Lucid
30 августа 2021 г. в 15:36
— О, Рен, ты только посмотри на нее.
Мы запустили бизнес по торговле живым товаром, начав свое предприятие с путешествия по Штатам. Нашей последней остановкой была Аризона — невыносимо жаркий штат, во всем отличный от родной отчизны. Шел тысяча девятьсот пятьдесят восьмой, и мне недавно исполнилось двадцать два. Я ждал отправки во Вьетнам, меж тем помогая Сноуку на стороне.
Я не находил себе места среди этой невыносимой жары и света. Потянув за воротник, я оторвал взгляд от пыльной земли, и, щурясь от солнца, посмотрел на девушку-подростка, танцующую в парке со стайкой подружек. Мы со Сноуком сидели на скамейке в тени, как все благоразумные люди.
Без обуви, волосы подобраны в три небрежных пучка. Она кружилась в белом платье с цветочным узором. Некоторое время я просто наблюдал за ней, обводил изгибы ее стройного тела и черты округлого лица, смотрел, как солнечный свет наполняет жизнью цветы, вплетенные в ее волосы. В ней не было ничего особенного — и в то же время она была необычайно яркой.
Я поджал губы.
— Выглядит мило. Мне забрать ее?
— Будет жаль омрачать ее веселье, — мурлыкающе проговорил Сноук. Он слегка опустил шляпу, пряча свое покрытое шрамами лицо. — Надо дать лозе созреть, прежде чем пожинать плоды.
Он удалился на встречу с контактом, а я остался один, глядя на радость этой необыкновенной девушки. На вид я бы не дал ей больше шестнадцати. Чем дольше задерживался мой взгляд, тем сильнее это зрелище одурманивало меня. Я растер указательными пальцами большие и начал раздумывать о том, как последую за ней к ее дому после того, как она расстанется с подругами. От нее веяло доверчивостью.
Я пощелкал языком и вздохнул.
— Воистину пожинать плоды.
Перед уходом я услышал еще кое-что, как подруги зовут ее по имени: Рей.
Я думал о ней, когда прибыл в заболоченный ад Вьетнама, под грузом спецснаряжения и нескольких лет, которые предстояло провести на чужой войне. Мне сбрили волосы, и, глядя на черных ворох у своих ног, я думал о Рей.
Мы пробирались сквозь топи, кишащие ядовитыми змеями, сквозь лианы, толщиной в бицепс здорового мужика, отмахивались от москитов винтовками, которые взваливали на плечи. Щурясь, я глядел в небо, когда мы выныривали на илистые берега, промокшие до мозга костей от небывалой влажности воздуха и застоялой воды. Гнетущее чувство. Но я думал о ножках танцующей нимфы и каждый вечер проверял сапоги, в итоге распознав гангрену до того, как она успела распространиться. Рей.
Мои грезы о цветочной короне на ее волосах помогли мне избежать разорвавшегося фугаса — взрыв всего лишь обдал меня горячими внутренностями солдата, который шел в двух шагах позади. Люди метались в панике, но я улыбался, стирая с щеки требуху. Рей.
Я жалел, что у меня не было чего-то на память — чего-нибудь, к чему можно прикоснуться и думать о ней. Я совсем ее не знал, но она, похоже, не уставала спасать меня от смерти. Я думал о ней, когда полз по кишащим сороконожками окопам и когда вставлял патроны, вздрагивая от криков и взрывов. Если я хочу узнать о ней больше, то не имею права взорваться во Вьетнаме. Поэтому я перезарядил оружие и убивал врагов, как делал всегда.
По ночам я лежал под звездами у костра и думал о ней, хотя сам не ответил бы почему. Но все равно думал.
Бьем был южнокорейцем, которого мы захватили в шестьдесят втором. Теперь я уверен, что боль, когда я выстрелил в него, было вызвала его смутным сходством с Гыном. Но я выполнил приказ и стиснул зубы, сделав дело. Ничего личного.
Виктор был солдатом из моего взвода. Меня уже тошнило от вьетнамских шлюх, поэтому я трахнул его в шестьдесят четвертом и убил на следующее утро. Не мог допустить, чтобы об этом узнали остальные. Но у него было мягкое круглое лицо, и я думал о Рей, меня охватывало чувство вины.
Аня была первой, кого я схватил, когда вернулся из Вьетнама в шестьдесят шестом. Меня мучали кошмары о змеях и москитах, время от времени я слышал, как кто-то истошно орет мне в ухо: «ГРАНАТА!», поэтому держался довольно вспыльчиво. Она попыталась сбежать от меня, и я бил ее по голове, пока не осталось ничего, кроме лужи из бордовой слизи и мозгов. Я рыдал впервые за… хм… Да, пожалуй, за много лет.
Зоя была симпатичной блондинкой — подарком Сноука, который я лелеял год перед тем, как забить по весне. Глядя ей в глаза, я душил ее, а мой разум — меня. Он намеренно одаривал меня этими привязанностями. Он устраивал мои командировки в Корею и Вьетнам, где я затрагивал все эти жизни, навеки пачкая их собой.
Он улыбался, когда уносили тело Зои. Я бродил по закоулкам моего израненного тела и думал о том, как осквернил его. Рей… Я хотел увидеть Рей. Ей под силу было спасти меня снова.
Я не знал, сколько еще потерь вынесет мой рассудок. Сноук был гниющим корнем, поэтому я отсек себя от него и сел на первое судно, которое направлялось в Штаты.
Все плаванье я выкуривал по три пачки в день и неумолимо погружался в свою тоску. Я терпел боль, но больше похоже, что я настолько свыкся с ней, что давно перестал ее воспринимать. Меня терзали чудовищные сны и ненасытная одержимость юной девушкой, которую я встретил одним солнечным днем десять лет назад. Теперь мне никогда ее не найти.
Некоторое время я просто слонялся, как загулявший кот в поисках самки, заполняя ночные часы тем, что у меня получалось лучше всего. Я бушевал, терял контроль, причинял боль и страдания — творил то, для чего меня создали, прокладывая полную крови и криков дорогу сквозь всю страну. Но каждое убийство и изнасилование оборачивалось тысячей микропорезов в душе, осколком шрапнели от каждого всплеска ярости и метаний, и постепенно, тягостно, внутри начало кровоточить. Я пил, курил, трахался, и в конце концов раны воспалились.
Но у меня отсутствовал страх смерти, поэтому я гнил. Лишь странное, едва уловимое ощущение под ребрами напоминало о ком-то, обитавшем в моем безвольном теле, что медленно сохло и увядало. Будто в коме я беззвучно кричал, зная, что приборы жизнеобеспечения вот-вот отключат.
Меня вызвал Сноук. По Дэмерон сообщил о том, что сделал выбор, и она была в восторге, ведь, еще бы, играть в семью с мужиком из самой Америки. Но потом дела не заладились, и в скором времени я оказался за решеткой. Впрочем, уцелел и даже был отправлен в психушку Дэмерона, откуда предстояло сбежать в нужный час и вернуться «к работе». А вскоре пришел приказ отложить побег на несколько месяцев, подождать, пока пыль не уляжется.
В один тихий полдень среды когда я смотрел в окно своего маленького убежища, размышляя о ненастной погоде, и под грохот грома Атлант расправил свои плечи.
Дверь закрылась, и я поднял глаза, встречая ее взгляд. Звезды выстроились в ряд, сцена была готова, и меня пронзила незнакомая эмоция. Совершив пируэт, моя танцующая нимфа вернулась ко мне, став старше и бледнее, но оставшись по-прежнему яркой. Я потерял способность дышать. Она наполнила меня светом и теплом, отбросила тени, которые я потерял из виду в темноте. Мои раны загорелись, но как мазохист я уже не мог отвести взгляд.
Рей. Болота, многоножки и мясорубка во Вьетнаме потеряли всякое значения. Целое нескончаемое мгновение я смотрел в ее карие глаза, а она смотрела на меня, переполняя мое существо самым чистым безумием. Все эти годы, все эти океаны и горы между нами, и вот мы оба здесь.
Я не выдал ничего. Она не знала, что сожгла меня до корней — не знала, какой властью обладала. Я снова спрятался под кожей, как будто не пытался со всем отчаянием обреченного вырваться из нее последнее десятилетие.
Я хотел ее самым худшим из всех возможных образов. Хотел втянуть ее в бурлящее, оглушительное безумие во мне, заставить разделить мои страдания, пока не смогу поглотить ее полностью. Полагаю, это все, что я умел — единственный способ, которым мой исковерканный, развращенный разум способен был справиться с эмоциями, единственный известный мне способ выразить их.
Я мог запереть ее свет в бутылке и никогда не выпускать, но тогда я бы не смог любоваться тем, как она отражается от осколков моей души и заставляет мои пустые внутренности пылать. От долгого пребывания в темноте и холоде она зачахнет и умрет. Я должен позволить ей танцевать, сколь ее душе угодно — но время от времени буду забирать ее в свой ад, просто для передышки, просто чтобы познать ее вкус, хотя бы самую малость. Она выживет. И под солнцем расцветет снова, и мир вновь будет благословлен ее присутствием на какое-то время.
Я ввернул нож в живот Сноука, безразлично глядя в его бескрайние голубые глаза. Атлант распрямлял плечи, и пусть я не понимал почему, но знал точно — никогда прежде я не чувствовал себя настолько живым.