Он уже не боялся даже встретиться один на один с кем-то, в открытом бою.       Тем более, если сеньор уже убит…       — DEUS VULT! — рявкнул он, пнув ближайшую к нему дверь. Однако безрезультатно — за ней была лишь пустая келья, похожая на ту, в коих жили тамплиеры. Однако судя по количеству одеял на полу, десницы ютились по пять человек в этой клетушке. Еще больше разъярившись, Мордериго выскочил из этой кельи и быстро пошел по коридору.       По пути он нашел еще несколько трупов, и это взбесило его только пуще.       — Где вы все, скоты?! — орал он, бросаясь на каждую дверь.       Внезапно из-за одной из них, большой и двустворчатой, вышел сеньор Робер де Сабле. Он шел как-то дергано, рвано, как паук, что перебегал из угла в угол, только медленно.       — Мордре, это ты тут шумишь?       — Ты жив, — юноша расплылся в счастливой улыбке и упал к ногам сеньора. Вся его ярость спала, он заплакал, потираясь лицом о шоссы: — Я так боялся, что они тебя растерзают…       — Ну полно те, глупый, — Робер погладил его по голове. — Все в порядке. Подарок Арно спас мне жизнь. — Он усмехнулся, а Мордериго вдруг испытал угрызения совести.       — Поехали домой, — с болью сказал юноша, но не отпустил колени молодого адмирала. Он все еще пребывал в растерянности. Взгляд у него был подавленный, и он нервно вцепился в шоссы, натягивая ткань.       — Успокойся, Мордре. Все уже позади, — еле слышно сказал Робер, но юный де Кенуа как будто его не слышал. — Мы с тобой сейчас приедем обратно в замок, и забудем это, как страшный сон. Ты никому не скажешь ведь, правда? — он погладил его по спине. — Не скажешь, ты же умный мальчик, понимаешь, что с нами сделают.       — Я… сделал, что должен, — прошелестел юноша. — Скажи, ты гордишься мной?       — Кутенька, я…       — Я убил человека, — Мордериго оскалился. — Скажи, ты мною доволен? Теперь доволен?       — Послушай, Мордериго…       — Я сделал так, как ты хочешь, — он неожиданно для себя снова заплакал, и так сжал колени сеньора, что тот покачнулся и едва не упал. — Скажи, я тебе нужен после этого? Нужен, наконец?       — Ты всегда мне нужен, кутенька.       Только после этой фразы юноша наконец поднял заплаканное лицо и посмотрел в синие глаза сеньора. «Какой божественный цвет, — подумал он. — Это лучшее творение Христа…. Или дьявола, раз так лишает меня рассудка».       — Роб…       Сказать нужно так много, но выходит всего лишь слабо окликнуть сеньора. Невозможно, невозможно одной фразой выразить все то, что он испытывает. Ах, если бы он хотя бы знал название всему тому, что творится с ним!..       — Роб… — Мордериго снова позвал сеньора, сам не зная, что хочет ему сообщить. Сеньор снова пошатнулся от того, что он держал его слишком крепко, и наконец решил присесть.       Мордериго сначала не хотел разжимать руки, но поняв, что адмиралу де Сабле надо просто опуститься рядом, позволил ему это. Робер положил ему руку на плечо, чтобы ободрить, и покивал, давая понять, что слушает.       — Я боялся, что не успею, — юный де Кенуа опять вытер слезы. — Боялся, что будет поздно.       Это было и так очевидно, но юноша чувствовал, что это необходимо сказать. Но этого мало, мало! Чертовски мало! Это и в половину не выразило его чувства!       — Я не хочу больше расставаться с тобой. — Он вдруг схватил его за грудки и притянул к себе. Робер от неожиданности все-таки потерял равновесие и рухнул к нему в объятия. В этой позе он казался маленьким и хрупким, хотя был выше. — Пожалуйста, никогда больше так не делай. — Мордериго уже не смог сдерживать себя. Он дрожал и не замечал, как сжимает сеньора только сильнее. — Не уходи один! Не покидай меня!       Робер молча погладил его, прекрасно понимая, что чувствует юный де Кенуа, ибо сам, сражаясь с десницами, иногда думал, что сражаться, может, уже не за что. Он старался не представлять, как бездыханное тело лежит где-нибудь в переулке, как белые волосы разметались по камню, коим была выложена улица, как голубые (а может, в тот момент красные) глаза закатились, рот приоткрылся в предсмертном вдохе, ибо если воображал подобную картину, то разом терял все силы и всю волю к борьбе. Страх того, что юноша погиб, лишал его всякого желания драться дальше. И только надежда, что Мордериго жив, заставляла его снова и снова пронзать отравленными иглами врагов, вставать даже после того, как его ударили в бок тяжелой дубинкой, ушибив или сломав несколько ребер, и продолжать драться.       Именно поэтому, дождавшись его, сеньор с облегчением выдохнул.       Все было не зря.       — Пойдем домой, Мордериго. — Робер медленно поднялся.       Юноша все еще оставался сидеть на каменном полу, неуклюжий и распластанный, какой-то обескураженный, будто сломленный.       — Роб, — он опять поглядел ему прямо в глаза этим убивающим, пронизывающим, печальным взглядом.       Что сказать? Как выразить то, что он чувствует?       У него задрожали губы, он завертелся, изнывая от того, что просто не может найти слов, не может сказать о том, что происходит с ним. Он сгорал от желания смотреть на сеньора так долго, будто видит его в последний раз, и одновременно убежать, не видеть никогда больше прекрасного лица, будто это был мерзкий лик Антихриста, просто чтобы не страдать так жестоко.       — Пойдем домой, Мордре, — повторил сеньор, но юноша еще сидел на месте. Тогда молодой адмирал сделал шаг в сторону, но не в коридор, а в комнату. Юноша неловко встал, будто подстреленный. Робер еще шагнул от него, и воспитанник тамплиеров вдруг увидел, что тот двигается как-то странно.       — Что с тобой?! Ты ранен?!       — По ребрам дали, — поморщился сеньор де Сабле. — Я еще не знаю, ушиб или перелом.       Он умолчал о том, что это было далеко не самое худшее, что выпало на его долю. Теперь еще минимум неделю он будет видеть в кошмарах смерть Мордериго, просыпаться в холодном поту и переживаниях за юношу. Утешало его только то, что они живут с недавних пор в одной келье. Однако из-за новой травмы он рисковал опять очутиться в больничном крыле, что его не устраивало… Подумав об этом, Робер недовольно тряхнул белой головой.       — Что они с тобой сделали?! Давай я понесу тебя! — Мордериго попытался перекинуть руку сеньора через свое плечо, но Робер охнул и отстранился, схватившись за поврежденный бок.       — Нет, кутенька. Я сам пойду.       — Если надо, я тебя на руках понесу! — юный де Кенуа бросился к нему и обхватил было адмирала за колени, но тот жестом остановил его:       — Мордре, я сам. И вообще… Дело тут есть одно, — он посмотрел на юношу и коварно усмехнулся.       — Какое?       — Документы, — сказал Робер и кивнул на стол, стоящий в зале возле высокого кресла. — Надо забрать документы.

***

      Удивительно, как могут совпадать мысли двух человек, находящихся в разных поселениях одной страны.       Из-за документов Умберто де Менье лишился покоя. Он не мог отдохнуть и расслабиться даже после того, как паника улеглась, и остальные пациенты успокоились. Он чувствовал жажду деятельности, вскакивал и начинал ходить туда-сюда по помещению, раздражая лекарей, их помощников и больных. Его то и дело одергивали, грозили, что выгонят прочь, если он не перестанет курсировать. Умберто на какое-то время прекращал, а затем возобновлял свои хождения взад-вперед по комнате, понимая, что был бы рад выгнаться.       Наконец он устало уселся у своей койки и завис, глядя в пространство. Мысли хаотично порхали в его голове. Он чувствовал себя так, будто все еще был пьян — ничего путного в голову не приходило, одна только какая-то неясная муть.       Вдруг глухой стук и тупая боль, последовавшая за ним, отвлекли его от попыток поймать мысли за хвост.       — Эй! — Умберто оглянулся и увидел камень, брошенный в открытое окно. Приор поднял его, внимательно рассмотрел и высунулся в окно. Под рамой сидел Кантен Дюссо и помахивал какой-то маленькой книжицей в кожаном переплете, несколько раз обмотанной шнурками и перевязанной.       — Скажи мне, миленький, ты дурак или да? — Кантен помахал книжицей.       — Не понял?.. — прецептор поднял бровь.       — Я выкинул из окна документы, — прошипел Кантен. — Те самые, которые тебе нужны. А ты их не подобрал, и их мог взять кто угодно!       — Откуда я-то знал, что ты бросил именно их?!       Дюссо проигнорировал этот вопрос.       — Их могли забрать, — повторил он.       Пауза.       — Долго ты тут собираешься торчать?       — Я не знаю, когда мне можно будет покинуть лазарет, — честно признался Умберто.       — Спроси об этом.       — Нет, как-то неловко… И потом, вдруг они скажут, что я должен застрять тут еще на неделю?       — Ты же торопишься, — взгляд парня стал лисьим.       — И что ты предлагаешь? Достать их, дождаться, чтобы меня выгнали, если вообще можно выгнать больного? — Он скептически посмотрел на приятеля. Тот ответил коварной улыбкой.       — Не-е-ет! — засопротивлялся Умберто. — Должен быть другой путь!       — Хорошо, — проходимец пожал плечами. — Предлагай его!       Умберто не смог, ибо идей у него не было.       — Документы дай, — наконец он протянул руку.       — Нет уж. Если я их тебе сейчас отдам, их найдут у тебя лекари и их помощники и подумают, что ты спер, когда заходил во время нашего «пожара», — Кантен сунул книжицу за пазуху.       — Эй, ты, крестоносец, — услышал Умберто за спиной. — А ну, вылезай!       Кантен поспешил спрятаться в кустах, а приору не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Однако сохранять спокойствие он не мог — маленькая книжица, которую он так жаждал полистать, так и стояла у него перед глазами.

***

      В отличие от него, сеньор Робер де Сабле имел возможность прямо сейчас заглянуть в те бумаги, что оказались у него на руках. Однако он этой возможностью пренебрег и вместе с Мордериго отправился назад в замок. Ехали они уже шагом — ни к чему было излишне мучить лошадей, и без того загнанных скачкой.       — Как думаешь, мы убили всех десниц? — поинтересовался юноша.       — Известное дело, что нет, — сеньор пожал плечами. — Я больше чем уверен, что это был лишь один крысиный притон из многих.       — А что же теперь будет с нами?       — Надеюсь, что ничего — мы вроде не оставили свидетелей.       — Ты убил всех?       — Всех, кто нас видел, — пожал плечами Робер. — Я не знаю, насколько глубоко под землю идут эти катакомбы, и возможно, там внизу, в камерах еще остались десницы. Однако поскольку они не видели меня или тебя, они ничего нам не сделают. Кстати… — он внимательно посмотрел на юношу, и тот поежился, — я надеюсь, ты его выследил прежде, чем убить?       — Он стал петлять, чтобы сбить со следа, — юноша постарался как можно небрежнее пожать плечами.       — Плохо, — Робер поморщился. Мордериго жадно уставился на его лицо — даже искаженное гримасой, оно казалось ему лучше, чем у кого-либо другого на свете. Они замолчали, ибо темы для обсуждения были исчерпаны, но юный де Кенуа не мог найти себе покоя.       — Зачем ты забрал их бумаги? — наконец спросил он.       — Чтобы хотя бы примерно знать о том, как продвигается их деятельность, — Робер опять скривился. — Они могут разнюхать про тебя и захотеть напасть на орден. Могут просто убивать людей по своей прихоти… — Он замолчал, раздумывая, что еще сказать. Юноша терпеливо ждал. — Эти люди творят ужасные вещи, прикрываясь именем Господа, — неожиданно холодно и зло произнес Робер. Мордериго вздрогнул, не ожидав от него подобного тона.       — Я заметил, — поддакнул он. Робер резко развернулся, ожидая, что еще он скажет. — Я как-то говорил об этом с Умберто… Ну, когда я… — Мордериго на миг стушевался, а потом продолжил, но уже менее решительно: — Когда я спас танцовщицу от «Алой руки», а он и… — еще одна постыдная пауза, — и Леон хотели меня наказать.       Сердце юноши сдавило тисками. Воспоминания о Леоне все еще причиняли боль. Он уставился в землю, надеясь, что не заплачет, и вдруг неожиданно для себя сказал:       — Это же я во всем виноват, Роб. Из-за меня Леон умер.       Произнести это было куда сложнее, чем думать об этом.       — Никто тебя не винит. — Молодой адмирал положил руку ему на плечо. Мордериго стряхнул ее, но не потому, что ему были неприятны прикосновения обожаемого сеньора. Он счел, что недостоин их.       — Это я виноват в том, что Леон погиб. — Он внимательно посмотрел на измученное, слегка помятое лицо Робера. — Если бы не я, он бы прожил долгую, замечательную жизнь. А я все испортил. Ему совсем не обязательно было меня спасать.       — Это был его выбор. Не ты заставил его броситься на вострый меч, — молодой сеньор погладил юношу по руке.       — Мне без него плохо. Мы были так близки, и так далеки… — Мордериго вытер набежавшие слезы.       — Ты все еще плачешь по нему? Все еще тоскуешь? — осторожно спросил Робер.       — А как мне не тосковать?! — юноша неожиданно резко огрызнулся. — Или я должен был пить весь вечер, а потом радостно забыть, что произошло, как это сделали остальные?!       Робер поджал губы. Юный де Кенуа продолжил, но уже тихо и не то, что спокойно — скорее подавленно:       — Паршиво осознавать, что после смерти о тебе не горюют. Видимо, когда я умру, об этом никто не пожалеет.       — Перестань, кутенька…       Мордериго закусил губу. Он уже говорил на эту тему, но с Этьеном. Теперь ему хотелось узнать, что думает сеньор.       — О тебе будут жалеть те, кому ты был дорог, — вдруг как-то холодно и строго сказал Робер. — Через какое-то время боль чуть-чуть притихнет. Но если человек по-настоящему любил тебя, память о тебе будет жива в его сердце вечно.       Пауза. Мордериго вытер слезы.       — Поверь мне, я не понаслышке знаю, — добавил Робер.       Юноша поднял на него глаза.       — Ничего не проходит бесследно.       Эти слова будто навек отпечатались в истерзанном сердце бедного Мордериго. Ему даже не нашлось, что сказать в ответ.       Какую-то часть пути они преодолели молча. Робер видел, как юноша плачет, пытаясь это скрыть, но не решался снова его ободрить — он не мог подобрать подходящих слов.       — Кутенька…       — Хватит, — огрызнулся Мордериго. — Почему это каждый раз начинается? Почему все пытаются напоминать мне про Леона? Неужели мне без этого недостаточно плохо и стыдно из-за него?! Неужели мне мало?       Он уже перестал вытирать мокрое лицо.       — Тебя никто не винит, — повторил Робер.       Юный де Кенуа только всхлипнул в ответ.       — Я тебя не виню.       Взгляд бедного юноши исполнился надеждой.       — Роб… — опять начал он, но смолк, не зная, как выразить то, что чувствует.       — М-м-м?       — Д-давай… сядем где-нибудь… отдохнем… прежде чем вернуться в замок, — Мордериго постепенно заговорил чуть более уверенно. — Я просто не хочу… чтобы видели… ну…       — Я понял. — Робер махнул рукой, чтобы он не мучился, выдавливая из себя продолжение фразы. — Чуть позже остановимся.       Они спешились на той полянке, с которой началось их приключение.       Приключение, заставившее юношу пролить чужую кровь.       Мордериго, едва спрыгнув на землю, бросился расправлять и отряхивать их покрывало. Робер же первым делом метнулся к картине.       — Холст не порвали, уже хорошо. Следы земли можно отмыть, главное, краску не повредить. А вот подрамник… он сломан. Надо будет заменить.       Юноша зарделся от удовольствия. Ему нравилось, что Робер неравнодушен к его творению.       — Собери пока краски, — велел сеньор.       — Странно, что их никто не растащил.       — Может, просто не заметили?       Робер пожал плечами. Они быстро запихали принадлежности для рисования в сумку, но уходить не спешили. Мордериго мялся, сидел на краешке покрывала и рвал траву, не замечая, что делает. Сеньор, увидев его состояние, бросил поводья лошади, которую хотел привязать, и подошел к юноше.       — Ну что же ты, кутенька.       — Я не хочу возвращаться, — сказал юный де Кенуа после паузы.       — Отчего же?       Юноша помолчал какое-то время, и только когда молодой адмирал сел рядом с ним, решился продолжить.       — Я не хочу опять повторять это все. Опять напоминать себе про Леона. Опять слушать насмешки. Опять… быть без тебя, — у него снова набежали слезы, и он угрюмо мазанул по лицу рукавом. — Мне надоело это все, так надоело… — Юный де Кенуа посмотрел в пустоту, сжимая позеленевший от травы кулак. — С одной стороны, братья даровали мне… Силу воина, — он на миг смолк, подбирая слова, — приют и кров. И я благодарен им за это. Но иногда я думаю… что я был бы куда более счастлив, будь я свободен. И… — он замялся, не решаясь сказать, но потом выдал: — И будь я с тобой.       Робер молчал, обдумывая, что сказать.       — Я понимаю, тебе нужен отец или старший брат. И ты видишь во мне его…       Мордериго вздрогнул несколько раз, всхлипнул и спрятал лицо в ладонях. Кого-кого, а вот отца и брата он в сеньоре решительно не видел — это закончилось, еще когда ему было лет десять.       Робер растерянно смотрел на него, не зная, в чем провинился, почему сделал хуже.       — Зачем ты тогда принес меня в орден? — вдруг прошептал он. — Почему не оставил у себя?       — Мне было тринадцать лет, Мордериго, — мягко сказал Робер. — Я был просто неспособен в отрочестве вырастить дитя. Ты нуждался в должном воспитании, и надо сказать, нуждаешься в нем и ныне.       Юноша внимательно посмотрел на него. Робер продолжал:       — Я дал клятву, что сделаю из тебя воина. Светлого и чистого, чтобы ты шел по пути, угодном Господу. Я хотел уберечь тебя от грязи этого мира. Защитить…       Он чуть было не добавил, что от десниц, но вовремя спохватился.       — Но зачем это все, если… — начал было юноша, но Робер перебил его:       — Тебе уготовано великое будущее, Мордре. — Он положил ему руку на плечо. — Господь не просто так окрасил тебя в цвета тамплиеров, а вот ты… зря начал сомневаться в предначертанном тебе пути.       — Если это все для тебя и с тобой, то я пройду любой путь, — юноша медленно моргнул, опустив тяжелую голову. — Ради тебя я стану самым лучшим тамплиером, если им только можно стать. — Он повернулся к сеньору.       — Не надо для меня. Делай это для себя.       — Для себя мне нужно только, чтобы ты был рядом, — юноша в отчаянии слегка повысил голос. Ну почему Робер не понимает?!       — Ты раньше так рвался в крестовый поход… — осторожно начал молодой адмирал.       — Я не хочу тебя потерять, — холодно и зло сказал Мордериго. — Сегодня ты едва не погиб.       Повисла мрачная пауза.       — В походе рыцари умирают, — в его голосе опять послышалось отчаяние. — И ты всегда можешь быть одним из тех, кто не вернулся назад. А раз так, то мне не нужны никакие походы. — Он поднялся и пошел к лошади.       — Стой, Мордре, иди сюда, — спокойно, но строго позвал Робер.       Юноша замер, но не подошел.       — Если ты не хочешь, чтобы я погиб, тогда обучись, как полагается воину, чтобы быть в состоянии прикрыть мне спину.       Мордериго задрожал и опустил голову.       — Ты боишься потерять меня, но ты должен делать все, что от тебя зависит, чтобы этого не случилось. — Робер слегка повысил голос: — Конечно, куда проще ныть и бояться, чем денно и нощно делать из себя воина, чтобы в назначенный час защитить меня или кого-то из братьев. Проще бежать от своего предназначения, ведь так?       Мордериго молчал и все еще не подходил к нему.       — Даже обучись я, я все равно не буду всесилен, — наконец произнес он. — Я не смогу уберечь тебя от всего.       — Но снизить шанс этого в твоих силах, — пожал плечами Робер. — Став воином, ты очистишь свою совесть и заодно научишься защищать себя и веру в Христа, если меня вдруг не станет.       Снова пауза.       — Ты можешь отрицать это сколько угодно. Можешь пытаться уворачиваться, не хотеть. Но ты — крестоносец. Это твой путь, твоя судьба. Ты можешь принять ее и однажды спасти меня и отвоевать гроб Господень волей тамплиера, или же бояться и прятаться, пока она сама не вылезет, и не подчинит тебя. Но, боюсь, тогда будет уже поздно.       Юноша наконец повернулся.       — Я сделаю все, чтобы защитить тебя. Сделаю, что должен.       Его глаза зловеще блестели под сенью деревьев. Вид у него был решительный и суровый.       — Я не позволю кому-то даже подойди к тебе без моего ведома, — сказал он и приблизился.       — Мордре… — начал было Робер, желая сообщить, что тот перегибает, но юноша продолжал.       — Я стану для тебя лучшим тамплиером, — сказал он. — Потому что ты этого достоин.       Ему стоило больших трудов подавить злые слезы, что опять стали его душить. Робер, видя, что его состояние опять находится на грани, быстро вскинул руки, намекая, что нужно прийти и прижаться к нему, получить ласку. Мордериго помялся и изможденно рухнул на колени, обвив руками сеньора.       — Ну-ну, кутенька, успокойся, — Робер погладил его по спине. — Полно тебе…       Юноша притих и вскоре действительно успокоился. Тепло тела сеньора, поглаживания и мягкий тон умиротворяли его. Он вздрогнул пару раз, жалобно всхлипнув, и унялся. Только тоскливо положил сеньору голову на плечо, словно верный пес. Он хотел, чтобы эти объятия продолжались вечно, но вместе с тем понимал, что придется их прервать и вернуться в замок.       — Поехали, — решился он и чуть-чуть отклонился назад. — Нас, наверное, ждут.       — Да, наверное, — ухмыльнулся Робер. Мордериго залюбовался его ласковой улыбкой, теплыми синими глазами и не выдержал — провел рукой по щетинистой щеке.       — Надо поговорить с Этьеном, — зачем-то сказал юноша и еще раз погладил Робера.       — Да, — Робер взъерошил ему волосы. — Скажи, что ты больше не сердишься, а то он переживает.       — Мне много чего ему надо сказать. Не только это.       Юноша посерьезнел и окончательно отлип от сеньора.       — Поехали, — Робер уловил, как он торопится. Он легко запрыгнул в седло, словно кролик и подождал, когда Робер залезет в свое. Он напряженно наблюдал за ним — понадобится ли помощь? Но сеньор де Сабле справился сам, однако от Мордериго не укрылось, как он поморщился, опираясь на седло раненой рукой перед прыжком.       — Ты в порядке? — осторожно спросил он.       — Вполне.       Они вернулись в замок практически в полной тишине — Мордериго лишь изредка перебрасывался с сеньором парой реплик.       — Я бы хотел привезти тебе пару книг из своего поместья, чтобы тебе было, что читать.       — Мирских? — обрадовался было юноша.       — Нет, боюсь, на мирские тебе не дадут дозволения. Но будет хоть какое-то разнообразие для тебя. А то читаешь одно и то же…       Мордериго презрительно фыркнул.       — Ну перестань, если бы я мог, я бы принес тебе «Беовульфа», ты же знаешь! — Робер помолчал, а потом добавил уже спокойнее: — Братья боятся, что мирская литература развратит тебя. Научит, что подвиги нужно совершать во имя дамы, когда надо во имя Христа. И я, если честно, сам этого боюсь.       — Какой дамы?       Робер стушевался:       — Ну… Дамы сердца.       — Я даже не знаю эту даму, но мне уже запрещают во имя нее чего-то совершать, — сварливо сказал юноша. — Кто такая эта дама сердца? Почему я должен во имя нее что-то делать?       — Ты ее еще встретишь, несмотря на то, что мы от этого тебя оберегаем, — пожал плечами сеньор. — Рано или поздно это все равно произойдет.       Мордериго передернуло. Он никогда в жизни толком не общался с девочками и не особенно к этому стремился. Его слегка обидело, что ему ставили эту даму в обязанность и немного в вину, будто он уже совершил что-то плохое. Затем он мысленно признал, что его, в общем-то, часто раздражает общество других людей, кроме Робера, Захида и иногда Этьена. Какая уж тут дама!       Он сварливо пробормотал себе под нос что-то невразумительное.       — Чего ты ворчишь?       — Нужны мне больно эти дамы.       — Ну это ты пока молоденький, хотя пора бы…       — Что пора бы?       — Говорить о девчонках.       — Как я могу это делать, если я их даже толком не видел? — обиделся юноша.       — Ну… — осторожно начал Робер. — Неужели не представлял их никогда?       — Ты же сам сказал — я крестоносец, мне нельзя. — Мордериго пожал плечами. Признаваться, что мечтал он все это время лишь о золотых кудрях сеньора де Сабле, не хотелось.       — Тоже верно. Я просто боюсь, что женский пол и так спутает тебе все мысли, а мирская литература может только ускорить этот процесс.       — Почему он должен спутать карты?       — Ну… ты знаешь… — от Мордериго не укрылось, как Робер пригладил волосы назад, как делал всякий раз, когда нервничал или пытался что-то скрыть, — в жизни каждого мужчины рано или поздно наступает момент, когда женщины овладевают его мыслями. Он перестает думать о чем-то другом или просто отодвигает мысли о Боге и своем предназначении на второй план.       Юноша посмотрел на него с недоверием и подозрением, а Робер витиевато продолжал:       — Это может и мирского отрока довести до греха, что уж говорить о юном воспитаннике ордена Бедных рыцарей Христа, — он внимательно посмотрел на де Кенуа и продолжил: — Вот и мы боимся, что ты возжелаешь глупых, греховных страстей. Понятно?       — Угу, — кивнул Мордериго, хотя на самом деле ему было мало что понятно. Он уяснил только, что почему-то о женщинах ему нельзя думать. Да, из-за греха, но какого?       Тамплиеры обычно с ним эту сторону вопроса не обсуждали. Когда они говорили о своих бывших или нынешних женах (это чаще всего можно было услышать у тех, кто получил темный сюрко), он воспринимал понятие жены как данность, как какого-то члена семьи, и не задумывался, что именно лежит в основе этого. Ему вполне хватало, что основу конкретно его жизни составляет Робер де Сабле да служение Богу и подготовка к этому. Это и пара нереализованных желаний — он хотел, чтобы Робера и прогулок по городу было больше. Теперь, правда, этот список пополнился еще и охотой.       Нет, запретная и подробно освещенная историями храмовников стрельба из лука по оленю или птице его мало интересовала. Может, потому, что в этой азартной, но жестокой забаве он не участвовал? Но отчего тогда его не тянет так к рыбалке, коей он периодически занимался наравне с остальными рыцарями?       Нет, он хотел охотиться, и охотиться прямо сейчас. И что самое странное, олени и фазаны его абсолютно не интересовали. Может, разговор с Робером о грехе пробудил в нем это желание? А может, его гнев на то, что он виноват в том, что не совершал, требовал выхода?       Так или иначе, при одной мысли об охоте Мордериго стал невольно принюхиваться, дергать головой, словно рассерженная лошадь. Его пальцы, потемневшие от высохшей крови, сжали кинжал в ножнах.       — Что такое? — молодой адмирал улавливал перемены в его настроении так же быстро, как Мордериго сам чуял его состояние.       Юноша неопределенно мотнул головой и повел плечами, мол, ничего такого.       Жертва.       Ему нужна жертва.       И это все, что его сейчас обеспокоило.       Преследовать.       Он должен преследовать. Не просто подкрасться и убить, а долго загонять в угол, а иначе это не охота.       — Мордериго? — осторожно позвал Робер. Очевидно, он почуял жажду. Или, может быть, не ее саму, а лишь мрачное настроение юноши.       — М-м? — тот поднял брови.       — Я не хотел тебя обидеть. Только сберечь, ты же знаешь.       — А ты и не обидел, — на удивление спокойно ответил юный де Кенуа. Он и в самом деле злости на сеньора не чувствовал, но и размякнуть так просто не мог. Он пока не мог ощутить того благоговения и тепла, что каждый раз накатывали на него в присутствии Робера де Сабле.       Жертва.       Преследовать.       Он — крестоносец.       Он делает, что должен.