Бисквит №2.
3 июля 2020 г. в 19:01
С момента моего второго рождения прошло чуть больше двух лет. Всё это время моё тело росло и набиралось сил, открывая в себе новые возможности. Но чтобы их освоить, приходилось долго и упорно учиться, не имея при этом всей власти над самим собой.
Мои огромные размеры накладывали свой, не всегда приятный, отпечаток на подвижность. Но если с этим можно было смириться, то вот к особенностям мировосприятия привыкнуть было не просто. Человеческий разум очень ограничен в органах, через которые может постигать мир вокруг себя. Став кораблём, я не только мог видеть дальше и слышать лучше.
Каждый дальномер, бинокль или подзорная труба были моими глазами. Благодаря этому мой угол обзора мог достигать трёхсот шестидесяти градусов. Мои уши — это мощная гидроакустическая станция, способная услышать корабль на расстоянии более десяти километров. Благодаря тому, что фактически это было подобно человеческому зрению и слуху, привыкнуть было относительно просто. Гораздо сложнее было свыкнуться с навигационной системой.
Всё это устанавливали постепенно, что значительно упрощало адаптацию моего разума к новым органам чувств. Но когда началась установка радаров, я впервые с момента моего рождения испытал удивление. Трудно описать картину, которую выдавал радарный пост в мой разум. Я знал, что на определённом расстоянии есть объект, мог приблизительно определить его размеры, скорость и направление движения. Но этого объекта я не видел, если только он не появлялся в поле зрения оптических средств наблюдения. Это было нечто сродни паранормальной интуиции.
И использовать всё это приходилось учиться. Училась моя команда, я учился у неё. Особое внимание уделялось наблюдению за стрельбой. Тогда-то я впервые заметил, что могу оказывать незначительные воздействия на свои же механизмы. Крохотное воздействие, будь то чуть увеличенный угол возвышения орудий или незначительная поправка к курсу. Это вселило в меня надежду и я с маниакальным упорством учился, познавал себя. Я категорически отказывался принимать судьбу и гибнуть под снарядами британских линкоров у берегов Франции, от того всё чаще и чаще старался воздействовать на всё, на что мог. Конечно, о полном контроле речи не было, но возможность вести эффективную прицельную стрельбу была вполне достижимой целью.
Довелось увидеть и свою сестру, Тирпиц. Почти точная моя копия внешне, но создавалось впечатление, что она всего лишь груда металла, болтающаяся на воде. Я чувствовал внутри неё присутствие чего-то, как чувствовал море вокруг себя, родную верфь, порт и собственную команду. Но Тирпиц словно игнорировала все вокруг, обозначая лишь факт своего присутствия.
Точно так же ощущались остальные корабли, что я встретил за свою жизнь. Кто-то чётче, кто-то более тускло, но все они напоминали безжизненный огонёк во тьме. Примерно так же мною ощущался Оскар, кот одного из матросов, когда спал в одном из кубриков. Спокойный, живой, но не разумный, на фоне любого из членов моей команды.
Но день начала моего жизненного экзамена неумолимо приближался. Я старался не забывать о своём скором боевом походе, но он всё равно начался неожиданно. Ранним утром ко мне на борт поднялся адмирал Лютьенс и скомандовал начало операции. К тому моменту я уже был полностью готов к бою — был загружен боекомплект, вода, провизия и полностью заправлены топливные резервуары.
Чуть позже, у мыса Аркона, ко мне присоединился другой участник похода, тяжёлый крейсер «Принц Ойген». Он прикрывал деблокирование проливов для безопасного выхода в Атлантику. Как я помнил, «Ойген» смог пережить поход, окончившийся моей смертью, и даже пережил войну. Но в прошлом я не раз задавался вопросом, что же лучше — смерть в бою во время неудачного похода, или смерть в качестве корабля-мишени. Тогда я, будучи человеком, считал, что лучше пожить подольше. Но теперь быть потопленным в бою с превосходящими силами противника казалось более радостной перспективой, нежели во время испытаний оружия, без возможности отбиться.
В моём прошлом Бисмарк стал легендой благодаря совокупности многих факторов, даже несмотря на неудачу своего первого и последнего выхода в море. Я же собирался приложить максимум усилий, чтобы мой поход как минимум прошёл не хуже. Для этого я собирался воспользоваться своими знаниями, и не только истории.
Собственно, скорость хода я увеличил именно из-за этого, удерживая показания на приборах на заданном командиром Линдеманом значении. Я не знал, при каких обстоятельствах шведский крейсер «Готланд» обнаружил немецкий линкор и сопровождавший его крейсер на пути к проливу Эресунн. Мой расчёт был в банальной попытке как можно быстрее пройти Зунд и остаться незамеченным. Необходимость этого понимал и экипаж, использовав доступные средства светомаскировки.
Удалось это или нет, я не знал. Зунд мы прошли ночью под покровом лёгкой дымки. Радаром так же никого не удалось обнаружить, что было воспринято как добрый знак. Небольшой туман сопровождал нас и по пути через Каттегат до Бергена. Тишина и спокойствие уже начинали давить на мои метафорические нервы, и я, помня об ошибке, совершённой Лютьенсом, пытался как-то повлиять на него, чтобы тот отдал приказ произвести дозаправку.
Хотя методов для этого у меня особо не было, поэтому пришлось пытаться действовать по тому же принципу, как я вмешивался в работу устройств. К тому же, свыкнувшись со своим стальным телом, я уже сам не хотел выходить в дальний поход с неполными топливными резервуарами. За время стоянки я постоянно твердил одну и ту же мысль, и получил результат, правда не тот, какой ожидал. Приказ о дозаправке сделал сам Линдеман под молчание адмирала. К тому моменту береговые службы закончили нанесение камуфлирующей окраски на мой корпус и корпус «Принца Ойгена».
Однако, стоило только мне отойти от танкера «Воллин», завершив заправку после сопровождающего меня крейсера, с берега пришла радиограмма о нарушении воздушного пространства британским самолётом. Адмирал отдал приказ немедленно выходить в море, а я почувствовал, словно мой корпус покрылся испариной от волнения. Появление британского разведчика означало, что скоро Королевский Флот узнает о моём выходе в море, и вскоре начнётся одна из самых драматичных морских операций в моём прошлом — охота на «Бисмарк». Охота на меня.
Наша скромная эскадра, состоящая из меня и Ойгена, после отплытия из Бергена двигалась в сторону полярного круга. Как подсказывала мне память, и что было подтверждено во время наблюдения за командованием, адмирал принял решение обойти Британские острова и Исландию севернее, чтобы выйти в воды Атлантического океана через Датский пролив. Правильное решение, так как идти рядом с пунктами базирования численно превосходящего Гранд Флита было бы глупо.
Промежуточная точка похода встретила нас не гостеприимно. Пролив был частично покрыт льдом, волнение на море было средней силы. Самым неприятным в местной погоде был противный, густой молочно-белый туман, изредка переходящий в морось. С одной стороны под покровом такого тумана можно было незаметно проскочить мимо патрулей англичан, которые те просто обязаны были усилить. Но с другой, эта сырость доставляла массу неудобств как моему экипажу, так и механизмам.
Сказать по правде, появление двух крупных отметок в зоне чувствительности радара не стало для меня сюрпризом. Но мою команду это изрядно всполошило. Была объявлена боевая тревога, и орудийные расчёты заняли места согласно боевому расписанию. На «Ойгене» происходило то же самое, и вскоре два стальных гиганта замерли в ожидании, подобно хищникам, подкрадывающимся к ничего не подозревающей добыче.
Мой командир, Эрнст Линдеман, был прекрасным артиллеристом, как и остальная орудийная прислуга. Всё же кого попало на флагман Кригсмарине набирать не будут. Но несмотря на свой опыт и показанные во время учений успехи, мои артиллеристы предпочитали наводить орудия по оптике, не воспринимая радары всерьёз. А в условиях густого тумана это могло стать роковой ошибкой.
Стволы носовых орудий главного были заряжены снарядами с головным взрывателем для пристрелки. По сути это был обычный фугас, с поправкой на калибр, но каждый снаряд массой в восемьсот килограмм нёс в себе почти шестьдесят три килограмма взрывчатки. Идеальное средство для того, чтобы скорректировать прицел и для стрельбы по небронированным целям. Ещё они хорошо убирают земляной вал, прикрывающий береговую батарею, но это для морского боя не так уж и важно.
Потянулись напряжённые минуты ожидания. Две цели шли встречным курсом, и наводчики у дальномеров только и ждали момента, когда неизвестные вынырнут из тумана. Всё это время я не прекращая вёл их по радару, про себя отмечая некую схожесть того, как мною воспринимались два корабля впереди и идущий за кормой «Ойген».
Как только из тумана вынырнул первый корабль, на нём скрестились десятки глаз и внимание одного бесплотного разума, заключённого в стальную оболочку. Корабль тут же был опознан как британский тяжёлый крейсер, как один миг пронеслось время, необходимое для наводки орудий. Экипаж англичанина тоже не сидел без дела, и как только понял, на кого выскочил, тут же стал разворачивать орудия, одновременно меняя курс, чтобы разорвать дистанцию.
В носовой части раздался оглушительный взрыв. Первой открыла огонь ближайшая к носовой оконечности орудийная башни, «Антон». Затикал секундомер в руках Линдемана, неумолимо отсчитывая время до попадания. Следом, за кормой, раздались два хлопка послабее — это вступил в бой Ойген. Но прямо перед носом британского крейсера, выполнявшего разворот, возник столб водяных брызг. Практически одновременно в передней надстройке и почти под кормой вспыхнуло два взрыва.
Накрытие с первого же выстрела было невероятной удачей, но у меня совсем не было времени удивляться. Громыхнула выстрелом башня «Бруно», и сразу после этого я начал поворот влево, чтобы ввести в бой кормовые орудия. В них уже заряжаются бронебойные снаряды.
Вражеский крейсер объят пламенем. «Норфолку», я смог наконец разглядеть название, можно сказать повезло и выстрел из моей второй носовой башни почти не нанёс ему повреждений, кроме как немного помяв форштевень, второй снаряд пролетел прямо между дымовыми трубами. Но по нему вел огонь сопровождавший меня тяжёлый крейсер.
Спутник обстреливаемого англичанина, ещё один тяжёлый крейсер, попытался установить дымовую завесу и вывести собрата из-под обстрела. Но тем самым попал в перекрестье прицелов кормовых орудий. Грянул последовательный залп башен «Цезарь» и «Дора», и я буквально почувствовал полёт снарядов. Как они проламывают бронепояс крейсера, калеча осколками стали укрывшихся за ним членов экипажа.
Два снаряда прошли крейсер насквозь, выйдя из корпуса корабля в районе кормы. Третий сдетонировал в районе редукторов, мгновенно лишив крейсер возможности двигаться самостоятельно. Точку в его существовании поставил четвёртый снаряд. Он пробил бронепояс прямо в районе котельного отделения и, разворотив первый котёл, взорвался уже прямо в топке стоявшего за ним котельного агрегата.
Взрыв сразу двух котлов пробил брешь в дне корабля, и вызвал цепную реакцию в остальных энергоустановках. Об этом свидетельствовал взрыв в центре «Саффолка», вырвавший все три дымовые трубы и выбросивший в небо столб белого пара. Его сила была такова, что корабль разорвало на две части, которые очень быстро стали погружаться в воду.
Дымовая завеса, как целенаправленно устанавливаемая погибшим крейсером так и дополненная взрывами, вместе с туманом и облаком пара надёжно скрыла выживший «Норфолк» от цепкого взгляда немецких артиллеристов. Решив, что попавший под обстрел первым крейсер обречён, Лютьенс отдал приказ прекратить бой и продолжить движение в Атлантику, справедливо опасаясь, что англичане успели вызвать подмогу. У него не было желания из-за двух крейсеров попадать под удар Гранд Флита, поэтому орудия вернулись в исходное положение, а рулевым была дана команда двигаться в южном направлении.
Но после этого боя во мне постепенно нарастало беспокойство. Я знал, что впереди решающий бой, но как повернётся колесо истории теперь, когда по пятам не идут соглядатаи, было неизвестно. Будь я человеком, испытываемые мной ощущения я бы описал как во время затишья перед грозой. Духота, чувство чего-то тяжёлого, нависшего над головой, и непонятные вибрации где-то вдалеке.
Пока я пытался разобраться в испытываемых ощущениях и обыграть возможные события, экипаж занялся делом. Чинились повреждения, полученные во время боя с британскими крейсерами. Справедливо полагая, что туман рано или поздно рассеется, и враг будет использовать авиаразведку, адмирал приказал накрыть брезентом свастики на палубах носовой и кормовой оконечностей и перекрасить крыши орудийных башен в тёмный цвет. То же самое происходило и на «Ойгене».
К ночи все работы на палубе были закончены, и мы повернули на юго-запад, стремясь обойти паковый лёд, и эскадра увеличила скорость до двадцати семи узлов. Дополнительно в целях маскировки было выключено почти всё бортовое освещение и, как оказалось, не зря. Около полуночи в опасной близости от эскадры прошёл эсминец противника. Нас не заметили, но и моя собственная команда так и не поняла, с чем только что разминулась.
Ранним утром гидрофон уловил на западе шум корабельных винтов, и я понял, что пошёл финальный отсчёт до начала цепи событий, унёсших жизни тысяч человек. Для многих следующие три дня станут роковыми, в том числе и для меня. Экипаж же не подозревал об уготованной ему участи, и, сочтя шумы следом конвоя, изменил курс, ведя меня навстречу судьбе.
Двадцать четвёртое мая пять часов тридцать пять минут — эта дата словно клеймо, поставленное раскалённым железом, навсегда отпечаталась в моём разуме. Именно в это время была объявлена боевая тревога. А спустя семнадцать минут недалеко от меня поднялись фонтаны первых залпов. Если в той истории, которую знал я, первые залпы англичан были сделаны по обеим кораблям эскадры из-за ошибки в распознавании, то теперь именно по мне вели огонь десять крупнокалиберных орудий. Шедший следом «Принц Ойген» будто игнорировали, и на то у англичан были веские причины.
Им явно не терпелось взять виру за погибших вчера моряков. Это ещё сильнее распаляло и без того сильное желание утопить флагман Кригсмарине и самый совершенный линкор. Как результат — англичане вели очень активную стрельбу из орудий главного калибра. Пока не точную, но вскоре враг пристреляется, и начнёт стрельбу на поражение. На этом фоне молчание моих орудий для меня было не понятным.
Адмирал Лютьенс имел приказ не вступать в бой с кораблями противника, если те не сопровождают конвой. Линдеман был с этим не согласен, и после третьего залпа, когда снаряды легли уже почти рядом с моим корпусом, заявил, что не позволит безнаказанно стрелять по своему кораблю. И если Лютьенс не отдаст приказ принять бой, то будет обвинён в измене Рейху. Это подействовало на адмирала отрезвляюще, и мои орудия ожили, наводясь на цель.
Но пока мой командир боролся с нерешительностью адмирала, британцы сделали ещё два залпа. А затем последовал шестой, оказавшийся для противника удачным. Рядом с моей кормой в небо взмыли фонтаны попаданий, залп лёг очень кучно, но один из снарядов угодил в бронепояс в районе кормы. Именно туда, где находились топливные цистерны. Я всем нутром почувствовал тот удар, отозвавшийся по всему кораблю, и страшный скрежет снаряда о бронепластины. Но удача была на моей стороне — английский снаряд не пробил броню, пройдя по скосу бронепояса и уйдя в морскую пучину.
В ответ на это грянул одновременный залп из всех орудий кораблей Кригсмарине. Стальной кулак возмездия устремился в линейный крейсер «Худ», флагман Королевского Флота. Мои снаряды легли с недолётом, а вот артиллеристы «Ойгена» оказались более удачливыми. Восемь восьмидюймовых снарядов упали в воду почти рядом с вражеским кораблём, что можно было считать накрытием.
Второй залп «Ойгена» пришёл в середину корпуса «Худа», вызвав крупное возгорание в районе батарей орудий противоминного калибра. Ответный залп англичан лёг у меня прямо по курсу, но опять один из снарядов угодил в скулу, на этот раз в носовую, и немного помял обшивку. Вновь взрыватель не сработал.
Мои артиллеристы смогли пристреляться только к третьему залпу. Пусть фактически это был перелёт, но один из снарядов угодил в носовой контрольно-дальномерный пост британского линейного крейсера. Для пристрелки использовались снаряды с взрывателем мгновенного действия, поэтому надстройку разворотило и в ней вспыхнул пожар. Но англичане к этому моменту уже довернули на запад и теперь могли вести стрельбу и из кормовых орудий. Вот только волнение на море, встречный ветер и поднятые в воздух брызги усложняли им прицеливание, о чём свидетельствовали постоянные недолёты их залпов.
Моим же артиллеристам это не мешало, да и британские корабли на фоне светлого неба были как на ладони. Было чётко видно горящие надстройки и корму «Худа», подожжённые «Ойгеном». И заметно, как прекратила стрелять носовая четырёхорудийная башня «Принца Уэльского», шедшего позади флагмана. Но залп оставшихся шести орудий линкора попал в цель.
Один из снарядов упал с небольшим недолётом, но взорвался возле носового скоса бронепояса. Второй врезался в бронеплиту ниже ватерлинии и взрывом вывел из строя антенну гидрофона. Остальные пролетели прямо над брезентом, укрывавшим свастику. В шесть часов утра мои орудия сделали свой судьбоносный залп.
Весь бой я тщательно наблюдал за стрельбой, стараясь помочь своему экипажу в стрельбе. И когда грянул пятый, сделанный в направлении британского линейного крейсера, залп, мой взгляд неотрывно следил за полётом всех восьми снарядов. Словно в фильме я наблюдал, как один из снарядов попадает в барбет ста сорока миллиметрового орудия, вминая его внутрь и разрывая на части, а после залетает внутрь корпуса, раскидывая по пути моряков. Как второй сносит с креплений зенитную установку и, рикошетя об палубы, влетает в кормовую надстройку, где и взрывается, разрывая тонкий металл на части. Я видел, как другой снаряд проламывает палубу рядом с кормовой возвышенной башней и залетает в отсек с боекомплектом. Словно в замедленной сьёмке мой трёхсот восьмидесяти миллиметровый бронебойный снаряд коснулся другого и сдетонировал, вызвав цепную реакцию.
Из-под кормовой башни британского линейного крейсера в небо взмыл столб яркого оранжевого пламени, а следом до меня докатился грохот ужасного взрыва. Горящую башню вырвало и отбросило в сторону «Принца Уэльского». Следом в него полетело множество других обломков. Корму флагмана Флота Её Величества оторвало, и она за несколько секунд скрылась в голодных водах Атлантики. Носовая же часть поднялась вверх и некоторое время покачивалась над водой, словно борясь с судьбой. Но море взяло своё, и она тоже стала быстро тонуть. В последний момент обречённый экипаж носовой башни сделал выстрел, словно тем самым пытаясь отринуть свой неизбежный конец, но вскоре на месте гордости Британского Флота покачивалось лишь облако дыма да падали обломки.
— Это вам за Шпее! — услышал я в рубке возглас Линдемана.
У меня на борту царило ликование. Моряки поздравляли друг друга, но сдержано, прекрасно понимая, что бой ещё не закончен. «Принц Уэльский», пытаясь избежать столкновения с тонущим мателотом и не попасть под падающие обломки, сблизился с немецкой эскадрой, чем и воспользовался экипаж «Ойгена», перенеся огонь на новую цель. Линдеман приказал открыть огонь по оставшемуся британскому линкору.
После первого же моего залпа у англичанина оказались пробиты топливные цистерны, и он начал оставлять за собой след из горящей нефти. Несколько снарядов «Ойгена» угодили в боеукладку носовой орудийной башни ста тридцати четырёх миллиметровых орудий, которую взрывом выбросило за борт. Британцу видимо удалось исправить неполадки в носовой башне, и ответный залп был сделан уже из всех десяти орудий. Однако или у «Уэльского» сбился прицел, или отказала система наведения, так как его залп лёг с сильным перелётом позади «Ойгена».
У моих же наводчиков с прицеливанием было всё в полном порядке, и в результате попаданием двух снарядов британскому линкору начисто снесло кормовые мачты. Тот стал пытаться под прикрытием дымовой завесы уйти из боя, но не раньше, чем получил ещё пару попаданий восьмидюймовых снарядов «Ойгена». Линдеман предложил начать погоню и добить британский линкор, но Лютьенс был против. Но именно в этот момент мои орудия сделали ещё один судьбоносный выстрел, предопределивший судьбу ещё одного корабля.
Один из снарядов попал в лобовую плиту между двумя орудиями кормовой башни «Принца Уэльского», ближе к крайнему правому стволу. Силы пробить толстую броневую плиту снаряду не хватило, но удара было достаточно для детонации. А следом за взрывом снаряда из орудийных дек вырвалось пламя. Верхнюю крышку башни в некоторых местах сорвало с креплений и загнуло вверх. Судя по дыму, идущему из всех отверстий, там произошёл подрыв заряжаемого боекомплекта, а значит, орудия выведены из строя.
Это вновь вселило в Лютьенса уверенность, и тот отдал приказ добить британца. Я и «Ойген» стали брать его в клещи, заходя с двух сторон. Англичанин какое-то время пытался уйти, но я был быстрее, поэтому ему ничего не оставалось как принять бой. Развернув в мою сторону носовую двухорудийную башню главного калибра, вторая почему-то так и стояла задрав стволы вверх, «Уэльский» открыл огонь. Выстрел был сделан с перелётом, но один из снарядов отрикошетил от крыши башни «Антон» и взорвался в воздухе.
Со второго залпа удалось заставить замолчать главный калибр британского линкора. Он был объят пламенем, но продолжал вести стрельбу из вспомогательного калибра по мне, не замечая «Ойгена», который крался к нему под прикрытием дымовой завесы, установленной ранее англичанином. Несколько минут мои артиллеристы обстреливали беспомощный линкор, пока тот не был добит торпедами «Ойгена». Лютьенс приказал оставить тонущий корабль противника и продолжить путь на юг, не желая встречаться с эскадрами, идущими на сигнал СОС гибнущего британца.
В семь часов утра был дан отбой боевой тревоги. Моя эскадра шла на юг, по пути устраняя полученные в бою повреждения. Я же мог перевести дух. Пусть передышка обещала быть короткой, но это были несколько часов тишины. Когда надо мной не свистят снаряды калибром свыше тридцати пяти сантиметров, не горит палуба и нет страха, что любой из пролетающих снарядов может перечеркнуть мою судьбу точно так же, как это случилось ранее с «Худом».
Однако я понимал, что потеря двух крупных кораблей, один из которых был флагманом Флота Её Величества, и крейсера обозлит британцев. Меня начнут искать более усердно. Будут прочёсывать каждую квадратную милю. Если раньше меня преследовали с целью ликвидации угрозы конвоям, то теперь будут мстить за погибших товарищей. И будущие бои будут гораздо жёстче.