Бисквит №3.
3 июля 2020 г. в 19:01
Передышка после утреннего боя продлилась почти до вечера. Погода постепенно начала портиться, и я уже рассчитывал под прикрытием шторма пройти мимо охотников, чьей целью являлся, но не случилось. В районе шести вечера я почувствовал на востоке присутствие. Интуиция, или то, что от неё осталось после обретения мною тела из стали, настойчиво подталкивала следить за восточной полусферой.
Чуть позже, уже радаром, я почувствовал своих преследователей. Сколько их я не мог понять, слишком далеко они были и слишком несовершенен мой радар для такой задачи. А для визуального опознания нужно было подойти на дистанцию, которая, с учётом ухудшающейся непогоды, грозила подойти к отметке стрельбы прямой наводкой. Но мне было достаточно самого факта присутствия противника.
Спустя несколько минут погоню заметил и мой экипаж. Идущая с северо-востока почти перпендикулярным нашему курсом эскадра подняла на ноги штаб. Командование приняло решение на скорости двадцать пять узлов пройти мимо англичан, создав таким образом видимость возвращения эскадры в один из портов оккупированной Франции. Если это окажется эскадра боевых кораблей, то мне и «Ойгену» предстояло немедленно уходить под покровом тумана дальше на юг. А вот если это окажется конвой, то матросов у орудий противоминного калибра и команды «Принца Ойгена» будет работа. В своём нежелании тратить снаряды главного калибра на торговые суда Линдеман и Лютьенс проявили единодушие.
В восемнадцать часов пятнадцать минут рулевые заложили правую циркуляцию, разворачивая моё тело курсом на восток. Прямо навстречу неизвестной эскадре. На обоих кораблях Кригсмарине была объявлена боевая тревога. Экипаж замер на своих боевых постах, наводчики вглядывались в муть тумана, пытаясь хоть что-то рассмотреть в вечерней мгле. Всматривался в туман и я, пока наконец не увидел ЕГО.
Сперва это было всего лишь чёрное пятнышко, позади которого было три пятна поменьше. Стройная кильватерная колонна с большим кораблём во главе. Чем меньше становилось расстояние между нами, тем больше деталей удавалось рассмотреть. И тем меньше оставалось сомнений, кем является мой визави. Слишком уникальным и узнаваемым силуэтом обладали линкоры класса «Нельсон». По-своему красивый корабль, выбивающийся из серой массы одноклассников вроде меня, построенных по классической схеме расположения орудий. И грозный противник, несмотря на свой почтенный, по корабельным меркам, возраст.
Пока я любовался приближающимся линкором Его Величества, в его носовой части последовательно вспыхнули сперва три огонька, а затем шесть. Идущий встречным курсом линкор первым открыл огонь. В ответ пришли в движение мои орудийные башни, наводясь на цель. Как только рядом со мной поднялись фонтаны брызг, грянул ответный залп. Одновременно в машинных отделениях экипаж стал увеличивать скорость до двадцати восьми узлов.
Мои снаряды упали с сильным недолётом. В то время, пока британское соединение пыталось развернуться, чтобы начать преследование, я уходил всё дальше и дальше, не переставая вести стрельбу. Лютьенс не хотел вступать в бой, его план был запутать неприятеля и направить его по ложному следу. Поэтому спустя несколько минут огонь вели только кормовые орудия, а идущий следом «Ойген», так и не открывший стрельбу, начал установку дымовой завесы.
Спустя всего пять минут перестрелка прекратилась. Благодаря темноте, туману и дымовой завесе удалось разорвать контакт с противником, а ещё через десять минут Лютьенс приказал начать манёвр уклонения. Я помнил, в каком ужасном состоянии были энергетические установки как «Нельсона», так и его систершипа «Родни», поэтому не переживал, что кто-то из них сможет меня догнать. А эсминцы не оставят без сопровождения своего лидера.
Ведь ночь — это излюбленное время для волчьей охоты. А одинокий представитель так называемой «Большой Семёрки» лакомая цель для подводных лодок Кригсмарине. Понимали это как у меня на мостике, так и на мостике британского линкора, поэтому погони не последовало. Печалило только одно — теперь Королевский Флот знал, где нужно искать убийцу своих товарищей.
И они нашли. В начале одиннадцатого ночи прозвучал сигнал воздушной тревоги. У меня на борту зажглись прожектора, своими лучами пытаясь найти в воздухе цель и подсветить её для операторов зенитных батарей. То же самое сделали и на сопровождающем меня крейсере. Я чувствовал, что вражеские самолёты где-то рядом, но не мог сказать точно, где именно. Всё застыло в ожидании, пока наконец прожектор на «Ойгене» не поймал в луч биплан с подвешенной под фюзеляжем торпедой.
Пилот понял, что обнаружен и сбросил свой смертоносный груз в воду, пытаясь увернуться из световых лучей. Но по нему уже вели огонь расчёты орудий противовоздушной обороны двух кораблей, поэтому шансов у старенькой этажерки не было. Оставляя за собой шлейф угольно-чёрного дыма, первый английский самолёт рухнул в воду, но его торпеда устремилась в мою сторону.
Экипаж начал манёвр уклонения, увенчавшийся успехом, и торпеда прошла почти в метре за кормой. Зенитчики уже нашли себе новые цели, попавшиеся в паутину световых лучей, и вели по ним огонь. Лучшая зенитка — это истребитель, а без системы управления огнём, привязанной к радару, от авианалёта отбиться очень тяжело, но против медлительных британских бипланов «Суордфиш» хватило и прожекторов. Из девяти атаковавших меня самолётов пять уже не вернутся домой, оказавшись в объятиях огня и моря.
Но и без потерь не обошлось, одна из торпед попала в бронепояс. Авиационные торпеды несут гораздо меньше взрывчатки, нежели корабельные аналоги, поэтому никаких повреждений она не нанесла. Но взрывом меня тряхнуло, и один из матросов не смог удержаться на ногах и ударился головой о трап. Больше он не поднялся, а я ощутил лёгкое дуновение ветерка в своих трюмах. Первая смерть среди моего экипажа, первая жертва морю и войне. Я знал, что впереди таких смертей будет свыше двух тысяч, и я сам буду среди погибших. Но одно дело знать, и совсем другое, когда это происходит совсем рядом, внутри тебя.
Я не испытывал подобных эмоций, когда взорвался «Худ» или тонул «Принц Уэльсский», но сейчас мне стало как-то неуютно. В разуме сама собой всплыла фраза «часть корабля, часть команды». Возможно, это было не так далеко от истины. Но времени предаваться упадническим настроениям не было. Эскадра на всех парах шла вглубь Атлантики выполнять боевую задачу. А где-то с севера шла погоня.
К моему удивлению и облегчению, весь следующий день прошёл спокойно. Утром Лютьенс радировал в штаб о промежуточных результатах похода эскадры. Ответная шифрограмма буквально лучилась одобрением и удовлетворённостью командования. Приказ остался прежним, однако уже днём радисты приняли новую шифровку из штаба. Из неё выходило, что Фюрер впечатлён и горд достигнутым успехом, и приказал Люфтваффе оказать всю возможную и невозможную помощь нам, если мы окажемся в трудном положении.
Ещё из знаменательных событий, произошедших на моём борту, было награждение Железными Крестами особо отличившихся в боях моряков. Однако несмотря на торжественность мероприятия, меня не покидало чувство беспокойства. Как подсказывала память, в том варианте истории, что я знал, Люфтваффе или проигнорировало гибнущий «Бисмарк», или не получило от него сигнала о помощи.
О возглавлявшем поход адмирале у меня сложилось негативное мнение. Слишком безынициативным он был для командования рейдерской эскадрой. Не хватало уверенности в себе и некоторой доли дерзости. Линдеман же предпочитал действовать активнее, как я мог судить по бою с британскими линкорами. Возможно то требование вступить в бой было обусловлено нежеланием командира гробить свой корабль, но тогда и «Принцу Уэльскому» дали бы уйти. Но выбора у меня как такового не было, как и права голоса. Приходилось мириться с тем, что есть.
Ночь, как и день, прошли в относительном спокойствии. Экипаж усиленно высматривал в море жертву и преследователей, я же всеми доступными средствами следил за обстановкой в воздухе. Крайне не хотелось проглядеть атаку палубной авиации или появление на горизонте Хоум Флита. Ещё у меня почему-то было ощущение, словно у меня зудит корма. Это было глупо, так как у меня не было соответствующих органов чувств, чтобы ощутить лёгкую чесотку. Хуже всего, что именно туда должен был прийтись удар судьбоносной торпеды с «Арк Рояла», от чего поднятое церемонией награждения настроение постепенно уходило в минус.
На следующий день, так и не поймав ни одного конвоя, Лютьенс приказал возвращаться в порт Сен-Назер. Решение было продиктовано докладами Линдемана и Бринкмана, командовавшего «Ойгеном», о запасах топлива в корабельных резервуарах. Учитывая рыскавший по Атлантике в поисках немецкой эскадры британский флот, адмирал не желал идти экономичным ходом или остаться с пустыми баками. В этом я его поддерживал, так как преимущество в скорости в линейном бою было решающим фактором и позволяло диктовать врагу правила боя.
И всё было бы хорошо, но прошло не более пяти минут после разворота, в небе был замечен большой самолёт. Он летел высоко и был вне досягаемости корабельных зенитных орудий, но наблюдающие смогли разглядеть эмблему британских военно-воздушных сил. Штаб на борту принял решение увеличить ход и изменить курс, с целью запутать противника.
В результате, сделав большую петлю в направлении севера, эскадра легла на курс в порт Бреста. Видимо, манёвр имел успех, так как до самого вечера не было обнаружено ни одного плавсредства в зоне видимости. Ближе к шести вечера на радаре появилась медленно идущая на северо-восток одинокая точка.
Адмирал отдал команду идти на сближение. Двенадцать моих огненных сердец через сеть артерий-паропроводов раскручивали три массивных паровых турбины, а через них — и гребные валы, что несли меня вперёд на феноменальной для кораблей моего размера скорости в двадцать девять с половиной узлов. Всё ради того, чтобы побыстрее добраться до новой жертвы и, одновременно, убраться с пути британского флота.
Как только стало возможным визуально определить тип преследуемого корабля, я сперва не поверил в то, что вижу. Потому что прямо по курсу двигался британский лёгкий крейсер с помятой кормой. Судя по его скорости и тому, как неуклюже британец пытался маневрировать, у него была повреждена винторулевая группа. Точно такие же повреждения должен был вскоре получить я, но почему они были у английского судна?
Это явно был результат попадания торпеды, причём авиационной. В противном случае у крейсера бы просто оторвало корму, попади туда торпеда с подводной лодки. И это в лучшем случае, потому что подводники Кригсмарине не оставляют подранков, особенно из числа кораблей охранения конвоев.
Из всего того, что я помнил, по ошибке был атакован пилотами «Суордфишей» лёгкий крейсер «Шеффилд». Но тогда магнитные взрыватели не сработали и крейсер, не получив повреждений, участвовал в охоте на меня. В этот раз ему, видимо, не повезло, и одна из торпед всё же попала в цель. Правда как англичане спутали свой «Таун» с линкором, для меня как тогда, так и сейчас, осталось загадкой.
Тем временем орудийные расчёты закончили сведение стволов в направлении цели, и по водам Атлантики прокатился грохот залпа. Следом пророкотали башни «Ойгена» и мои ста пятидесяти миллиметровые орудия противоминного калибра. Восемь трёхсот восьмидесяти миллиметровых снарядов подняли фонтаны брызг вокруг огрызнувшегося залпом двенадцати орудий крейсера, что можно было считать накрытием.
Артиллеристы «Ойгена» оказались в этот раз точнее. На кормовой надстройке «Шеффилда» расцвело сразу два огненных цветка, третий снаряд взорвался между кормовыми башнями. Но несмотря на своё обречённое положение, британец продолжал огрызаться выстрелами, отчаянно пытаясь маневрировать.
По своей огневой производительности любой лёгкий крейсер превосходит тяжёлый, за исключением мастодонтов класса «Де Мойн». К тому же они быстрее и манёвреннее своих тяжёлых собратьев. Сойдись «Шеффилд» с «Ойгеном» в бою один на один, да ещё и ночью, мой соотечественник скорее всего проиграл. Но сейчас британец был лишён своего главного преимущества — скорости.
А лишил его возможности вести сколь либо эффективную стрельбу мой второй залп. Один из снарядов сорвал с барбета вторую носовую башню главного калибра «Шеффилда», другой превратил обе рубки, как ходовую, так и боевую, в груду искорёженного металла. Практически все приборы управления огнём были уничтожены или первым залпом «Ойгена», или огнём нашей противоминной артиллерии.
Сопровождающий меня крейсер добился двух попаданий в котельные отделения, но или мощности снарядов не хватило, чтобы уничтожить котлы, или они прошли мимо. Но прежде едва плетущийся британец теперь вообще почти остановился. Я сделал ещё пару залпов, прежде чем Лютьенс приказал «Ойгену» добить избитого и горящего противника торпедами. Всё, что могло стрелять на борту «Шеффилда» или уже было уничтожено, или там просто некому было вести огонь. Сам крейсер постепенно погружался в воду, получив несколько крупных пробоин ниже ватерлинии.
Бринкман, справедливо опасаясь торпедной атаки агонизирующего британца, не стал рисковать своим кораблём, поэтому пуск торпед произвёл с безопасной для «Ойгена» дистанции. Два стальных цилиндра длиной семь метров, окружённые водяными пузырьками, понеслись к своей цели, которая даже не предпринимала попыток уклониться.
Первая торпеда ударилась в борт «Шеффилда» и пошла ко дну, так и не взорвавшись. Вторая срикошетила, попав в носовую скулу, и взорвалась возле борта. Но изнасилованной взрывами снарядов обшивке этого оказалось достаточно, чтобы разойтись по швам. Объятый облаком пара и дыма, отважный британский лёгкий крейсер перевернулся и затонул, разломившись надвое.
Немецкая эскадра легла на прежний курс, а я обратил своё внимание в небеса. Если «Шеффилд», который должен был на следующий день добить меня торпедами, сам получил торпеду под рули от «Арк Рояла», то и британский авианосец где-то рядом. А это значит, стоило ждать ночной атаки английских бипланов. И кто знает, как распорядится мной судьба. Может, мне повезёт и в этот раз, а может последствия ночной атаки окажутся ещё более роковыми, чем в известной мне истории.