Белый тамплиер

      Теплый свет заставлял щуриться и уютно поеживаться. Приятные запахи щекотали ноздри, пробуждая воображение и аппетит. Перед глазами стояли картины, сложенные из уже виденных: на улице танцуют люди в ярких одеждах, кто-то опять зовет Жюли, а еще обязательно играет музыка, бродят высокие, изящные лошади. И, наверное, будет, помимо молитв и песен, что-то вкусное.       Губы Робера де Сабле вполне подойдут.       Мордериго крутился на кухне, воодушевленный и совершенно не желающий готовить завтрак. Периодически он замирал и начинал то вспоминать Поцелуй, Которого Он Так Ждал и Который Невозможно Забыть, то воображал, как Робер исполнит свое обещание и поведет его гулять на праздник за пределы замка. Почему-то ему казалось, что это произойдет сегодня, хотя праздник только завтра. Но у Мордериго уже было соответствующее настроение: в лучшем случае он хотел только молиться, а вот продолжать готовить завтрак его не тянуло вообще. Кроме того, он налопался хрустящего, тягучего жареного сыра, так что наказание в виде лишения завтрака за разгильдяйство его не пугало. Он стоял, подпирая попой стену, и все мечтал.       Его сеньор… Да, наверное, после Поцелуя, Который Нельзя Не Вспоминать, он точно может звать Робера своим сеньором…       Мордериго трепетал от одной мысли о том, как его щекотало чужое дыхание на коже. Его руки так и тянулись обвить Робера или погладить по щеке, но он тогда удержался. Понимал подсознательно — это слишком, это лишнее. Зато вкус губ Робера так и стоял на его, и это было куда приятнее, чем когда Этьен прижимался и пытался поцеловать силой.       Одна внезапная мысль вдруг полоснула сознание Мордериго.       Так вот зачем Этьен пытается это сделать! Это же так приятно…       Но его тут же охватило смятение — приятно, когда это между ним и Робером. Он на секунду представил, что будет так целовать Этьена, и ему стало немного противно. Да, с Этьеном вроде интересно, с ним можно обниматься, говорить про какие-то вещи, про которые нельзя говорить ни с кем другим, а кроме того, он знал про тайну — если трогать себя там, за промежность, то будет очень приятно. И Этьен был готов делать это «приятно». Немного спустя его стал мучить интерес: знает ли Робер про это «приятно»?       — Мордериго, опять бездельничаешь? — От размышлений его отвлек повар. — Какого дьявола ты еще ничего не приготовил?       Юноша рассеянно моргнул:       — А?       — Пожуй говна! Чего стоишь?! — Повар взъерошил рыжие космы. — Давай, вперед!       Мордериго включился в работу, пускай и не сразу — сначала зависал, рассматривая кипящий котел и горящую печь, потом долго пялился на подвешенные на веревке овощи, и только после того, как повар снова окрикнул его, сдернул с гвоздя связку лука.       — Мордре, тебе еще ньокки* готовить!       — А сыр-то привозили овечий, чтоб их готовить? Я что-то не помню! — огрызнулся Мордериго и едва не получил поварешкой по лбу.       — А ты б меньше шлялся, глядишь, узрел бы, кто и чего привез! У нас пополнения в храмовой лавке, между прочим! А ты ни сном, ни духом! Дуралей!       Мордериго показал язык, но покорно отправился в кладовую за сыром. Готовить у него не было настроения — он бы так и стоял, мечтая и вспоминая, у котла, если бы рыжий повар не отправил его заниматься делом.       Мордериго, в обычные дни не протестующий против обязанности, рылся в кладовке и ворчал:       — Нашли кухарку… Что я им, служанка, что ли… Почему остальные рыцари не готовят, а я готовлю? Когда это кончится? Оружия, что ли, мало? У-у-у…       Он уже даже начал поглядывать на полки с вином и помышлять утащить одну бутылку и выпить, но вовремя вспомнил одну из заповедей ордена, которая воспрещала рыцарю постоянное пьянство и грозила исключением из ордена за оное**. Поэтому, все так же ворча, юноша набрал нужных продуктов и вернулся из кладовой на кухню.       — Еду стоит готовить с чистыми помыслами, своим же братьям и себе готовишь, — сказал повар, услышав, что Мордериго недовольно бубнит что-то себе под нос. Юноша хотел было огрызнуться, сказав, что утром у него были помыслы в голове наичистейшие, пока его не отвлекли от них, и не заставили опять заниматься надоевшей рутинной работой. Однако он вовремя спохватился, представив, что может получить ложкой в лоб или быть наказанным как-нибудь похуже, поэтому эти едкие слова остались невысказанными. Даже бурчать прекратил, только хмурил иногда белые, под цвет сыра, брови.       Он вымыл руки и принялся месить тесто, добавляя в него сыр. Разминая комочки, и сам не заметил, как увлекся и успокоился.       — Смотри, специй много не сыпь, не напасешься, — проворчал повар. Мордериго не среагировал — обычно он начинал спорить и упираться, что лучше знает, ведь у него и нос чуткий, и на вкус он сам лучше понимает, а то как другие готовят, вечно не солоно выходит. На деле же он иной раз действительно перебарщивал — из-за попыток восполнить огненный гумор он хуже чувствовал остроту или соль.       Отправив ньокки вариться, Мордериго опять застыл у стенки, вспоминая сыр, книжку и поцелуй. Сыр он уже почти весь слопал, жадно хрустя и обжигаясь, а вот книжку еще не смотрел — боялся испачкать. Да и богоугодным текстам не место там, где варят, парят, а кроме того, имеют обыкновение иногда разделывать тушки. Но посмотреть очень уж хотелось, и мысли его то и дело возвращались к книге, которую он оставил в келье.       — Чего ты стоишь? Дальше работай, — проворчал рыжий повар, спускаясь в кладовку. — Сегодня приор возвращается, а ты еле шевелишься.       Мордериго нахмурился и потер лоб. От жара печи он начал потеть, а кроме того, готовить все утро ему не хотелось. Его манила книга, да и тело уже начало поднывать от желания взять меч и пойти поупражняться во дворе. Может, хоть Робер выйдет, оценит его стать воина…       В голову опять полезли воспоминания о теплых губах.       Лишившись покоя, Мордериго принялся прохаживаться по кухне туда-сюда, поправляя утварь или ингредиенты. То ему фасоль в горшке казалась стоявшей не там, где надо, то котлы не там висели, то вилка косо стояла…       — Хватит делать вид, что ты что-то делаешь, — повар вернулся и застал его за метаниями. — Бобы готовы у тебя, а? А рыбу к ним почему не почистил?       — Я за ньокками смотрю.       — А за фасолью кто будет смотреть? Убавляй пламя, сгорит!       Мордериго разгреб угли, слегка сбрызнул их водой и поставил заслонку. Потом открыл рот, чтобы испросить разрешение бросить наконец всю эту кухню и пойти заниматься более пригожими для будущего рыцаря Храма делами, но повар прервал его еще не начатую фразу:       — Закончишь с этими, принимайся за пирог. Нам еще на завтрак надо готовить кушанья. А я за продуктами пошел.       Мордериго едва не задохнулся от возмущения. Этого не хватало! Да он тут до вечера провозится!       Обычно повар и некоторые услужающие братья брали на себя часть забот по кухне, благодаря этому на плечи Мордериго ложилось всего несколько блюд, а тут — обслуживать целую трапезу! Он не в пекари нанимался, он все-таки тамплиер! Пускай и будущий!       Повар ушел, а юноша оглядел кухню с недовольным прищуром. Где бы сфилонить? На кого бы свалить все это? У него ведь сегодня по плану Робер! Робер, и только он! Это ведь их праздник, его… Пускай маленький и ничтожный, особенно в сравнении с Успением Богоматери, но все-таки… Мордериго замечтался: может, удастся еще раз коснуться своими губами губ сеньора…       Вяло наблюдая за закипающей водой, Мордериго с тоской понял, что никаких идей, как бы отлынить от кухни, но при этом не испортить всем завтрак, у него так и не появилось, и вряд ли появится. «Уж хоть бы Этьен приперся, увел — все ж хоть объяснение мне есть. Хотя он, наверное, не дурак, чтоб завтраком для всей братии рисковать».       Скука не проходила. В отчаянии Мордериго залез в висевшую на гвозде сумку, доел сыр, достал оттуда книгу и устроился с ней. Буквы безжалостно расплывались, стоило ему наклониться поближе. Он отодвинулся, отстранил книгу подальше и стал вглядываться в текст. Зрение более-менее сфокусировалось. Мордериго с интересом стал изучать приклеенные застежки, пуговки, кармашки и вчитался в задания.       Самым интересным ему пока показалось задание про яблоко, Адама и Еву. Он осторожно открыл картинку с деревом и с интересом прочитал задание. Надо было найти змея на страницах книги. Мордериго бросил все, что делал до этого, и принялся листать. Чуть позже до него дошло, что просто так змея не найти, и он вернулся в начало книги, чтобы делать задания по порядку. Он жалел, что у него нет ни мелка, ни пера, чтобы записывать ответы.       Он так увлекся, что вспомнил про готовку, лишь когда почувствовал запах гари.       — Сарацинство! — Он отложил книгу, сорвал со стены ложку, сунул ее за пояс, схватил котел, где готовились ньокки, залил их водой и побежал с ним на улицу.       — Эй, ты куда, змий? — Он едва не налетел на кого-то из рыцарей. Котел опасно покачнулся в сторону, утаскивая за собой Мордериго, и едва не перевесил. Юноша вовремя справился с ношей и, качаясь, потащился по коридорам во двор. На одной из ступеней он все-таки споткнулся и вылил на себя и на пол часть малоприятной жижи. Грязно ругаясь, Мордериго вылетел из галереи, то и дело поскальзываясь, дрожащими руками поставил котел на траву и стал медленно наклонять. Мутноватая жижа из-под ньокков стала толчками выливаться на траву. Юноша зашипел, когда часть воды намочила ему шоссы, но он был вынужден стоять на месте, в луже, и продолжать потихоньку наклонять котел.       Ньокки опасно зашлепали, грозя вывалиться на траву, когда Мордериго слил большую часть воды, взял ложку и принялся отскребать едко воняющие ньокки. Конечно, они лишились основной части блюда, но хоть рыцари не будут давиться горелым, а после не выдадут ему порки. Мордериго подхватил знатно полегчавший котел и потащил в сторону замка.       Внезапно его взгляд зацепился за знакомый силуэт.       — Сеньор!       От неожиданности он выронил котел, но его в тот миг это не заботило. Перепрыгнув через жалко разлетевшиеся белыми комьями по траве ньокки, юноша помчался к молодому адмиралу.       — Ах, Робер!       Тот замер. Солнце ослепляло Мордериго, поэтому он не мог понять, что выражает его лицо. Поскальзываясь мокрыми шоссами на траве, он бросился к Роберу и остановился в нескольких шагах от него. Пытался определить его настроение. Солнце бежало светлой волной по золотистым волосам, и у Мордериго опять захватило дух.       — Мордре, что ты носишься? Разве у тебя нет дел?       — Есть, но… так хотелось тебя повидать! — Он застенчиво спрятал руки за спину. Вспомнит Робер про поцелуй или нет?       — Мордериго, будь готов к встрече приора. Если ты сегодня провинишься, мы не сможем с тобой пойти на прогулку. Ты меня понял? А сейчас извини, мне надо идти.       Он сделал шаг вперед. Мордериго остался стоять.       — Мне правда жаль. Но нужно сделать слишком много всего и, боюсь, подготовиться к не самым приятным для нас новостям.       Он все-таки развернулся и двинулся вперед. Мордериго растерянно глядел ему вслед, отчаянно желая зарыться носом в светлые волосы, прижать сеньора к груди и касаться его везде, где только захочется. Робер удалялся, а Мордериго чувствовал себя одиноким и брошенным. Но вместе с тем в нем снова начала разгораться жажда, желание, которое он не мог утолить. Он хотел застонать, но отчего-то не вышло, и он только скорчил гримасу боли, будто ему выдрали зуб, и рухнул на колени.       — За что мне это, дева Мария, за что! — с болью сказал он, продолжая следить за удалявшейся фигурой Робера. — Зачем же, Мария, он статный такой? Зачем же, Мария, он только дразнит меня? Кто создал его столь манящим?       Мордериго согнулся пополам, словно его ударили. По телу шла дрожь, но он так и не понял, отчего. Пальцы сводило от желания прикоснуться к сеньору, ощутить тепло его кожи. Мордериго боролся с собой, заставляя остаться на месте, а не бежать за Робером. Появление сеньора было словно выдернутый из раны наконечник стрелы — кровь пошла ручьем, края плоти взорвались болью.       Мордериго согнулся еще ниже, будто ему пронзило живот. Перед глазами он так и видел светлые волны волос, блестящие глаза, которые становились цвета штормящего моря, если сеньор злился. Образ не желал покидать его, и Мордериго, словно ударенный им, сгибался все ниже и ниже, и уже не замечал, что держится за живот, а волосы подметают землю. Глаза жгло, но он не решался подняться.       — Господи, пожалуйста! Почему мне так больно каждый раз, когда он оставляет меня!       Он поплакал какое-то время, а потом на смену тоске пришло отчаяние, смешанное с гневом, и он стал медленно подниматься на ноги и заорал:       — Все равно моим будешь! Чего бы мне этого ни стоило! Гореть мне в адском пламени, если ты мне не достанешься!       Звериная ярость заполнила его тело. В глазах появился нехороший блеск, зловещий.       — Я не хочу, чтоб ты уходил! — снова крикнул он в пустоту. — Если ты снова уйдешь, я не остановлюсь, пока не сожгу весь Париж и всю твою сеньорию, чтобы тебе некуда было уходить!       — Так, ты чего тут орешь? — на его шум пришел один из услужающих братьев. Тут он заметил ньокки на земле и рассвирепел: — Это что такое? Ты чего устроил, а?       Он схватил Мордериго за ухо и начал трепать. Тот исступленно завизжал, заметался пытаясь выкрутиться, а слуга снял пояс и принялся его охаживать:       — Ах ты, маленькая дрянь! Змей подколодный! Гад ненавистный! Ты что натворил?! Что натворил, я тебя спрашиваю?!       Мордериго не переставал верещать, бегая по кругу, словно лошадь на арене. Услужающий брат отпустил его ухо и вцепился в белые волосы, после чего продолжил трепать. Потом силой заставил его встать на колени и принялся тыкать носом в землю, на коей валялось испорченное блюдо, как котенка, сделавшего лужу. Мордериго уже охрип от криков и стал только взахлеб плакать — все смазывалось перед его глазами, и он чувствовал, как у него течет из носа. Вдобавок начинала болеть шея, одолевала тошнота.       — Отпусти! — жалобно взмолился юноша.       Он мысленно молился, прося бога послать хоть кого-нибудь спасти его от несправедливой трепки, хоть кого-то, пусть даже Этьена, лишь бы это кончилось. Но жестокая рука сама внезапно отпустила его волосы. Мордериго еще какое-то время оставался на месте, жалобно всхлипывая.       — Вставай, пошли.       Мордериго медлил.       — Вставай!       Получив удар ноги в ребра, он вздрогнул и с трудом поднялся. Разочарованный, что никто так и не спас его от расправы, он стоял, словно живой мертвец, не обращая внимания на мокрое от слез лицо и потеки из носа.       — Быстро пошли на кухню.       Мордериго стоял.       — Пошли!       Он не подчинился даже после удара под дых. Только согнулся, покашлял, едва не завалившись на землю, шарахнулся. Ему казалось, что в голове и ушах у него медленно звонят колокола, поют монахи или другие тамплиеры. Перед глазами все плыло.       — Иди!       — Я не пойду, — хрипло сказал Мордериго и широко расставил ноги.       Услужающий брат снова замахнулся, видимо, желая воздать ему за то, что тот, будучи юнцом, по положению в ордене выше него, несмотря на его почтенные лета. Но паршивый юнец перехватил кулак, хоть и дрогнул.       — Не бей меня, — прошипел Мордериго и поглядел исподлобья. — Никогда больше не бей. — Он повернул голову и строго, холодно заговорил: — Я — будущий рыцарь Христов, и только Господь может наказывать меня. А устами Его святыми — Верховный магистр моего ордена, либо же мой свет, мой сеньор.       Он отпустил руку и медленно пошел прочь.       — Вернись сейчас же, недоносок! Ты дерьма сарацинского кусок, а не слуга Господень.       Мордериго медленно повернулся. Его губы дрогнули. По сердцу будто полоснули ножом.       — Я прощаю тебя за твои речи, — вздохнул он и снова продолжил путь. У него не оставалось выбора, кроме как заново сготовить ньокки, но теперь он был готов принять надоевшую обязанность. Боязно было только, что он может навеки остаться здесь просто пекарем, что его не возьмут в рыцари. От этих мыслей его бесцветные глаза потускнели.       Вернувшись на кухню, Мордериго водрузил уже другой котел на огонь. В голове все-так же звучала песнь, и он не выдержал, сам начал напевать:       — Дай мир, Господи, вечным светом воссияй во тьме… — И постепенно погрузился в молитвенное отречение, в коем предписано всегда пребывать тамплиеру. Он даже не обращал внимание на скачки голоса — к счастью, их становилось все меньше.       Мордериго так увлекся, что сам не заметил, как почти закончил работу — он просто пел, а руки сами делали то, что должно. Подсознание его еще пыталось временами вставать на дыбы, мол, его место не здесь, а рядом с братьями. Доколе он будет еще драить кухню вместо жарких битв или хотя бы заутренней? Доколе существовать будет один, без сеньора, когда хочется дни и ночи проводить подле него, и чтоб обязательно прижаться к нему всем телом, никогда не отпускать?       Наконец он закончил с ньокками, но подавленное настроение его не ушло. Он привел кухню в порядок и ушел, считая, что вправе закончить работу — его ждали утренние молитвы.

***

      Тамплиеры потихоньку подтягивались к часовне. В большинстве своем лохматые и заспанные, они напоминали школяров, разбуженных на занятия. Мордериго был готов поклясться, что лишь немногие из них молчат, будучи в молитвенном повиновении, а не просто потому, что еще не до конца проснулись. Он исподтишка вглядывался в лица рыцарей. Ему показалось, что у многих запавшие, уставшие глаза, помятые подбородки и встрепанные волосы. Он всерьез встревожился — тамплиеры имеют право по Уставу отсыпаться, если накануне уставали, почему же они пришли на молитву?       Но размышлять было особенно некогда — капеллан вскоре впустил братьев в часовню, и они почтительно встали на колени, готовясь петь.       — Слава Отцу и Сыну, и Духу святыму, — тянул Мордериго вместе с остальными. — Ныне и присно, И во веки веков…       Несмотря на богоугодную песнь, стоило ему закрыть глаза, перед взором все так же вставал Робер де Сабле, озаренный сиянием. Юноша сначала замер, пораженный видением, но потом скорчился, как ударенный. Из него вышибло дыхание.       — Нет, нет, уйди, — прошептал он, опустив голову и не желая ничего видеть.       Мордериго плакал то ли от счастья, то ли от тоски или желания прогнать не вовремя приставший образ, плакал и продолжал петь. Неземное сияние, будто нимб, доставало его даже через сомкнутые веки. Он не знал, куда деться от пристального взгляда глаз цвета синей пыли, от полунасмешливой, полуласковой усмешки манящих губ.       — О дева Мария, за что? — Он кусал губы, глотая слезы, пока его партии наставало время молчать. — Я вижу его, ощущаю, стоит только глаза закрыть…       Его начало трясти. Ярость, благоговение, страх и чувство вины распирали его, боролись в нем. Тамплиеры косо поглядывали на него, не зная, что думать: то ли паренек преисполняется божественного благоговения, то ли в него демон вселился и он мучается на священной земле.       Но, терзаемый образом Робера, Мордериго начал свою партию, искренне желая достучаться до бога:       — Не отвергни в старости нас, аль когда добродетель наша крах потерпит… Не оставляй нас, Господи… Святый Боже, не закрывай ушей от молитв наших…       Он очень боялся, что голос у него дрожал, но на деле тряслись только колени. Но песня его звучала неуверенно, отчаянно, и больше всего ему хотелось подобно горностаю, выскочить из людской обители и забиться в нору, подальше от топающих лап гончих псов. Он опять попытался закрыть глаза, сам не зная, что именно пытается отогнать — видение с Робером или собственное волнение. Внезапно его плеча осторожно коснулась чья-то рука — пальцы быстро прошлись, поглаживая. Прикосновение на этом прекратилось. Оно было мимолетным, больше напоминающим птицу, задевшую крылом. Но Мордериго было этого достаточно.       Он стал петь уже более уверенно. Дрожь в коленях прошла. Мордериго постепенно обретал мощь голоса. Его погладили еще раз, и тогда он окончательно осмелел и, прикрыв глаза, низко затянул:       — Славься, Царица…       Закрыв глаза, он опять увидел озаренного светом Робера, но в этот раз уже не испугался, не занервничал. Просто принял, как данность. «Наверное, он ангел, или это ангелы сами послали его, — решил он. — Потому он мне тут является. Что ж, раз это так, то что ж уж мне, противиться ему? Ангелу или посланнику его никак нельзя противиться…»       По телу пошли мурашки, но больше юноша не дрожал. И то, даже их он предпочел списать на то, что оконце в часовне открыто и из него, возможно, дует.       Когда Мордериго вышел из церкви после окончания молитв, то пришлось задержаться. Он издалека увидел маленький, темный столбик на каменных плитах и наклонился, чтобы позвать зверька. Горностай с чириканьем побежал к нему — уже знал, что в часовню заходить нельзя. Впрочем, возможно, в отсутствие капеллана и остальных тамплиеров зверек все-таки шарил по часовне в поисках мышей и крыс, но во время молитв хотя бы не лазал по чашам со святой водой и не пытался пить из них на глазах у изумленного и возмущенного капеллана. Мордериго подобрал горностая, сунул в капюшон и дал ему кусочек ньокка. Он уже собрался распрямиться и догонять рыцарей, как его накрыла тень. Он резко вскочил.       — И снова доброе утро, Мордре.       — Ты напугал меня, Этьен. — Мордериго сердито нахмурился.       Брат де Труа не переставал улыбаться.       — А в часовне, значит, я тебя не пугал, а тут прям резко стал ужасней Сатаны, — усмехнулся он.       — Кто вообще разрешил тебе меня трогать?!       — Ну, ты был очень взволнован, и я решил тебя ободрить.       — Ободрил? Молодец. Что тебе теперь-то надо?       — Подарок твой, пойдем, — Этьен кивнул головой куда-то в сторону. Слегка заинтригованный, Мордериго дал горностаю еще кусочек лакомства и пошел следом за рыцарем. Этьен быстро провел его по всем коридорам и вывел к конюшне.       — Заходи. Подарок там.       Они скользнули в полумрак помещения. В ноздри Мордериго резко ударил терпкий запах конского пота, и он поморщился. Лошади расфыркались, то ли приветствуя незваных гостей, то ли, наоборот, негодуя, что кто-то нарушил их отдых. Этьен подвел Мордериго к крайнему стойлу.       — Загляни, — велел он.       Юноша залез на дверь и посмотрел вниз. Возле стоявшей у кормушки кобылы мирно полеживал жеребенок — вороной, с белой проточиной на морде. Похожий на табуретку, смешной и нескладный, он иногда водил маленькой мордочкой, будто пытаясь все на свете обонять. Увидев Мордериго, он встал на тонкие слабые ножки и поковылял к нему.       — Это тебе, — пояснил Этьен. — Я испросил, и мне дозволили тебе его подарить. Она только недавно ожеребилась, а этот теперь вырастет, — он кивком указал на кобылу.       Мордериго сполз с дверцы и посмотрел на него сияющими глазами.       — Спасибо, — смущенно поблагодарил он.       Этьен взял его за руку и оттащил к куче сена в углу.       — Ну как? — Он приблизился. — Я удивил тебя? Я заслуживаю, м-м-м… поцелуя?       Мордериго робко улыбнулся:       — Зачем ты хочешь этого от меня?       — Это приятно, — Этьен обвил его рукой за талию, — и тебе, и мне. Помнишь, как я делал тебе ртом? Хочешь так еще, а, прелесть моя?       Мордериго неуверенно повел плечами.       — Мы ж договорились с тобой… Я тебя удивляю подарком, а ты меня целуешь.       Мордериго помялся какое-то время, а потом решил — была не была! Быстрей отмучается. Он потянулся и чмокнул Этьена в губы на секунду, но потом быстро отстранился, не давая ему продолжить.       — И все?       Мордериго попытался отодвинуться. Этьен с улыбкой погладил его по щеке.       — Я хочу большего, моя сладость.       — Но я…       — Тише, — Этьен надавил ему на грудь, вынуждая лечь. Мордериго снова попытался подняться, но Этьен быстро оседлал его.       — Да полно тебе, не бойся, не укушу. — Этьен быстро расстегнул ремень и принялся копошиться, спуская брэ.       — Что ты хочешь со мной сделать?       — Я сделаю тебя мужчиной, — ухмыльнулся он. Его руки потянулись к одежде Мордериго.       — Что это значит? — Юноша завозился, предчувствуя неладное.       — Мне надоело играть, — спокойно сообщил Этьен, но Мордериго увидел в его глазах что-то первобытное, хищное, нечеловеческое. Ту жажду, которую испытывает голодный зверь, прыгающий на добычу.       — Этьен, не надо, — заюлил Мордериго. — Я сам как-нибудь стану мужчиной, ладно?       — Нет уж, это только моя честь. — Он вцепился в его брэ и резко потянул вниз.       — Ты же порвешь!       — Тихо!       Он зажал Мордериго лицо руками и жадно впился в губы. Юноша протестующе замычал, сопротивляясь и чувствуя чужой язык у себя во рту. Пальцы Этьена впились в его бедра. Мордериго почувствовал давление — рыцарь пытался раздвинуть ему ноги.       — Нет, отпусти!       Но, к своему ужасу, Этьен быстро сломал его сопротивление и улегся на него. Напуганный Мордериго почувствовал что-то горячее и твердое. Этьен на миг отвлекся от него и начал шуршать соломой и тканью внизу.       — Я не хочу!       Этьен проигнорировал его слова и продолжил возню. В тот момент, когда он уже весь подобрался и собрался переползти выше, дверь конюшни с шумом хлопнула. Этьен и Мордериго резко повернулись.       — Не хочу, — на всякий случай сказал Мордериго, во все глаза глядя на вошедшего.       На пороге стоял Умберто де Менье, держа под уздцы лошадь. Он изумленно таращился на парочку.       — Я не хочу, — повторил Мордериго.       Карие глаза приора стали медленно разгораться гневом.