ничего святого

Нарцисса была искусной актрисой. Она умела играть счастье на публику; умела улыбаться так, что скулы от боли сводило; умела прятать отвращение за покорностью; умела прятать саму себя – за десятками тысяч масок, иногда даже забывая, которая из них на ней сейчас. Вот только Нарцисса ненавидела подчиняться правилам, которые заставляли её менять личины с невероятной скоростью; путаться в собственных лицах и теряться в сахаре нежных улыбок; метаться в ужасе, пытаясь выбрать единственно правильную модель поведения. Особенно сильно Нарцисса ненавидела собственного мужа. Люциус был старше её на четыре года, ему было всего двадцать пять, а Нарциссе казалось, что каждая из его белых прядей измазана пылью и сединой безысходности. Он был в неё влюблен, и это выводило Нарциссу из себя до того, что ей хотелось вцепиться ногтями ему в лицо. «Такое поведение не пристало замужней леди!» - уверяла Нарцисса саму себя словами матери, улыбалась гостям, а потом била зеркала и посуду. Люциус был слишком идеальным. Люциус целовал её в щеку, а Нарцисса сладко улыбалась ему в ответ: с ним все было до того конфетно, что хотелось проблеваться. Он был слишком нежен и слишком мил: Нарцисса брезгливо морщилась, когда он не видел; отчаянно ненавидела его ласковые нежные руки и желала плюнуть ему в лицо. Только леди так не поступают. Нарцисса металась по Малфой-мэнору в бешенстве, пока муж был на работе; била стекла, кричала на тупых бесполезных домовиков, а потом вытаскивала из погреба бутылку белого сухого вина, нарезала красную рыбу тонкими ломтиками и праздновала свое уныние день за днем. И ненавидела идеальность своего мужа, который, кажется, был готов терпеть все. Люциус никогда не говорил ей о тех деньгах, которые Нарцисса снимала с его счета; делал вид, что не замечает, как сильно от нее пахнет вином; отворачивался и отводил взгляд, когда замечал засосы на её шее. Нарцисса меняла любовников каждый месяц, плакалась матери и медленно опустошала винные погреба. А потом она встретила Долохова. На очередном званом ужине Нарцисса стояла с фужером розового шампанского; вся в нежном голубом шелке, с жестким тугим корсетом и облаком гладких белокурых волос, уложенных короной на голове. Королева лицемерия на балу невежества и глупости. Люциус сам совершил эту ошибку. - Это – Антонин Долохов, дорогая. Помнишь, я рассказывал тебе о нем? Нарцисса отставила в сторону фужер с шампанским и растянула невинно-розовые губы в светской улыбке. Словно засияла чуть ярче, как положено леди при знакомстве с друзьями мужа. Особенно, если у мужа леди в друзьях самый безжалостный убийца этой эпохи. - Конечно. «Конечно, нет», - подумала Нарцисса раздраженно. Она всегда пропускала слова мужа мимо ушей. - Люциус не упоминал, что у него такая красивая жена, - произнес Долохов хрипло, а потом приложился губами к её запястью. Нарцисса вздрогнула, а он усмехнулся одними глазами. Глаза у него были темно-зеленые, глубокие, топко-засасывающие. Нарцисса смотрела ему в глаза, а он улыбался насмешливо, как кот, объевшийся сметаны. Долохов улыбался снисходительно, по-мальчишески небрежно, только глаза у него были едкие и ледяные. И Нарцисса пропала. - Быть может, прекрасная леди встретится со мной ещё раз? – спросил Долохов, так и не отпуская её запястье. На холодной белой коже словно расцвел приятный ожог. Нарцисса по-птичьи наклонила голову, вспыхнула задумчивой полуулыбкой и чуть повела плечом в голубом шелке. Два дня назад она рассталась с очередным любовником и теперь ей был нужен новый. Почему бы и нет? - Прекрасная леди подумает, - пообещала Нарцисса мелодично. Долохов ухмыльнулся, а Нарцисса посмотрела на него из-под черных длинных ресниц внимательным заинтересованным взглядом. Как хищница, готовая к тяжелой охоте. Ведь Долохов был другим. Он был старше её на целую жизнь, менял женщин чаще, чем принимал водку (а водку он принимал часто), и кровь с его рук никогда не смывалась полностью. Он был опасен, жесток, а ещё был совсем не похож на Люциуса. И этого Нарциссе было достаточно, чтобы сказать ему: «да». Что Нарцисса и сделала. Они встретились через пару дней. Нарцисса сняла номер в Дырявом котле, а потом отправила Долохову сову. Она пришла на целый час позже, чем обещала, но Долохов был там – сидел и неторопливо курил горькие маггловские сигареты. Дверь скрипнула противно, а Нарцисса бесстрашно шагнула вперед. - Пришла, - лениво хмыкнул Долохов, а потом затушил сигарету и поднялся с кресла. Нарциссе хватило двух стаканов водки и одной сигареты, чтобы позволить Долохову задрать черные шелковые юбки и опрокинуть её на старый продавленный диван. Горячие губы скользнули по изгибу белой шеи, жесткие пальцы запутались в ворохе белокурых кудрей. Нарцисса сорвала голос от стонов, исполосовала ему спину в кровь и выдрала пару прядей. - Неплохо, - бросил ей Долохов чуть позже, когда Нарцисса опустила голову ему на плечо. Он снова закурил, и в воздухе поплыл противный горький запах. - Встретимся еще? – предложила Нарцисса лениво. Она лежала на кровати – обнаженная, лунный свет серебрил её кожу и переливался мерцанием в растрепанных белых волосах, словно тысячи светлячков. Долохов прищурился, а потом усмехнулся. - Почему бы и нет. Я напишу, Цисси. Он ушел, а Нарцисса спрятала довольную улыбку в сгибе локтя. Долохов приходил тогда, когда хотел: обычно он выбирал то время, пока Люциуса не было дома. Нарцисса встречала его на пороге и бросалась на шею. Долохов смеялся, разливал водку в богемский хрусталь бокалов, а потом рвал жесткие тугие корсеты платьев и трахал её так, что Нарцисса пару дней не вставала с кровати. Люциус знал. Он скрипел зубами, бесился, но молчал и терпел. Нарцисса его презирала и не возвращалась домой, оставаясь на ночь у Долохова. Долохов наматывал белокурые локоны на кулак и целовал жадно, а она плавилась под его руками, как воск. - Ты красивая, Цисси, - говорил Долохов насмешливо, а Нарцисса обвивала ногами его бедра и пачкала его подбородок нежно-розовой блестящей помадой. Нарцисса его, наверное, любила. По крайней мере, она говорила ему это так часто, словно другие слова забывались и вылетали из её головы. - Я люблю тебя, - шептала Нарцисса тихо, а потом целовала его в висок. От Долохова пахло горькими сигаретами, водкой и кровью. Он гладил её по сливочно-белой щеке длинными окровавленными пальцами и глухо смеялся, сцеловывая кровь с её ключиц. - Я знаю, Цисси. – отвечал он снисходительно, а потом подминал её под себя и обнимал так крепко, что Нарцисса была готова забыть обо всем, лишь бы это продолжалось всегда. Он её не любил, но актером был таким искусным, что она даже забывала о том, что не одна умеет носить маски. Когда Долохова посадили, Нарцисса сорвала голос от криков; перебила всю посуду в серванте; стоило мужу прикоснуться к ней в глупой попытке успокоить, как она выхватила палочку и едва ли не вспорола ему глотку. Нарцисса чувствовала, что её маски трескались, покрывались ссадинами и царапинами, крошились на глазах в серый тусклый пепел. Она пыталась поймать их, но они сочились сквозь дрожащие пальцы, как песок. Нарцисса гнила живьем четырнадцать лет подряд: воспитывала сына (не от Долохова – от Люциуса, они переспали после того, как она выпила три бутылки водки); улыбалась так, что зубы сводило от приторности, а потом била посуду и кидалась с палочкой на Люциуса, который говорил о том, что: «нужно пережить и идти дальше, Цисси, у тебя есть я и сын». - Не смей называть меня Цисси! – кричала Нарцисса ему в ответ, а потом хватала первое, что попадалось под руку и швыряла в мужа. Под рукой пару раз очень удачно оказывались кухонные ножи. Люциус говорил, что она больна, а Нарцисса напивалась до беспамятства, а с утра не могла вспомнить имени собственного сына. Она топила в алкоголе воспоминания, а от этого прикосновения грубых рук к её коже все трескались и тускнели. Нарцисса проводила узкими пальцами по ключицам, считала царапинки и крохотные шрамы, а сама чувствовала, что Долохов её не отпускает. Все сильнее и сильнее сжимает жестокие пальцы на беззащитно подставленном горле. Нарцисса без него не могла даже набросить маску на лицо. Именно поэтому, когда Темный Лорд вернулся, Нарцисса бросилась ему в ноги, ползала на коленях и целовала подол черной бархатной мантии. Но делала она это не ради Люциуса, и даже не ради сына, при виде которого Нарциссу тянуло блевать от отвращения. Она делала это ради себя. И ради него. Долохов появился на пороге её дома четырнадцать лет спустя после того, как чертовы авроры упекли его в Азкабан после предательства Каркарова (сам Каркаров уже как три года кормил червей в земле; Нарцисса позаботилась об этом, вовремя припомнив о том, что в девичестве она носила фамилию Блэк). Нарцисса отбросила в сторону тонкий белоснежный веер; отшвырнула взмахом руки подскочившего к ней домовика и кинулась ему на шею. Долохов усмехнулся, а потом поцеловал её в растрепавшиеся молочно-белые волосы. Он улыбался ей одними глазами, насмешливо, снисходительно, от него пахло горькими маггловскими сигаретами и водкой. И руки у него сияли такой белизной, что она не смогла разглядеть ни одной капли крови. Зато её собственные покрылись уродливой красной коркой, словно скрывая под собой черные мерзкие гнойники. Но Нарцисса предпочитала это не замечать. - Привет, Цисси. Я скучал. Долохов протянул руку и нежно погладил её по белой мягкой щеке. И тогда Нарцисса его поцеловала.