Post Mortem (Original)

В конце марта 1814 года Париж готовился к осаде. На западе уже слышались залпы пушек, и ветер доносил оттуда запах сгоревшего пороха. По улицам явно прокатились погромы, кое-где виднелись следы пожара. И хотя большинство лавок и трактиров уцелели, многие из них стояли с наглухо закрытыми дверями и ставнями, являя собой ослепшие фасады. Однако жизнь в столице продолжала бурлить и кипеть, словно вода в котелке. Торговля шла бойко — купцы спекулировали оружием и продовольствием, выступали комедианты, разносчики подносили еду и питье, на больших бочках сидели «штопальщицы», предлагая свои услуги прохожим. Всё было как обычно. И тем не менее Париж стал немного другим. За время нашего с Учителем путешествия здесь появились новые достопримечательности. По примеру Древнего Рима, Наполеон приказал построить ряд памятников, посвящённых военной славе Франции. Первым и самым большим памятником стала Триумфальная арка. Я очень хотел на неё взглянуть, но Алессандро совершенно не разделял моего желания. Мне даже показалось, что он потерял интерес к окружающему миру. Иногда, конечно, Учитель спешивался, задавал вопрос прохожим, всегда один и тот же, а получив ответ, садился на лошадь и продолжал свой путь. В такие моменты Алессандро смотрел на город горящими глазами, с трепещущими ноздрями, как будто среди всего многообразия запахов Парижа, он хотел отыскать один единственный. След, который привёл его к столь прекрасному городу с клубящимися над ним грозовыми тучами предстоящей войны. — У-учитель, — выдавил наконец я; к тому времени мы уже проехали четыре квартала. — Может, остановимся в каком-нибудь трактире? Есть очень хочется… — Знаю, — кивнул Алессандро. — Успеется… Я не рискнул возражать, отлично представляя, чего мне это может стоить. Однако спустя два с половиной часа бесцельных блужданий по улочкам Парижа, Учитель всё же решился передохнуть. — Вот тут как раз отличная таверна, — сказал он, указывая на грязную и выцветшую вывеску «Серебряная подкова». Я хотел, было, возразить о том, что совсем неподалёку есть заведение получше, но решил этого не делать, опасаясь, что Учитель может и вовсе передумать. Как я и предполагал, таверна «Серебряная подкова» была битком набита типами самой сомнительной наружности и репутации: ворами, карточными шулерами, пьяницами, шлюхами и наёмными убийцами. Я с омерзением поглядывал по сторонам, но Алессандро, похоже, эта забегаловка пришлась по душе. — О, дражайший сударь! Какое счастье видеть вас здесь! — заголосил одноглазый трактирщик, стоило нам только переступить порог. — Чего изволит столь блистательный господин?! — Вина и говядины для моего друга, а мне не помешали бы кое-какие сведения, — ухмыльнулся Алессандро и хлопнул его по плечу. Трактирщик блаженно заулыбался, расточая мёд и елей, сделал знак пухленькой служанке и та, подобрав свои юбки, просеменила на кухню. Получив тарелку не самого худшего жаркого и вина, я набросился на еду, как ястреб, напрочь позабыв о манерах, рассудив, что кичиться своим воспитанием здесь было определённо не перед кем. Тем временем Алессандро поманил к себе трактирщика. — Как зовут? — требовательно спросил он. — Арни Пити, сударь. — Слушай сюда, Арни Пити, Я ищу одну мадмуазель… Попрошайка с улицы Фран-Буржуа сказал, что она частенько заходит к тебе сюда… Трактирщик наморщил лоб. — О какой мадмуазель идёт речь? — недоуменно спросил он. — Все мои девки сейчас тут… А другие сюда не приходят… — Её зовут Алина. Такая высокая, красивая… По виду из знатных… Алессандро мог бы показать ему кольцо с портретом. Но очевидно описание было настолько исчерпывающим, что трактирщик тут же хлопнул себя по лбу, как будто его внезапно осенило. — Так вы имеете мадам Алину Андо, которая приходит лечить моего немощного старика! Алессандро дёрнулся как укушенный. Он посмотрел на трактирщика с удивлением. — Мадам Андо? — переспросил он, — Так она что же… замужем? Арни Пити закивал. — Да, и давно. У неё трое детей. Старший сын Гай учится в Сорбонне на врача, а среднему Лотусу прочат адвокатскую карьеру… Ну, а что касается малышки Шанны, то ей всего-то годков семь… — А муж у неё кто? — хитро сощурился Алессандро. — Господин Малеус Андо… Он, кажись, иностранец какой-то…держит похоронное бюро… И хотя он человек незнатный, но деньжата у него определённо водятся… Учитель притих, задумчиво обдумывая услышанное, а потом неожиданно взбодрился. — А где же живёт достопочтенное семейство Андо? — требовательно спросил Алессандро, как будто составляя план. Он сохранял шутливый тон, но в нём понемногу сгущалось напряжение. — Совсем недалеко отсюда. Всего в двух кварталах. Их лавка находится на улице Муфтар. А особняк в квартале Марэ… Какое-то время Алессандро не спускал потемневших глаз с трактирщика. Потом сорвался с места и помчался на выход. Позабыв про говядину и вино, я бросился вслед за ним. — Учитель! Он замер, порывисто обернувшись. — Ну чего тебе? — Куда вы собрались? — Я очень спешу, Эммануэль. Тебе лучше подождать меня в трактире! — Но… Я тут же пожалел о том, что посмел возразить ему. Ужасный гнев исказил ангельское лицо Алессандро. Он посмотрел на меня безумными глазами. — Никаких «но». Подожди меня в трактире! И это не обсуждается! — рявкнул Учитель и, оседлав лошадь, пустил её в галоп вдоль по улице. Минуту я стоял, не двигаясь, глядя ему вслед, пока он не скрылся из виду. Я так и не выяснил причины, почему поиски мадам Алины гнали нас по свету последние несколько лет, но теперь я вдруг понял, что вовсе не хотел этого знать. Чёрная пустота, появлявшаяся в глазах Учителя, когда он смотрел на её изображение в кольце, пугала меня. И я впервые подумал, что ничего не знаю об Алессандро. Внезапно меня посетила мысль, что совершенно не представляю, как бы поступил, если бы был уверен в том, что Учитель намеревается убить мадам Андо. Кому бы я в этом случае помог? Ему или ей? Казалось, ответ для меня мог бы быть очевидным, ведь я любил Алессандро, заменившего мне отца. Вряд ли я мог бы с точностью объяснить, зачем последовал за ним. Это желание возникло спонтанно, и я решил довериться своему чутью. Однако правда заключалась в том, что я пошёл за своим Учителем не ради него самого. Нет. С этого момента я больше не мог идти за ним. Я шёл ради тех, кто неожиданно встал на его пути — мадам Алины Андо, её мужа и их троих детей. Ради семьи, которую Алессандро, не задумываясь, намеревался уничтожить. Ибо здесь чувствовалось нечто большее, чем обычная ненависть. Нечто более глубокое и отчаянное, если подобное чувство вообще могло рождаться в душе такого одинокого волка, как мой Учитель. Накинув на голову капюшон от изрядно пропылённого плаща, я понёсся вслед за Алессандро. Солнце уже клонилось к закату, торговля стихала, и на улицах Парижа было довольно пустынно. Улица Муфтар притягивала меня, как магнитом, поскольку я совершенно не сомневался в том, что Алессандро нагрянет именно туда. Не доехав до цели своего путешествия, я решил бросить коня на полпути и накинуть на себя заклинание «Серой Вуали». Мне не хотелось, чтобы Алессандро узнал о преследовании. Хотя… возможно, я просто намеревался понаблюдать за тем, что он собирался сделать, наивно полагая, что Учитель не станет ничего предпринимать. А если станет… вот тогда мне придётся вмешаться… и проявить настойчивость, чтобы вытрясти из него правду об Алине и почему она превратила его в полубезумное животное. Когда я достиг цели, на улице уже окончательно стемнело. Несмотря на то, что район, через который проходила Муфтар, был знаменит своими рынками, протянувшихся вдоль старой дороги, проложенной ещё римлянами, квартал был тих. Однако по другую сторону улицы красовались окна постоялого двора, где всё ещё царило веселье. Я постарался поскорее миновать полосы света от нижних окон и спрятаться в тени здания, прижавшись к стене, поглядывая на новенькую вывеску «Похоронное бюро Андо». Выждав ещё пару минут, я медленно приблизился к закрытой двери, на которой висело тяжёлое бронзовое кольцо, и услышал женский голос, отдающий распоряжения слуге. Другой, незнакомый мужской голос, пробормотал нечто неразборчивое. Алессандро здесь определённо не было… Моё лицо окаменело. А если я просчитался, и Учитель решил направиться к Андо домой в квартал Марэ? Я отпрянул от двери и уже хотел уйти, как внезапно услышал негромкую поступь шагов. Это был Алессандро. Он шёл по улице, держа обнажённую шпагу в правой руке. Я вновь прижался к стене, прячась в тени небольшой башни, наблюдая, как Учитель подошёл к двери похоронного бюро, рывком распахнул её и скрылся в доме. Это был сигнал к действию. Алессандро явно вошёл туда, чтобы убить… Однако проходило время, а я не мог даже пошевелиться. «Ещё совсем немного, — лихорадочно соображал я. — Если я услышу крики, я пойду в похоронное бюро Андо!» Я стоял в тени и считал удары сердца, отдающиеся в горло. Когда сердце простучало раз четыреста, а Алессандро так и не вышел, я расправил плечи и сделал шаг вперёд. Свет из окон резанул по сетчатке глаза, а потом вдруг все окрасилось в чёрный. Я не понял, что произошло, пока не почувствовал боль в груди из которой торчал кончик шпаги, блеснувший в лунном свете. Алессандро рывком высвободил своё оружие из моего тела, позволив мне с хрипом осесть на колени. — Дурак. Ты так ничему у меня и не научился! — процедил Учитель и сплюнул. — А за глупость, Эммануэль, всегда платят двойную цену… *** Проходили дни, летели ночи, но для Ханы больше не существовало ни рассвета, ни сумерек, ни тьмы. Она блуждала бесплотной тенью в лабиринте между жизнью и смертью и всё никак не могла отыскать дорогу в мир живых. Иногда ей казалось, что кто-то плакал и звал её, там, в конце бесконечного тоннеля, где слабо брезжил крохотный огонёк. Хана шла на свет, но никак не могла его достичь. Она всё шла и шла, пока, наконец, не настал тот день, когда туман небытия рассеялся и девушка открыла глаза. Хана распрощалась с миром мёртвых. Но то, что она увидела перед собой, показалось ей продолжением кошмара. Комната, в которой она лежала на кровати из грубо сколоченных деревяшек, была низкой и тёмной, словно пещера. На потолке развешаны пучки из сухих трав и гирлянды из засушенных овощей. В большом, сложенном из серых неотёсанных камней очаге горел огонь, слабо рассеивая сгустившуюся в комнате темноту. Над огнём висел котелок, в нём что-то кипело и издавало вкусный пряный аромат трав. У очага стояла госпожа Гематит, закутанная в черные лохмотья, и помешивала варево в котелке деревянной ложкой. — Я ведь тебя предупреждала, — глухо сказала она кому-то. — Неужели ты не смог сдержаться? — Не смог… — вздохнул голос Гая где-то в глубине комнаты. — Не смог он! — фыркнула Гематит. — Тебе уже больше двухсот лет, а ты всё равно ведёшь себя, как мальчишка, не умеющий контролировать то, что у тебя в штанах. Внезапно она осеклась и повернулась в сторону Ханы, как будто почувствовав на себе её взгляд. — О, вот и наша девочка проснулась! — воскликнула старуха. Позабыв про варево в котелке, Гематит подошла к девушке и склонилась над ней. Сухие, изъеденные артритом руки старухи коснулись лба Ханы, её щек, плеч и рук. — Похоже, всё в порядке, — удовлетворённо отметила она. — Где я? — спросила Хана. — У меня дома, недалеко от старого кладбища, — ответила Гематит. — А как ты тут оказалась, тебе расскажет Гай. Думаю, вам следует поговорить как можно скорее. Пока не случилось новых непредвиденных обстоятельств… Старуха отвернулась и вновь склонилась над своим варевом. Огонь отбросил на стену её причудливую тень, напоминавшую летучую мышь. Помешав отвар ложкой, она сняла котелок с огня. — Напои девочку отваром, — попросила она Гая, чья фигура по-прежнему оставалась в тени. — А я пока прогуляюсь по лесу. Может быть, удастся найти немного мандрагоры или нового висельника. Верёвка бы мне сейчас пригодилась… С этими словами старуха накинула на себя изъеденную молью шаль, взяла палку и исчезла. Какое-то время в комнате царила тишина, прерываемая лишь треском горящих в огне дров. Хане показалось, что Гай незаметно выскользнул вслед за Гематит. Она с трудом поднялась на своей постели и позвала: — Гай! Гай, ты здесь? В ответ ей послышалась какая-то возня, а затем молодой человек вышел из тени. Его было трудно узнать. Черты лица обострились и затвердели, словно посмертная маска, хотя, возможно, это лишь почудилось Хане в неверном свете огня. Не глядя на неё, Гай наполнил фарфоровую чашку с отломанной ручкой отваром, протянул её девушке и уселся на старый треногий табурет возле кровати. От запаха трав у Ханы закружилась голова. Она припала к чашке губами и принялась жадно пить, обжигая себе рот и горло. Покончив с напитком, Хана вернула чашку Гаю. — Спасибо. Жажда меня просто измучила! — она попыталась взять его за руку, но молодой человек отстранился. Хана удивлённо посмотрела на Гая. — Тебе что, неприятно? Молодой человек промолчал, едва улыбнувшись, и осторожно погладил Хану по щеке. В его прикосновении было столько нежности, что она невольно обхватила его ладонь и прижалась к ней, чтобы продлить этот потрясающий момент близости. — Хватит, Хана… Гай со вздохом высвободил руку из её цепких пальчиков. — Но почему? — удивилась та. — Потому что я не хочу, чтобы ты умерла. Гематит и так вытащила тебя практически с того света… А если… если я опять потеряю голову, то… в следующий раз у неё может и не получиться… любая близость между нами нежелательна… — Почему? Гай ответил не сразу. Опустив голову на грудь, он глубоко задумался, будто взвешивая все «за» и «против». Потом решительно вскинул голову. — Это старая и печальная история, но ты вправе узнать её… В этом году исполнилось 224 года с тех пор, как я появился на свет. Мой отец Малеус Андо, наполовину японец, являлся одним из самых лучших бальзамировщиков своего времени. Всю свою жизнь он искал идеальную формулу, которая бы позволила полностью остановить распад клеток мёртвого тела. Для удовлетворения своих научных изысканий ему приходилось много путешествовать по Египту, Турции, Греции… В одной из своих поездок он познакомился с моей матерью, француженкой Алиной Перье, знаменитой знахаркой, которая многое ему поведала о свойствах некоторых эфирных масел. Они полюбили друг друга, поженились и переехали в Японию, где у отца было небольшое имение, построенное ещё его дедом. Мои предки со стороны отца, прослывшие колдунами, пользовались особым расположением императорской семьи, хотя считались иностранцами, несмотря на японские корни. В Японии наша семья была счастлива. Здесь родился я, мой брат Лотос и сестричка Шанна… — Это… — Да, это их тела ты обнаружила в склепе… — вздохнул Гай. — Всю свою жизнь моя мама боялась чего-то… Отец списывал это на излишнюю впечатлительность… Но я точно знал, что вовсе не разыгравшееся воображение заставляло её просыпаться по ночам и бесконечно проверять закрыты ли ставни, входная дверь и судорожно вздрагивать от резких звуков. И вот когда состояние моей мамы совсем ухудшилось, она предложила переехать во Францию, заявив, что в Японии ей неспокойно. Отец согласился, ему было, по сути, всё равно, где заниматься своими исследованиями, к тому же душевное состояние моей мамы его очень сильно беспокоило. Таким образом, мы покинули Японию. Точнее сбежали. По крайней мере, у меня сложилось такое ощущение из-за поспешности, с которой мы покидали родные места, не попрощавшись даже с друзьями… Мы прибыли в Европу и после многих месяцев скитаний осели в Париже, где отец открыл похоронное бюро. Шло время. Дело Андо процветало, я стал студентом в Сорбонне при Парижском университете. Казалось, мы зажили спокойной жизнью… пока приступы паники у моей матери не возобновились… Она опять стала нервной, замкнулась в себе, бесконечно проверяла засовы на дверях и ставнях, тихо плакала, считая, что никто не видит её слёз… Мой отец естественно заметил… Он пристал к маме с расспросами. Что произошло? Может, её пугает война? Может, она больна? Может быть, устала от Парижа и хочет отдохнуть? И слышал в ответ: нет, нет, нет… Одно сплошное «нет». И вот однажды, уже после того, как Париж был взят иностранной коалицией, к нам в лавку зашёл один господин, представившийся маркизом Алессандро Д’арблье де Рошешуар. Его очень сильно интересовала тема бальзамирования, и он заявил, что хотел бы побеседовать с моим отцом об этом, потому что слава о его мастерстве давно покинула пределы Франции. А чтобы сделать их беседу более увлекательной, маркиз привёз с собой очень редкие, как он утверждал, египетские свитки, открывавшие секрет некоего вещества, от которого мёртвое тело можно было бы сохранить нетленным на многие десятки лет. Услышав это, мой отец обрадовался, как ребёнок. Я в то время помогал в бюро после занятий и не придал бы визиту этого незнакомца особого значения, ведь к отцу постоянно приезжали учёные… Если бы при виде незнакомца моя матушка не лишилась чувств. Господин принялся помогать привести её в сознание, рассыпаясь в извинениях, и так уж получилось, что отец пригласил его на ужин в тот же день. Сам ужин я плохо помню… всё было как в тумане… Мне запомнилось лишь бледное, словно полотно, лицо матери… А потом… потом я как будто уснул… и проснулся уже вот таким… с татуировкой на руке… но главный ужас ждал меня в столовой… — Гай вздохнул. — Там за столом я обнаружил обезображенные тела своих родителей, брата и сестрёнки… — Так значит их… — начала было Хана, и осеклась. — Да, — кивнул Гай. — Их убил этот незнакомец, который пришёл к нам в дом… Взгляд Ханы скользнул по рукам молодого человека, которые тот стиснул в кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. — А ты… Когда ты понял, что стал… другим? — Не сразу… — голос Гая охрип, он отвернулся. — Спустя день после пробуждения, когда я случайно порезал палец, а вместо крови увидел бальзамирующую жидкость… Правда ужаснула и потрясла меня не меньше, чем смерть родных… Но одновременно вселила и надежду. Если был жив я, то, возможно, и моя семья тоже сможет вернуться к подобию жизни… Я сделал бальзамический раствор по рецепту отца и попробовал заменить ею желеобразную кровь в телах… Однако ничего не произошло. Распад клеток остановился, но мертвецы не воскресли. Со временем я стал понимать, что и моё тело нуждается в периодической замене бальзамирующей жидкости, которая выполняла теперь функцию крови — отдавала полезные вещества клеткам, предохраняя их от распада. — Получается, ты всё же жив? — С биологической точки зрения мой организм практически не отличается от живого и продолжает синтезировать белок, но в ничтожно малых объёмах. У меня растут волосы и ногти, сохранены функции выделительной системы. Так же я могу есть обычную пищу, но насыщения при этом не получаю. У меня отсутствует чувство голода и то, что называется вкусом к жизни… Нет радости, боли или горя, угнетено дыхание, низкая температура тела… Своё состояние я описал бы очень близкое к анабиозу, с той лишь разницей, что я всё-таки мёртв и не разлагаюсь благодаря химикатам, консервирующих моё тело. И это не такая уж и сказка… В настоящее время официально зафиксированы случаи выживания людей в экстремальных условиях при состоянии гипотермии. Например, в 2006 году Мицутака Утикоси, тридцатипятилетний японец, провёл 24 дня без еды и воды, впав в состояние близкое к анабиозу. Мужчина пропал в горах, когда его нашли, процесс обмена веществ в его организме практически остановился, пульс пропал, температура тела достигла 22 °C. Врачи предположили, что он впал в состояние гипотермии на ранней стадии. После пробуждения функции его мозга восстановились на 100%. Собирая эти данные по крупицам, я пришёл к выводу, что Смерть в принципе мало чем отличается от анабиоза, ведь и у мертвеца продолжают расти волосы и ногти. Если удастся остановить клеточный распад, то теоретически человека можно пробудить и после Смерти. Около двухсот лет я потратил на то, чтобы усовершенствовать формулу бальзамирующего раствора и попытаться вернуть к жизни своих родных. Но у меня пока ничего не получилось… ведь секрет в оживлении мёртвой плоти лежит далеко за пределами науки… Хана молча смотрела на Гая расширенными от ужаса глазами, как будто видела впервые. В ней не осталось и следа сомнений относительно его невиновности в убийстве семьи Ёсико, только бесконечная жалость и боль, переполнявшие её сердце. Она очень хорошо понимала те страдания, которые перенёс молодой человек. — А тени в твоём доме? — спросила она неожиданно. — Тени — это побочный эффект от татуировки Эмет на моей ладони. Вернувшись в Японию, я стал замечать, что вокруг меня начал формироваться некий эскорт из призраков недавно умерших людей. Их здесь особенно много, ведь рядом находится Лес Самоубийц. Позднее я пришёл к выводу, что их привлекает моя татуировка. Таким образом, мне удалось выяснить, кем же я всё-таки стал на самом деле… Хана напряглась, словно натянутая до предела струна. — И кем же? — Я — тень, Хана. Тень настоящего Гая Андо, привязанная при помощи магии Печатью Эмет к телу мертвеца, накаченного бальзамирующей жидкостью… У меня нет души… — Что с того, — произнесла Хана с глубокой нежностью. — Ты жив и доказал мне это уже той ночью! Гай покачал головой.  — Ты не понимаешь… После смерти, если человек не испытал сильного эмоционального волнения, тень, как часть тонкого тела, в которой хранится личность текущего перерождения, полностью уходит из мира живых через сорок дней. Потому что к этому времени процесс разложения тела физического ставит последнюю печать, стирая тень с земного плана. Те же, кто задерживаются здесь, живут за счёт жизненной энергии живых существ. И я не исключение… Чтобы что-то чувствовать помимо привкуса тлена во рту, я должен питаться… пить… эмоции, любовь, страх, скорбь людей … Но особенно любовь… Проще всего это сделать через поцелуй или… при занятии сексом… И в такие моменты я совершенно не могу себя контролировать или сказать «стоп», ведь жизненная энергия так и хлещет в меня, словно из открытого крана. Это происходит помимо моей воли… Я словно большая чёрная дыра, куда засасывает всё, что соприкасается со мной… Пока ты находилась рядом, я ел… понемногу… До тебя у меня уже было несколько помощников, которые жили в той же комнате, что и ты… Но никто не выдерживал… со временем я объедал их настолько, что многие из них падали от слабости, и не могли больше работать. За этим Гематит привела тебя в мой дом… И хотя я поклялся больше никого не брать в помощники, обрекая себя на одиночество, увидев тебя, я… не знаю… возможно, я подумал, что ты не такая, и у тебя получится то, что не получилось у твоих предшественников… но когда я понял, что ошибся… я и сам того не заметил, как стал делать всё, чтобы ты осталась со мной, хотя и осознавал какой опасности тебя подвергаю… Гай поднял на Хану неестественно жёлтые глаза. Девушка вздрогнула. Никогда ещё прежде она не встречалась с таким горем. Она прикрыла веки, но слезы потекли по её смертельно побледневшему лицу. Хана поднесла руки ко рту, чтобы сдержать крик, рвущийся наружу из недр её души. Гай инстинктивно протянул руки, чтобы привлечь девушку к своей груди… но тут же опустил их. Во имя сохранения её жизни, ему было отказано даже в такой маленькой радости: просто утешить, чтобы Хана больше не плакала. Она тихонько стонала, как затравленный зверёк, потерявший надежду на спасение, и Гай услышал её шёпот: — Это невозможно… невозможно… — Родная, моя, — промолвил молодой человек слабым голосом, — это действительно невозможно… я пытался украсть у судьбы кусочек счастья, забыв, кто я есть. Но ты умрёшь, даже если просто останешься со мной рядом… Я выпью тебя досуха… Сердце Ханы болезненно сжалось. — Я люблю тебя… — пролепетала она. — Я люблю тебя, Гай Андо, кем бы ты ни был… — Я люблю тебя, Хана. И не перестану любить, даже если пройдут столетия или сама вечность… Голос молодого человека звучал с надрывом, будто последний вздох умирающего. Хана открыла глаза и отчаянно крикнула: — Гай! Но его уже не было. Он незаметно выскользнул из комнаты-пещеры, оставив после себя до боли родной запах вербены.