Satan's alley

Утром отец О’Молли поднялся еще до рассвета и отправился на один из расположенных за городом холмов, где возвышался не потревоженный языческий каменный круг, к которому он ходил, будучи моложе, еще до того, как узнал, что должен делать в этой жизни, когда он был все еще зажат между двумя мирами — тем, в котором он был воспитан, и тем, в который привела его мать. Стоя на краю круга, он раздумывал о том, не было ли это причиной его неправильности. Может, он был обречен иметь эти мысли из-за своего гаэльского происхождения, из-за того, что его мать была язычницей… В душе отец О’Молли знал, что его крещение отгородило его от богохульства его матери, и все, что камнем лежало на его сердце, было его собственными грехами, но все же он преклонил колени, давая росе впитаться в темную шерсть его рясы, и печаль все тревожила его сердце. В тишине утра отец О’Молли осознавал истину; он убегал слишком долго. Игнорируя, вместо того, чтобы бороться, как однажды ему повелел Кардинал. Он не ожидал возвращения в Дублин. Не после своего признания. Никогда. А сейчас он здесь, да еще и с навязанным ему развращенным отпрыском аристократии, прервавшим его уединение, нарушившим чистоту его северного прихода. Без особой радости он присоединился к остальным обитателям прихода для вознесения молитв, покуда его душа была неспокойна из-за всего, что произошло. Богатый завтрак заставил его желудок протестующе урчать, и отец О’Молли направился в конюшни, чтобы проверить, все ли готово к отъезду. Но вместо того, чтобы найти там свою позаимствованную черную кобылку, уже подготовленной и оседланной, он обнаружил юношу в ливрее, ведущего пару высоких ретивых чалых кобыл в новых сбруях. — Где моя лошадь? — спросил он юнца удивленно, и лишь с небольшой толикой гнева в голосе. — Ее не подготовили? — Эту клячу? Отец, мы можем предоставить лошадей получше. Отец О’Молли обернулся на звук голоса, прогремевший в конюшнях, чтобы столкнуться взглядом с широкоплечим гигантом в бархате и шелках, от которого, даже на расстоянии, доносился запах парфюма. И снова у него неожиданно засосало под ложечкой. Священник уже поразмыслил насчет вверенного ему юнца — что с ним делать и какие у него могут быть проблемы. Простой приходской священник не будет вызван в такую даль ради того, чтобы учить молодого брата, особенно благородных кровей, не будь на то чертовски основательной причины. Которую он собирался выяснить, когда сможет поговорить с юношей с глазу на глаз. В Дублине нет места честности. Слишком много политики. Слишком много порочности. Владения человека — и только. Неожиданно почувствовав приступ тошноты от всего этого, отец О’Молли захотел уехать наконец. — Я уверен, что это чудесные лошади, — сказал священник, кланяясь разукрашенному норманнскому лорду лишь из-за того, что этого требовали традиции, — но мою одолжили мне человек из моей паствы, и я хотел вернуть ее владельцам. Аристократ снисходительно улыбнулся. Его забавляло, что кто-то подвергает сомнению его щедрость. — Тогда они получат лошадь лучше прежней. — Милорд, гэлы с особой бережностью относятся к своим лошадям. Пастве не понравится, если я верну им другую, — невозмутимо ответил отец О’Молли. Улыбка на лице лорда испарилась. — Вы отвергаете мой подарок? — Я лишь хочу не нарушать обещаний, данных людям, которым я служу, — осторожно объяснил он, настолько честно, насколько посмел. Священник почувствовал волну невысказанного неодобрения и на секунду задержал дыхание, но аристократ лишь прошагал мимо него, обратно к дверям конюшен, на пути выкрикивая приказания своим слугам. Отец О’Молли, закрыв глаза, осел возле стойла, одной рукой зарываясь в длинные светлые волосы, другой ища успокоительного касания четок. «Боже, дай мне сил», — взмолился он, а затем заставил себя подняться, чтобы убедиться, что его кобыла почищена и оседлана. Через пятнадцать минут, уверившись, что все приготовлено как надо, отец О’Молли вновь появился во дворе, находя уже знакомого аристократа, беседующего с фигурой в темной рясе в дальнем углу. Юный послушник склонился над тяжелым кошелем в его руках, словно нищий, аристократ яростно жестикулировал, и даже издали отец О’Молли мог уловить явное неудовольствие. «Кто-то из родственников», — понял он, — «невероятно на него зол». Это было еще одной деталью в истории Уильяма, которую ему рассказали не до конца. С неизвестным финалом. Неожиданно он почувствовал себя так, словно подглядывал за чем-то, чего его не должно было касаться. Так что вместо этого он повернулся к конюху, который следовал за ним с только что заполненной седельной сумкой, и попытался занять мысли возвращением на север. Вскоре юноша в его тонко сотканной шерстяной рясе прошагал через двор, сцепив руки в рукавах, на лице его отчетливо проступал гнев. Конюх протянул ему поводья его лошади. Грусть наполняла глаза мальчика в ливрее, он протянул руку, будто ища прикосновения, но Уильям ударил по ней, в презрении вырывая поводья. Отец О’Молли лишь наблюдал за ним, разрываясь между желанием, чтобы юноша вел себя в соответствии с приличиями, и облегчением от того, что он делает совсем обратное. Видеть его таким было гораздо легче. Упрямый негодник. Так было гораздо легче не думать о нем… не представлять… «Господь, прости мои грехи…» — Так мы едем или нет? — огрызнулся юноша, и отец О’Молли увидел, что тот уже вскочил в седло. Конюх позади него улыбался так, словно хотел сказать что-то, но заметил, что все презрение юного лорда сейчас сконцентрировано на священнике. — Я слышал, что до вашего прихода путь неблизкий. — До нашего, — поправил отец О’Молли, исполненный решимости выполнить свой долг, даже если юноша будет этому противиться. — И до севера неделя пути. — Чудесно, — фыркнул юноша. «Относись проще», — напомнил себе старший священник, и только кивнул в ответ. — Тогда отправляемся, брат Уильям. Как только ты отдашь мне кошель, который твой отец дал нам в дорогу. Юноша выглядел несколько сбитым с толку, не ожидавшим такой проницательности от обычного приходского священника, и отец О’Молли позволил себе легкую победную ухмылку, наблюдая, как Уильям пытается вернуть свое надменное выражение. — Я бы не советовал тебе спорить насчет этого, — мягко сказал старший священник, кладя одну руку на коня младшего и придерживая своего второй. — Ты теперь моя забота, брат Уильям. Я собираюсь честно исполнить свой уговор, но мне нужно твое доверие. — Это не связано с доверием, — тут же ответил брат Уильям. — Значит, с жадностью? — переспросил отец О’Молли, чуть жестче, чем до этого. — Я не могу допустить того, чтобы священник под моим руководством нарушил свои обеты, и не важно, насколько богата его семья. Уильям — впервые с момента их встречи — выглядел выбитым из колеи, не уверенным, что делать в такой ситуации. Но в конце концов он кивнул, передавая отцу О’Молли небольшую изящно сшитую сумку. — Вы ошиблись насчет того человека, — сказал он, — это мой старший брат. Мой отец не снизошел бы до этого убогого маленького острова, поэтому оставил Ричарда распоряжаться здешними землями. — А остальная твоя семья в Лондоне? — Да. — А почему же ты не там? Какая-то полузабытая горечь пробежала по лицу юноши перед тем, как оно сделалось угрюмым. — Я не собираюсь говорить об этом с пастором сельской церквушки в какой-то дыре! — огрызнулся он, надувшись. «Дворянство», — без особого энтузиазма подумал священник и взобрался в седло, надеясь, что его собственное смущение от этой мерзкой ситуации нельзя прочитать по его лицу. — Тогда вперед, — сказал он, даже не оглядываясь. — Впереди долгий путь до нашей сельской церквушки в дыре. Так что лучше выдвигаться. Аристократ наблюдал за ними, покидающими двор, из окна верхнего этажа, и нервозность вернулась, скручивая все внутри отца О’Молли. Он не сказал юноше о его брате. Он понимал, что, к худу или к добру, Уильям был под его ответственностью теперь. И понимал ли это юноша или нет, но та жизнь, которую он знал, отныне исчезла. Навсегда. Отец О’Молли, тем не менее, горячо желал, чтобы это не было верно и для него тоже. «Терпение», — напомнил он себе, и вернулся к прокладыванию их пути через серый лабиринт Дублина.