Цветок Спящего Дракона

Пахнет приятно. Это не какой-то конкретный аромат, скорее причудливое сочетание чего-то естественного, щекочущее нос ненавязчивой терпкостью. И в этом запахе скрывается нечто мужественное, способное расположить к себе. Хочется прильнуть ближе и вдыхать снова и снова, пока нос не упрется в источник благоухания. Хочется зарыться и окунуться с головой, пока тебя не задушит близостью этот пленительный яд. Сердце тянется, взывает, а мозг стремится понять, почему в этот раз победа не будет на его стороне. Без особой причины. Просто потому, что тело отказывается отпрянуть, продолжая упиваться. Звуковой сигнал. Механический женский голос оповещает о том, что поезд приехал к месту назначения. Дрема спадает тяжелым занавесом. Обычно после дневного сна голова становится тяжелой, веки наливаются свинцом, а во рту пересыхает, оставляя неприятный привкус желчи. Однако сейчас все было иначе: стало непринужденно легко, взору открылась четкая, полная красок, картинка; во рту же напротив осел сладковатый налет, не вызывающий отвращения. И запах, этот запах продолжал дразнить. Под головой шуршала ткань, и звуки резко наполнили собой пространство. Как если бы кто-то невидимый потянул рубильник вниз. Ямамото с Гокудерой опять переговаривались. А если точнее, Ямамото оторвался от своей игрушки и пытался разговорить друга, пока тот недовольно испепелял взглядом сторону справа от Тсуны. И тут шатена как громом поразило. Он не просто спал, а спал на Хибари. Под ухом шуршала ткань черного пиджака, а запах, минуту назад еще круживший голову, исходил именно от него. От того, как быстро Савада-Младший подскочил, черепушка отозвалась неприятным головокружением и тупой болью. Все же сон после длительного отсутствия не может пройти бесследно, даже если после пробуждения ты чувствуешь себя превосходно. Тсунаеши краем глаза взглянул на демона. Брюнет отвечал на гнев Хаято ухмылкой, в то время как верхняя часть его лица не двигалась вовсе. Нос его был прямой, заостренный, самой правильной классической формы. Густые черные ресницы загибались вверх и обрамляли красивые миндалевидные глаза. Губы были тонкие и бледные, при нужном ракурсе почти сливались с отливающей на солнце кожей. О линии челюсти не стоит даже и говорить: она была точь-в-точь как у античных статуй расцвета скульптурного мастерства. Как он раньше не замечал нечто столь гармоничное и эстетичное? Парень одернул себя, молча отругал и встал, направляясь за сумками. Тсунаеши вроде не был таким уж низким, но на фоне своих друзей выглядел мелковато. Метр шестьдесят с кепкой ставил его в невыгодное положение: девушки любили повыше, а полки вешали слишком уж высоко. Поэтому дотянуться до багажной полки ему возможно с трудом. Кисть руки смогла благополучно коснуться края, однако сумки как назло лежали у самой стены. Ноги вытянулись, вставая на цыпочки, и все равно шансов было маловато. В этот момент шатен стал проклинать свои нерадивые гены, всю родословную и руководителя лотереи, которую разыгрывают на небесах. Парень покряхтел, ведя безуспешную борьбу, и хотел было уже попросить Гокудеру помочь. Да друг и сам заметил метания босса, спеша на помощь, приподнимаясь. И помог бы, если бы не широкая ладонь, что легла на руку. Сзади вырос во весь рост силуэт, горячее дыхание и массивная тень выдавала присутствие. А еще пульсация, исходившая от его поглощающей все живое ауры. Их связь соединила обоих энергетическим шлангом, уподобляя сообщающимся сосудам. Сердце Тсуны ударилось раз-два о грудную клетку, когда его резко развернули и скинули на руки сумку. Его красную спортивную сумку, купленную на распродаже. - Мелковатым лучше не лезть, - холодный тон прошиб до дрожи, сделал из внутренностей камни, тут же упавшие вниз. Глаза напротив сканировали его, читали его, презирали его. Он просто мешался под ногами, не давая пройти. Он не хотел помочь, а лишь убрал маленькую жалкую помеху. Не беспокоился, а смотрел сверху вниз. - Спасибо, - сквозь зубы. Демон не мог резко измениться, не мог проявить заботу. Если его окутывал славный аромат, это еще не значило, что аромат его души столь же приятен. Дорогой парфюм может украсить самого скверного и прокаженного человека на этой планете. И все-таки что-то, что-то тут было не так. Чувства, чувств не было. Будто от него закрывались, пытались спрятаться. Такое естественное этому человеку высокомерие, высокомерие, призванное подавить, скрывать не станут. Нет, его покажут во всей красе, с криком заявят об этом. Так почему такая стена? Тсунаеши вскрикнул. Неожиданно, вырывая его из мыслей, сзади налетело лохматое создание. - Еши, пошли, за три часа я успел соскучиться, - брат был выше и тяжелее. Савада-Младший покачнулся под тяжестью старшего, заваливаясь обратно на сидение и скидывая надоедливое существо, приходящееся, к несчастью, ему родней. А родня на то и родня, чтобы прибить было жалко. - Все, я пошел. Достали, - никто такого не ожидал. Тсуна редко мог вспылить, а еще реже -развернуться и уйти. Ямамото с Гокудерой первые опомнились и поспешил за ним. И ребенку будет ясно, что его так расстроило. Хаято не упустил шанса кинуть очередной осуждающий взгляд, излишне резко закинуть на плечо сумку и удалиться, догоняя бейсболиста. Джотто застыл на секунду. Мед в его глазах кипел, смешиваясь с пчелиным ядом. Он был зол, даже волосы на затылке готовы были зашевелиться. Мужчина смотрел на него, на этого демона, который осмелился обидеть брата, осмелился сидеть рядом с ним и убаюкивать на своем плече. Блондин не мог понять его, его мотивы. У него не было с ним связи, чтобы вдоль и поперек изучить эту темную отвратительную душу, от которой, по-хорошему, надо держаться подальше. А они не могли, не могли от него отделаться, не освободив. К слову, освобождать не хотелось; мстительное чувство жаждало изгнать, заставить исчезнуть за то, что причиняет столько боли его младшему. Как бы они не ссорились в детстве, как бы Тсуна не ворчал все время, для Джотто их связь была единственной в своем роде. Он любил всю свою семью, маму и папу, маму чуть больше папы, как это частенько бывает, но с Тсунаеши его связывало то крепкое понимание, то непреодолимое желание оградить от всего плохого чистую душу ребенка, который таковым уже не был. Старший не мог довести это до конца, но хотя бы был способен позаботиться о самом насущном. И впервые ему никак это не удавалось. Хибари знал этот взгляд. С таким взглядом матери закрывают своих детей тогда, когда на улице завязываются кровавые разборки; глаза, в которых стоят слезы, страх, что перекрывается решимостью, готовой к смерти. Поджатые нервно, дрожащие губы, в то время как руки готовы защищаться до последнего. Хрупкая спина, закрывающая рыдающее дитя. Как странно. Темные мысли расступаются, образ слишком четкий для простого сравнения. Женщина, женщина, на лице которой написаны все эти материнские эмоции, изможденная, но до боли знакома. Карамель, тающая на языке. - Анна, - это его голос. На его глазах. Ребенок рыдает и жмется, кутается в подол кимоно, сжимает его маленькими пухлыми пальчиками. Женщина, то есть Анна, безоружна. Против человека с ножом, на голову которого накинут капюшон, не позволяющий распознать нападающего, ее худые кисти, дёргано сжимающиеся в кулаки. Наверняка ногти уже пустили первую каплю крови. А скоро прольется и вторая. Он больше ничего не слышит. - Пошли, - все, что нужно, Джотто уже сказал своими глазами, топким согревающим медом. Слова ничего ему не сделают, только истратят лишнюю энергию и всколыхнут воздух. Хибари последовал за ним в исступлении, стряхивая последние остатки видения. Кто этот ребенок? Не вспомнить. Сумки казались еще тяжелее под гнетом припекающего солнца. Август догорал, словно спичка: а, как известно, она вспыхивает ярче всего перед тем, как погаснуть окончательно. Лето решило доиграть последние аккорды и уйти с достоинством, оставляя после себя потемневшую кожу и засеянную траву. Такси поймали довольно быстро, даже эти хитрые водилы не могли не сжалиться, видя обливающихся потом юношей. Еще чуть-чуть, и влага окончательно выйдет из тела. Но плюс был - Тсуна больше не думал о Хибари, даже не смотрел на него. Его больше занимали потные ноги с налипшей на них серой пылью. Одежда, как и волосы, неприятно липла к телу, становясь второй кожей. Даже Джотто боле не прыскал флюидами соперничества, устало обмахиваясь бамбуковым веером. И только Кея, этот чертов демон, не подверженный человеческим потребностям и перепадам температур, преспокойно стоял, жмурясь котом на солнце. На пиджаке не было ни пятнышка, пыль не трогала низ штанин, а волосы, абсолютно сухие, задорно трепались сухим ветерком. - Несправедливо. Твою мать, за ногу мать, - язык Гокудеры был по-прежнему остер, но начинал заплетаться. Одна бутылка воды была выпита. Пепельноволосого обуревало негодование, прерванное подъехавшим такси. За рулем сидел сухонький японец в возрасте, довольно почетном, чтобы ни о чем не сожалеть. Его глаза-улыбки приветливо встречали потенциальных пассажиров. - Куда направляемся, молодые люди? - проворковал он приятным, не надломленном годами голосом. - В Осаку. Мы, признаться, не успели забронировать гостиницу. Может, подскажете нам место, где можно остановиться? - Тсуна быстро забыл об усталости в прохладном салоне автомобиля, почтительно обращаясь к таксисту. Глаза, которые было видно в зеркало заднего вида, проворно блеснули из-под век. - Конечно я знаю. Моя сестра владеет небольшим традиционным отельчиком в пригороде Осаки. Я как раз к ней собирался, - раздалось шуршание хриплого хихикания, - вы там точно помещаетесь? Вопрос был задан как нельзя кстати. Получилось так, что машина была тесновата для пяти человек. Джотто, как самый старший, с комфортом уселся впереди, а четверым пришлось тесниться сзади. На этот раз Гокудера поступил умнее и запихнул Тсунаеши между собой и Ямамото. Хибари же, еле сдерживая злость, пытался терпеть стесненность движений и упирающийся в бок острый локоть белобрысого засранца, как про себя окрестил его самурай. Это было не по-самурайски, так выражаться. Слишком мягко. Сучий потрох? Пожалуй, подойдет. Все пытается защитить своего босса, эту мелочь, которая дремала у него на плече. Та мелочь, которая терлась о ткань его пиджака неимоверно мягкими волосами. Эта самая мелочь оставила на нем свой отпечаток в виде запаха. И одно успокаивало только: его запах, запах хищника, также остался на нем. Льстило. Вот только сейчас чужое бедро примостилось не рядом с ним, а на еле дышавшего от волнения Хаято. Бедняга знатно покраснел, лоб потел еще интенсивнее. А Савада-Младший тепло улыбнулся на вопрос старика и, поерзав, уместил таки худые бедра в узком зазоре. Все-таки машина оказалась слегка пошире нормы. - Все хорошо, можем ехать. Я вполне удобно устроился, - старик на такой ответ опять хихикнул и, резко выворачивая руль, выехал на дорогу. Машин было многовато. Однако дорога отдалялась от города, извивалась и росла в ширь, рассекая зеленые поля и одинокие деревни. Как та, где они впервые встретились. Только эти были радушнее и приветливее, без размахивающих оружием агентов. Тсунаеши вспоминал тот день с волнением. Он не мог конкретно описать свои впечатления, как и отнести тот день к своей светлой или темной жизненной полосе. Монетка встала ребром, не желая разрешить спорщиков орлом или решкой. Тогда шатен в очередной раз доказал свое превосходство над соперником, с которым их постоянно сталкивала судьба. Ну не постоянно, всего два раза. Вот только за эти два раза оппонент успел стать увесистой занозой в заднице. Его цветные, сверкающие бесчестим, глаза, стояли призраком перед Савадой. Рокудо Мукуро. Этот черт, так внезапно возникший на горизонте. Пока Тсуна вел со счетом два-ноль, размашисто утирая нос, но судьба вряд ли хотела успокоиться, лишить себя наслаждения наблюдать за яростной схваткой двух одержимых своим делом людей. И все-таки Тсуна, несмотря на уступки в ресурсах (ибо Рокудо был потомком мафии, в его распоряжении целые капиталы), был известнее и авторитетнее в узких кругах. Громкая кличка Десятый. Почему его так назвали? Все заключалось в магии цифр. Десять означало нечто совершенное, завершенное. Вот и Тсуна, занимаясь, по сути, делом не так долго, около пяти лет, не провалил ни одного похода. Даже свой выкраный артефакт вернул (и тут же отдал брату, ага-да). Поговаривали, что ему сопутствовала сама богиня удачи, великодушно вручая все лавры прямо в нежные руки. И ему завидовали, но завистью белой. Ведь помимо всего прочего он славился своим справедливым сердцем и широкой душой. А про красивые глазки все негласно молчали, восхищаясь шепотом. Под влиянием никнейма Тсунаеши и сам сделал десятку своим счастливым билетом. Из радио лилась приятная традиционная музыка. Даже Хибари окунулся в нее с головой, вспоминая музыкантов, тешивших его такой мелодией в семейном доме. Они мастерски обращались со струнами, лелея их длинными проворными пальцами. Инструменты были их детьми, а музыка - чистым звоном души. Картинка за картинкой. Зной достиг точки кипения и пошел на спад. Час пролетел незаметно. Ровная дорога привела машину сперва к аккуратной насыпи из щебня, а потом и к резным воротам. За ними стоял небольшой двухэтажный рёкан, окруженный стройными деревцами с зеленоватыми кучками листвы, не такой густой, но дающей необходимую путникам прохладу. Таксист поднял увитую венами костлявую руку и с силой нажал два раза на гудок. Тихое место наполнилось яростным воем. Этот звук нарушил, казалось, хрупкое равновесие места, будто добытого из другой эпохи. Кто-то, вероятно, накрыл его прозрачным колпаком и перенес из прошлого в настоящее, ожидая позабавиться лицами прохожих. Тсуна довольно втянул полную грудь чистого воздуха, Ямамото достал все сумки из багажника, Джотто вынул из чехла фотоаппарат и сделал штук двадцать одинаковых снимков (чтобы потом пол часа выбирать из них самую лучшую); Гокудера чихнул от столба пыли, поднятого шинами. А Хибари был просто поражен. Здесь и сейчас он видел нечто незабываемо родное, словно не было никаких новых современных построек - пугающих стеклянных и бетонных гигантов. Само время отмоталось назад, сжалясь над ним. Тсуна ощутил это и потрогал грудь там, где билось сердце. Сейчас ее наполняло сожаление, а на глаза наворачивались слезы. Может, ему взять и поплакать вместо Хибари-сана? Этот черствый проклятый и не подумает пустить и слезинки, даже если к горлу подкатят рыдания. Он задавит их своим внутренним прессом, оставаясь свирепым, идеальным и неприступным. - Достал воздух сотрясать, - на лобовое стекло такси приземлилась мокрая серая тряпка, обдавая брызгами. Из окна на втором этаже высунулась голова с аккуратно собранными в пучок черными волосами. Обладательница таких шикарных волос, японка лет пятидесяти с моложавым живым лицом, хмурила прямые брови. Однако, увидев старика не одного, а в компании, сменила гнев на милость: - Так ты привел гостей, братец, - пропела она, - сейчас спущусь. Голова скрылась из виду. Всем показалось, что они слышали торопливый топот по лестнице. Вскоре дверь отворилась. Женщина, облаченная в персиковое кимоно, удачно сочетающееся с ее оливковой кожей, поклонилась. Ее руки двигались элегантно и плавно, а дежурная улыбка светилась искренней теплотой. - Располагайтесь. Вы будете моими почетными третьими гостями, - кроны деревьев приветственно зашелестели. Здесь действительно все ощущалось по-другому, а прохладный воздух с моря обострял осязание уставшей компании. Хибари тоже подустал: жара истощала Саваду, следовательно и его тоже. Он не чувствовал ни жары ни холода, но ноги тяжелели, разделяя участь со Связанным. И все-таки было слишком светло. Солнце старалось поразить всех небывалой духотой, заставить мух летать у самой земли, а людей - ползать в самой тени. Поэтому никто не мог заметить странной голубой пульсации перстня, принимая слабое свечение за причудливо преломленные лучи. А зуд и жжение воспринимались как раздражение покрытого потом тела. Тсуна ничего не понял, заходя в услужливо открытую дверь.