the games we play, the words we say

Винс откинулся на спинку дивана и крепче сжал бутылку. Она была уже наполовину пуста, но легче не становилось. Никки стоял перед глазами — так четко, словно и вправду был здесь. Конечно, так быть не могло, потому что Винс его сам выпер полчаса назад. Ну или в то дерьмовое вино, которое он откопал в запылившемся баре, что-то подсыпали. Никки стоял перед глазами, и его голос все звучал у Винса в ушах. Ты, наверное, думаешь, что раз девчонки так тащатся по тебе, мы не решимся тебя заменить? Никки говорил тихо, наклонившись к Винсу так близко, что он мог видеть серые крапинки в его зеленых глазах. Тихо и ядовито, каждое слово — жало. В мире полно смазливых вокалистов сговорчивей и адекватней тебя. Винс смотрел прямо ему в глаза, в эти самые, с серыми крапинками. Смотрел и видел там злость. И гнев. И желание причинить боль. Которые еще и иногда умудряются писать песни, представляешь? А ты за десять лет не написал ни одной. Ни одной чертовой песни. Только горланишь текст, который даю тебе я. Кажется, в этот момент Винс попытался вырваться. Даже не вырваться — просто шагнуть назад, отвести взгляд. Но тело его не послушалось. Я. Я пишу песни и музыку. Я собрал эту чертову группу. Я тащу ее вперед. Я здесь главный, Винс. Винс выдохнул и сделал большой глоток из бутылки. Закашлялся — дерьмовое все-таки вино — часто заморгал, пытаясь прогнать видение до того, как оно закончит. Видение лишь насмешливо ухмылялось, и выгнать его, как самого Никки, Винс тоже не мог. А ты, Винс — ты здесь никто.