Белый тамплиер

      Прохладная вода омывала белые щиколотки. В прозрачной воде отражалось искаженное рябью лицо, где светло-голубые глаза походили на две луны в туманном небе. Вода отражала блеклые краски раннего утра. В принципе, если не смотреть по сторонам, то можно было бы подумать, что это лесное озеро. Просто нужно мысленно отбросить предательски видневшуюся часть здания вместе с крышей.       Именно этим и занимался Мордериго де Кенуа. Он скинул сапоги, и в шоссах, что не имели носка, зашел в воду. Шоссы он задрал до икр, и, от счастья даже не чувствуя, что их края впиваются в кожу и мышцы, прогуливался босиком по дну озерца, где тамплиеры разводили для себя рыбу.       Он представлял себя существом, которое обитает в воде, всесильным духом, что может утопить, прогнать, завладеть душой. Ему хотелось оглянуться, нет, скорее, окинуть властным взглядом свою территорию, но он прекрасно понимал, что не увидит ничего, кроме изрядно надоевших полигонов, бочек и прочего, и это только испортит игру.       Мордериго пафосно прошлепал по дну, рассекая воду, словно корабль. Он хотел медленно зайти на глубину, затаив дыхание, но прекрасно понимал, что одежда его намокнет, а чистую и сухую услужающие братья могут из принципа не дать. Он легко представил, как радостно пришлепает в стиральню, весь настолько мокрый с ног до головы, что на полу аж останутся темные следы влаги, а братья развернут его: «Сиди и сохни так, раз ума нет!» И весь день ему придется сидеть одному, на лавочке, унылому и обиженному — рыцари откажутся сидеть рядом с ним, таким мокрым и пропахшим рыбой. Высохнет он, наверное, только к вечеру…       Мордериго поморщился. Но стоять в воде просто так было скучно — душа требовала развлечений. Он пробежался по дну, пугая рыбок, туда-сюда, но эта игра ему быстро надоела. Внезапно в голову пришла идея: он опустился на корточки и заорал:       — Морской бог гневается! У-у-уу!       Он резко провел руками по воде, взбивая брызги.       — Вы поплатитесь за то, что разгневали морского бога!       И он опять поднял тучу брызг, потом захихикал, входя во вкус. Закатал рукава, нашарил на дне камень и стал водить им по поверхности, гоняя воду:       — Аа, корабль! Ты заплыл на мою территорию! Получай за то, что прогневил бога моря!       Он отпустил камень-корабль, подождал, когда тот начнет тонуть, и шлепнул рукой по месту «крушения», завороженно наблюдая, как камень медленно опускается на дно.       Мордериго вошел в раж. Он как раз топил огромный фрегат, воображая, как здорово будет столкнуться с противником, богом другого моря или пролива (Захидом) или даже с богом над богами (Робером), как вдруг услышал окрик:       — Мордериго де Кенуа!       Он резко обернулся. Этьен де Труа стоял на берегу и криво ухмылялся. Оранжевые глаза, как у дикого зверя, горели странной жаждой, которая порой напрягала Мордериго.       — Вылезай, ты опять захвораешь.       Юноша нехотя подчинился. Не то, чтобы ему хотелось слушаться Этьена на фоне остальных рыцарей, коим он покорялся только после угрозы рассказать все Умберто, Роберу, а раньше и Леону, но поднятого шума ему хотелось еще меньше. Да и захворать в такой день и правда не улыбалось. Выйдя на берег, Мордериго взял полотенце, сел на траву и обтер ноги. Этьен расположился рядом.       — Почему ты не спишь в такую рань? Вышел из кельи, бродишь тут…       — Я перед богом обязанность выполнил, — пожал плечами юноша. — Отчего бы не погулять? Полчаса о мире молил, что же мне теперь, нельзя во двор?       — Ох ты какой… Все у него схвачено, — засмеялся рыцарь и обнял его за плечи. — Иди ко мне.       — Ну тебя, ты опять слюниться полезешь, — Мордериго недовольно повел плечами, намекая, чтобы тот убрал руку. Но Этьен только сильнее стиснул хрупкие квадратные плечи и притянул юношу поближе. Мордериго закатил глаза, но вырываться перестал — он больше был занят тем, как бы натянуть носок на еще слегка мокрую ногу.       — Дай поцелую, — зашептал Этьен на ухо.       — Отстань, а то кричать буду, — глаза Мордериго опасно сузились.       — Все бы тебе кричать…       — А то! Я ж не знаю, может, ты меня к греху толкаешь…       — Это с чего ты взял?       — Ты обычно если пристаешь, прячешься так…       Этьен тихо прыснул, но тут же нашелся:       — А это чтоб другие не просили, а то тоже захотят.       — Разве с братьями не надо делиться?       — А они завидовать будут, зависть — смертный грех, мой хороший, — Этьен поиграл с белой прядью, проигнорировав вопрос.       — Да что ты…       Этьен, разогретый близостью теплого тела юноши, бережно прижал его к себе и приблизился к нему.       — Мордериго, а у тебя же сегодня день рождения, я прав?       — Да.       — Сколько годков уже будет?       — Пятнадцать. — Юноша почему-то зарделся.       — Ну вот. Ты взрослый мужчина уже. Что в подарок хочешь?       — Я в подарок с Робером гулять иду, на Успение, — доверительно сообщил Мордериго. Этьен ревниво посмотрел на него и ущипнул за бок.       — Эй!       — Я хочу, чтобы ты со мной провел этот день. Сегодня же не Успение, и ты никуда не идешь?       — Но…       — Ну же, Мордериго. Скажи, что тебе подарить. Намекни хоть.       Юноша прищурился, размышляя, и поерзал. Если так подумать, то все у него было: кусков пергамента еще хватало, краски пока не заканчивались. Сиди, рисуй, не хочу… Все, чего ему не хватало, Этьен не мог подарить: не мог же он сделать так, чтобы Робер, этот милый Робер, остался с ним навсегда.       Мордериго прикрыл глаза, представляя, как взрослеет, стареет, держа за руку своего сеньора. И у него, и у Робера морщины медленно прорезали лица, в волосах пробивалась седина. Он видел уже состарившихся братьев, и иногда думал — а побелеют ли его и без того снежно-белые космы? Разве может потерять цвет то, что и так его лишено?       Но, какое ему, к черту, дело до цвета? Ведь рядом будет Робер. Робер, без которого своей жизни он не смыслил. Он прижмется к нему, коснется губами жесткой щеки, и, может, опять попытается повторить за Этьеном, совсем, как тогда, в купальне… Жаль, он так и не выяснил, понравилось ли Роберу. Нет, нельзя точно сказать, что эта несдержанность его рассердила — сеньор обязательно бы высказал. Но он не высказал. А значит, можно попытаться еще…       Мордериго со сладостной тоской вспомнил запах миндаля от шеи и волос, в которые хотелось зарыться. Он уже видел, как его пальцы вцепились в ворот сюрко, не желая отпускать, и мысленно терся, без конца терся, как исступленный, лбом, носом, губами о сеньора, ибо только так и можно, наверное, излить все чувства к нему… Ах, да поймет ли Робер, как он ему дорог? Мордериго подумал, что вообще не уразумевает этот сеньор, как ему без него плохо. И говори, не говори… А как говорить? Как сказать, чтобы он понял?..       От мыслей юношу отвлекло горячее дыхание у щеки.       — Этьен! — Мордериго успел отпихнуть его до того, как тот попытался впиться в его губы своими.       — Ну что ты? Я подумал, ты хочешь, ты так потянулся…       — Мало ли, что ты подумал! Не заслужил ты еще так думать… — сварливо сказал Мордериго.       — А как мне заслужить, а? — Этьен воспринял его пихания как игру и попытался залезть ему под сюрко.       Мордериго слегка хлопнул его по руке:       — А вот сделай мне что-нибудь такое приятное, чтобы мне прям захотелось тебе дозволить! — Он снова пихнул рыцаря за очередную попытку поцеловаться.       — Э, брат, так не пойдет — ты тогда специально будешь кочевряжиться, чтобы не даться!       — Вот мы и посмотрим, — заявил Мордериго и поднялся. — Посмотрим, на что ты ради меня готов.       — Ну, Мордре!       Юноша развернулся, показал ему язык и пошел прочь. Конечно, ему хотелось бы еще посидеть, погулять, но Этьен не дал бы ему так просто насладиться утром — обязательно, несмотря на уговор, предпринял бы еще попыток десять добиться поцелуя, а то и урвать его силой. Но в этот раз было очевидно, что Мордериго победил — Этьен не пошел за ним, а остался сидеть возле пруда.       «Даже странно, что он так быстро сдался», — с тоской подумал Мордериго. Он привык, что Этьен обычно вился за ним полдня, пока не добивался своего. Но, видимо, рыцарь был настолько расстроен и растерян, что остался на месте. Перед глазами Мордериго встал его изумленный взгляд, и ему стало даже как-то жалко его. Сердце молнией полоснула мысль: «Он хочет быть со мной так же, как я хочу быть с Робером».       От осознания этого Мордериго аж задохнулся, ему стало не по себе — да, он слышал от Этьена, что тот по нему скучает, но никогда не пытался сравнивать это с тягой к своему сеньору. В конце концов, вряд ли он сам мог быть для Этьена таким же светлым лучиком, каким для него был Робер, так он решил.       Прижаться б к нему, и все беды по боку… Усладиться бы теплым телом, погладить мягкую кожу, потрогать светлую бородку…       Но Роберу сейчас некогда нежиться, Мордериго уверен. Поэтому он направился в свою келью — прибраться настолько, насколько это возможно. Знал: скорее всего, Робер захочет убедиться, что у него в келье порядок, шоссы не валяются мятым комком под кроватью, нижние рубахи не висят на мебели, постель заправлена, а котта аккуратно сложена. А еще он определенно захочет знать, что и уроки сделаны.       Ничем из вышеперечисленного в келье и не пахло: про уроки Мордериго со всеми Арно, судами и Этьенами и думать забыл, а бардак как наводил, так и продолжал наводить. Войдя в келью, он с тоской огляделся: вообще-то давно было пора грязное белье собрать да отнести в стиральню. Другой вопрос — вспомнить бы еще, где какая часть белья…       Мордериго вздохнул, но ему все-таки пришлось засучить рукава и начать прибираться. Наткнувшись на очередного «мусорного пушистика», как он называл комья горностаевой шерсти и пыли в укромных местах, он расчихался, но продолжил разгребать бардак. В результате у него получились две кучки — одна маленькая, из пушистиков, а вторая — побольше, из собственного белья. Мордериго обхватил белье и, закрыв за собой дверь ногой, потащился в стиральню.       Он старался идти тихо, чтобы никого больше не разбудить. Подергал дверь — открыто. Он осторожно проскользнул внутрь, уронив один из носков, нагнулся за ним, едва не выронил все остальное, после чего осторожно прокрался к куче грязного белья. Снова уронив часть вещей, наклонился за ними, и вдруг заметил, что из общей груды тряпья высовывается край исподней рубахи, залитой кровью.       Интересно, откуда это?       В памяти всплыл момент, когда Арно отрывал от себя миногу. А если?       Мордериго стало неловко и стыдно, но вместе с тем в нем горело любопытство — чья это кровь? Он наклонился и принюхался, будто по запаху мог определить, чья рубашка. Затем бросил вещи, чтобы освободить руки, и принялся копаться в чужой грязной одежде, морща нос от едкого запаха пота, больше похожего на вонь прогнившего лука, и уже выудил исподнюю рубаху из кучи, как вдруг его окликнули проснувшиеся услужающие братья:       — Эй, постреленок! Ты что тут делаешь?!       Мордериго поспешно запихал находку себе под рубаху, пропихнул под пояс, чтобы не вываливалась, и медленно распрямился.       — Да это я тут… стирку принес… — Он сделал такие ангельские глаза, на какие только был способен, но молодой брат не повелся на уловку — встряхнув светлыми волосами, топнул на него ногой, и шуганул, как щенка. Мордериго намек понял и поспешил усвистать из стиральни, пока никто не заметил, что он утащил.       В келье Мордериго зашвырнул окровавленную рубаху под кровать, снял со стула сумку для мелкого оружия и повесил ее на пояс — утром он обычно делал это до завтрака, — заодно и прицепил кинжал. И, воодушевленный, быстрым шагом пошел к заветной лестнице, молясь, чтобы никого не встретить по дороге. Нетерпение так гнало его, что он перепрыгивал через одну ступеньку, чтобы поскорее взобраться наверх.       «Вроде рано, не должны еще выставить стражу, — лихорадочно думал он. — Но чем черт не шутит… Ах, только бы успеть!»       Он добежал до верха и вдруг застыл.       Робер де Сабле с самым мрачным выражением лица выходил из двери!       Мордериго тяжелое, невыносимо долгое мгновение раздумывал, что предпринять — дождаться, когда тот уйдет, или налететь с вопросами? Он выбрал второе и вышел из укрытия.       — Привет, — замел он лисьим хвостом перед обожаемым сеньором. Заметив его, Робер улыбнулся, даже морщинки на лице разгладились.       — Доброе утро, мой кутеночек.       — А что ты там делал? — Мордериго по-кошачьи обтер спиной стену.       Робер сначала нахмурился, но потом снова улыбнулся и дружелюбно ответил, пригладив золотистые волосы:       — Я все утро разбираю бардак, мой хороший. Сегодня Умберто де Менье возвращается в стены ордена, я должен подготовить для него прецепторий, где, признаться честно, порядочно намусорил…       Мордериго прищурился. Что-то многовато слов… Не обманывает ли его Робер? От этой мысли сердце слегка защемило — ну как он может от него что-то скрывать? Не стыдно? У-у-у-у!       Юноша вкрадчиво подошел к сеньору, осторожно наблюдая — попытается тот уйти и увести его за собой, или останется здесь, прекрасно зная про его интерес к двери со змеей? Молодой адмирал пока не спешил уходить и не тянул Мордериго, но по его позе можно было понять, что ему несколько некомфортно.       — То есть в этой комнате — хлам? — юный де Кенуа подкрался совсем близко и как бы невзначай указал подбородком куда-то за его плечо. Робер обернулся — Мордериго показалось, что слишком резко, — но потом все-таки посмотрел на него несколько ласково.       — Да, кутенька, — Робер бережно взял Мордериго за плечо и нежно пожал. Тот решил воспользоваться шансом и прильнул к нему. Обнял, жадно так, по-этьенски.       — Хрупкий ты такой… — вдруг сказал он, ткнувшись носом Роберу грудь. Ткань щекотала ему лицо, и он потерся щекой о нее. Он чувствовал тепло тела даже через сюрко и постепенно начал успокаиваться. Мысль о двери то восставала в его разуме, то затухала — он наслаждался присутствием сеньора. Но вместе с тем ему было горько и одиноко — он прекрасно знал, что теплые объятия могут вот-вот закончиться. Робер уйдет, оставит его одного и продолжит заниматься делами.       Надо не допустить, чтобы он ушел.       Мордериго сжал руки чуть сильнее.       — Ай! Ты уже мощный такой юноша, — засмеялся Робер. — Отпусти, задушишь.       — Ежели отпущу, ты от меня птичкой упорхнешь, — Мордериго пощекотал его подбородок, тоже несколько по-этьенски.       — Да неужели? — Робер взял его за локти. — А что же мне, подле тебя целыми днями стоять?       Он взъерошил космы цвета октябрьского снега.       «Ну все. Сорвется сейчас, уйдет. И я нескоро обниму его», — отчаянно подумал Мордериго и снова трепетно прижался к сеньору. На него разом навалилось все, что он в себе копил, и он неожиданно для себя тихо выдавил:       — Роб, я устал.       — Отчего, кутенок?       Мордериго замялся. Отчаяние рвалось из его груди, и ему хотелось рассказать, хотелось, но решиться он отчего-то не мог. Но неужели это совсем не очевидно? Неужели Робер не понимает, как он устал от равнодушия, устал от того, что никому не нужен, и больше всего — он устал притворяться, что ему не больно, каждый раз, когда сеньор оставляет его или когда Этьен делает с ним все то, что он хотел бы от Робера.       — Я устал тебя терять, — вместо этого тяжело уронил Мордериго и посмотрел ему в глаза. — Устал от секретов. Мне сегодня пятнадцать, и… Этьен сказал, что я уже мужчина.       Робер помолчал немного, а потом спросил, ласково взъерошив похожие на паутину волосы:       — К чему ты клонишь, хитрый лис, а?       Мордериго задрал голову, чтобы лучше его видеть.       — Ты скажешь мне про дверь, а? Ну хотя бы скажи, что ты там делал…       — Там ничего интересного, Мордре. Просто вещи.       — Тогда почему их от меня прячут? — Он намеренно надул губы.       Робер поморщился, прекрасно понимая справедливость вопроса. В замке Мордериго мог бродить везде, где ему вздумается, пускай и для посещения некоторых помещений требовалось согласие их обитателей, но все-таки дверь со змеей все время была от него заперта. Он по-кошачьи не любил замков и запретов.       — Я никого сюда не пускаю, если ты заметил.       — Ты обещал мне. — Он взял Робера за локти и преданно заглянул в глаза.       — Я помню, кутенок. Просто еще не время.       — Неужели я опять для тебя не большой? И потом, ты говоришь, что там вещи, но что такого, если я просто посмотрю, а?       — На это не стоит смотреть молодым отрокам вроде тебя. Ты не окреп еще. — Робер обнял Мордериго за плечи и повел вниз.       — Что ж там может быть такого, что я до сих пор не окреп-то? Ты же меня в воины готовишь… — проворчал Мордериго. Он чуть было не брякнул, что периодически любуется на остатки отрезанного уха Захида, но вовремя прикусил язык.       — Тебе еще не все можно знать, — Робер покачал головой.       — Но у меня день рождения! Мне пятнадцать! Ты сам говорил, буду большим, смогу…       — Я каждый раз думаю, что ты готов, но каждый раз убеждаюсь в обратном. Эти вещи хранят нехороший след, и я не думаю, что сейчас самое время окунаться в это.       Мордериго замолчал, заинтригованный. Хотя уже понял, что раз они идут вниз, разгадка тайны ему не обломится. Значит, все равно придется действовать хитростью. Он прищурился. Он знал, что рано или поздно все-таки доберется до замка. И, возможно, добрался бы уже сегодня, если бы Робер не оказался в нужном ему месте.       — Пойдем лучше помолимся, потом позавтракаем.       Мордериго хотел было ехидно спросить, полагается ли ему праздничный пирог, но вовремя осекся и только довольно завертелся — у него будет компания Робера, а это куда лучше сотни пирогов. Даже если они все будут с сыром.       — Вообще-то у меня для тебя сюрприз, Мордериго, — сказал Робер, когда они спустились на жилой этаж. — Пройдем-ка в прецепторскую.       Сердце Мордериго взволнованно заколотилось, а воображение уже любезно подсунуло ему все, чего так хотелось.       Робер останется с ним наедине… А вдруг он будет его гладить через брэ, как Этьен? А вдруг!.. А вдруг попробует поймать губами его рот? Ему нельзя не позволить.       Сердце Мордериго стучало где-то в горле. Щеки залило краской, когда он вспомнил, как Этьен дышал куда-то ему в пах, легко касаясь губами через ткань.       Кажется, Робер что-то рассказывал, но Мордериго в ту минуту волновал только его бархатистый голос, блеск светлых волос, аромат миндаля и собственные пальцы, буквально зудящие от желания стиснуть его плечи. На лестнице он едва не сошел с ума — Робер выпустил его и стал спускаться первым, и юноша во все глаза уставился на него, изучая. «Плечи такие узкие… Почему?» — с каким-то удивлением и жалостью подумал он. Ему захотелось стиснуть эти плечи в объятиях и никогда не отпускать. Потом взгляд его невольно спустился ниже, на бедра и зад. Он занервничал, стал озираться и едва не споткнулся.       Весь красный, Мордериго задирал голову, стараясь не пялиться на Робера, но каждый раз взгляд сам скользил от плеч и ниже, и ему стоило больших усилий отрывать его от спины сеньора и не обращать внимания на то, как внизу живота уже начинало тянуть. Он боялся, что пытка со спуском по лестнице никогда не закончится, но они вскоре вышли на нужном этаже. Мордериго пристроился рядом, взял сеньора за теплые пальцы и довольно зашагал подле него, как щенок на поводке.       У прецепторской Робер велел подождать возле двери, но Мордериго все равно проскользнул ужом следом, не желая оставаться без него. Он же обещал! Обещал, что они рядом будут!       — Раз уж ты здесь, заодно поможешь мне несколько прибраться, — разглагольствовал Робер, но Мордериго почти его не слушал — у него аж в горле пересохло от перспективы остаться с обожаемым сеньором наедине. — Сегодня приезжает Умберто, прецепторскую надо сдать ему в полном порядке.       — Это и есть сюрприз? — севшим от волнения голосом спросил юноша. Молодой адмирал рассмеялся:       — Не совсем. Совместим приятное с полезным. Ну-ка, собирай бумаги, — он указал на стол. — Наведем порядок.       Мордериго вздохнул, но все-таки послушался — перебирать бумаги, пожалуй, было самым приятным и легким из того, что его могли заставить делать. Кроме того, Робер никогда не отлынивал, пока Мордериго убирался в резиденции — напротив, всегда присоединялся к нему, и это дозволило юноше в очередной раз восхититься сеньором.       — А куда складывать?       — В ящик. И сортируй по темам. Там где-то должны быть еще записи по делам ордена.       Мордериго кивнул, и пока Робер протирал пыль на шкафу, стал вчитываться в листки пергамента, которые ему попадались. На одном из них была нарисована та самая змея, что и на двери. Затаив дыхание, он отложил листок. На другом ему встретилась схема «Риган → Марк-Антуан → Тибо де Кенвуайр → Мордериго →», и его аж затошнило.       — А Умберто не будет ругаться, что мы тут шарим? — спросил он, чтобы протянуть время — ему нужно было понять, что делать с бумажками. Стащить? А если Умберто хватится? Или просто спросить у Робера? Тошнота скрутила внутренности.       — Думаю, нет.       Мордериго смял листок с цепочкой и змеей, решив потом переписать себе и вернуть, а остальные листы быстро смешал, чтобы пропажу с первого взгляда нельзя было обнаружить. Но от вопроса не удержался:       — Робер, а почему Умберто так часто говорит о Ригане?       — Потому что Риган тобой сильно интересуется. — Робер все еще стоял спиной к нему, но Мордериго казалось, что он видит, как сеньор недовольно поджал губы. Впрочем, возможно, такое впечатление сложилось, потому что голос Робера стал холоднее и тверже.       — Зачем он мной интересуется? — Мордериго решил прощупывать почву осторожно, по шажкам.       — А ты как думаешь? Белый мальчик, который, по слухам, уже в ордене. Кроме того, возможно, он уже слышал и про твой опыт общения с «Алой рукой», — голос молодого адмирала стал мурчащим, но при этом еще более строгим. Мордериго услышал, как он со стуком переставил одну из фигурок на полке.       — И-и-и… Если он поймает меня, что это ему даст?       — Я не знаю. Мы и пытаемся это понять. И то, зачем кто-то пытается тебя подставить или сдать прямо в его лапы.       Мордериго не удержался, оглянулся на сеньора. Тот переставлял книги. Вроде ответил поспокойнее, но юноша все равно боялся расспрашивать дальше — движения Робера были несколько нервозными. Мордериго разрывался от желания спросить про змею, потому как его не покидало ощущение, что она связана то ли с Риганом, то ли с ним самим.       — Помнишь, ты говорил, что змея — клеймо мастера? — издалека начал он.       — Да. — Робер нервно пригладил светлые волосы.       — А можешь сказать, какого?       — Я не знаю.       Мордериго видел, как напряглись его плечи.       — Почему этот знак и на двери, и на кинжале?       — Это кузнец.       — Можешь сказать мне его имя?       — Зачем тебе это?       — И-и-интересно.       — Мордериго, ты все равно вряд ли его увидишь. Зачем тебе это?       — Мне хочется спросить про кинжал.       — Спрашивай у меня.       — А ты знаешь кузнеца?       — Мордериго?       — Ну так знаешь или нет?       Робер уже развернулся к нему, забросив уборку, и недовольно скрестил руки на груди.       — Я его не знаю. И мне не нравится твой интерес к людям, которые живут по ту сторону.       — Но…       — Мордериго! — предупреждающе начал Робер.       — Хорошо-хорошо, — сказал он и примирительно поднял руки. Потом ему вдруг кое-что вспомнилось, и он нерешительно спросил: — А ты не забирал у меня книгу в лазарете?       — Нет, зачем? Ты бы сам отдал ее… — Робер вдруг слегка нахмурился. — Постой-ка! Ты что, умудрился ее потерять?       — Я не терял. Я оставил на тумбочке, а утром там уже ничего не было…       — Мордериго, ценные вещи нельзя оставлять, где попало.       — Но я сто раз оставлял, и ничего… Разве в Ордене Бедных Рыцарей Христа может завестись вор?       — Вор может быть где угодно, Мордериго. Кто-то из услужающих братьев, сержантов, туркопольеров или самих рыцарей может быть нечист на руку. Ну, а может быть, братья просто сочли, что тебе не стоит книгу такую читать, и изъяли ее.       — Но закладку со знаками я сохранил. Помнишь, какую?       Робер разом смягчился и улыбнулся.       — Помню. Это хорошо, поскольку эта закладка, как мне думается, может оказаться ценнее самой книги. И не говори никому больше про нее, хорошо? И на будущее — не оставляй ничего так лежать. Договорились?       Юноша поспешно кивнул и шумно сглотнул.       — А теперь отвернись, — Робер неожиданно тепло и ласково улыбнулся ему. Мордериго залюбовался этим и замер — ему не хотелось отворачиваться от волны светлых волос, лучистых синих глаз, от покрытых легкой щетиной щек, по которым хотелось провести рукой… А губы… На губы, наверное, лучше было бы не смотреть.       — Мордериго, отвернись же, — молодой сеньор слегка коснулся его макушки. Юноша нехотя подчинился. Робер зашуршал чем-то сзади, а потом позвал его. Мордериго повернулся, и Робер вручил ему вкусно пахнущий мешочек и какую-то книгу.       — Что это?       — А ты открой.       Мордериго последовал совету и восторженно ахнул: в мешочке были кусочки жареного сыра, который он так любил, и он еле сдержался, чтобы не сунуть парочку в рот прямо сейчас. Но книга, естественно, поразила его куда больше.       — Ух ты! Где ты это взял? — он восторженно листал пергамент с наклеенными на бумагу кармашками, открывашками, тонкими деревянными пластинами и написанными заданиями.       — Сам сделал. Для тебя. Чтобы тебе было нескучно заниматься, — Робер улыбнулся несколько смущенно. Мордериго закрутился на месте, не зная, как его отблагодарить и понимая, что одного «спасибо» будет мало. Порывы чувств метались внутри, и наконец он поддался одному из них: неожиданно для самого себя подтянулся на мысочках и вдруг неумело поцеловал его в губы.