Олимп и Голгофа

Песня: Флёр — Река времён

      Болит… Всё. Всё, блин, болит! Каждый сантиметр кожи; каждая клеточка моего бедного, истерзанного фамильяром Хомаре тельца. Такое чувство, будто все электроны, какие ни дал мне Господь, обрели собственный набор нервных окончаний и решили раз и навсегда проучить нерадивую хозяйку с помощью смачного болевого шока. Чтобы отныне даже мысль о битве с кем-то, у кого есть контракт с демоном, вызывала отторжение. Чтобы больше никогда… Ни при каких обстоятельствах! Да чтоб ещё хоть раз! Сука…       — Мамочка, тебе очень больно? — голос Ричи звенит хрустальным колокольчиком, заставляет меня приподнять лысые веки.       Мы летим. То есть, это мне в первый момент так показалось. На самом деле мы движемся вперёд более оригинальным способом — на земляной волне. Амаймон стоит на гребне в позе спускающегося с горы лыжника, правой рукой поддерживает Ричи под попу, а левой контролирует, чтобы моя повисшая на плече тряпичная тушка не сползла куда-то в небытие. Первое у него получается значительно нежнее, чем второе.       — Нет, мой хороший, не очень, — шелестю в ответ я, мысленно проклиная и Амаймона, и Люцифера, и идею сходить в кино, и северный лес, и западный рай, и чертей в преисподней. А больше всего Настеньку из фильма «Морозко», которую всегда не любила, а теперь вынуждена изображать. Да, сынок, не беспокойся, мне тепло. То есть, небольно.       Бля…ха от сандаликов, мне очень нужно сказать несколько плохих слов. Срочно. И громко.       Но Ричи трогательно вцепился в воротник Амаймона, прижался всем телом к жёсткому пиджаку и, уткнувшись светлой макушкой в сгиб шеи Короля Земли, смотрел в меня кусочком неба, поселившимся в его глазах. И от кого он только это унаследовал… Ведь мои глаза серо-голубые, как у моей матери, а о Самаэле с его «за мои зелёные глаза ты меня колдуньей называл» и говорить нечего…       В любом случае, наш сын меньше всего подходил для того, чтобы орать ему в лицо матом. А вот Амаймон для этого подходил идеально! И есть, за что! Падла такая, не может догадаться, что я тут трусь об него всем своим огромным мозолем, в который превратилось моё бедное тело! Пиздец, ненавижу. Козёл зелёный, шоб тебе всё брокколи с грядки повыдрали… А брокколи это он или оно? И о чём только не подумаешь в надежде отвлечься.       — Долго там ещё?..       — Уже почти всё, мамочка!       Ага, почти всё, прям с языка снял. Мамочка всё, кончилась. Была, да вся вышла.       Так ладно, Кося, мы и не в такой жопе оказывались и ничего. Милостью Гаапа… То есть, милостью Самаэля, заставлявшего Гаапа, выгребали. Вот, помню, мы в Мачу-Пикчу ездили…       Вообще-то это, мягко говоря, не область полномочий японского филиала, но Самаэль тогда подговорил нескольких членов Совета и вместе с ними замутил херню, которую назвал культурным обменом. Расширение экзорцистского опыта, налаживание иностранных связей, обмен знаниями, дружба народов… Вот это вот всё. Будто советских плакатов за интернационализм начитался (может, не стоило Самаэлю показывать комедии Гайдая?). К нам мигом зафутболили каких-то южноамериканских гавриков, но просветиться их богатым жизненном опытом мне так и не довелось, потому что мы с Самаэлем скоренько упаковали чемодан… Чертову эскадрилью чемоданов, потому что мой дражайший супруг налегке и без должного эскорта не катается. Ему нужно, чтобы чай, кофе, малиновый эклер, скоростной вай-фай и любимая футболка с лолькой по первому требованию. Люблю эту его черту. Ведь и сама не прочь отведать малиновых эклеров с капучино. Хорошо, что мой лорд-маффин не фанат трястись в какой-нибудь телеге, пересчитывая копчиком все встречающиеся по пути колдобины. Кстати о колдобинах, Амаймон с этим его оригинальным способом передвижения в пространстве знатно подпортил и без того пострадавшую токийскую инфраструктуру. Проще говоря, асфальт накрылся пи… медным тазом. Причём, походу, даже сильнее, чем от каких-то других демонов. И люди, кажись, тоже пострадали. Все, кто попал под удар земляной волны. Если бы мне не было настолько хреново, я бы обратила на это внимание Короля Земли и потребовала восстановить статус-кво (то бишь вернуть землю на… на землю), но сейчас мне надо, чтобы он просто скорее доставил меня к Гаапу. Господи, пусть разберет на молекулы хоть весь асфальт на планете, но донесет уже… А люди… Ой да насрать! Лишь бы донёс уже, мудак зелёный!       Где-то на краю сознания засвербила мысль, что христианке следовало бы вести себя иначе. Следовало бы… Жанна Дарк вела бы себя иначе, она на костре не ныла. Инес де ла Крус вела бы себя иначе, она умирала от лихорадки, но не ныла. А я… Но мы ведь сейчас не об этом. А о чём мы… А, о Мачу-Пикчу!       Так вот, приперлись мы, значит, в Мачу-Пикчу (местное население малость охренело от непонятно как ездящего по Андам розового лимузина), а там такое раздолье для археолога! Ещё бы, ведь Мачу-Пикчу — одна из главных загадок человечества. Начиная с того, кто же его возвёл и заканчивая назначением города.       Едва прибыв в место дислокации, я тут же загорелась неподдельным энтузиазмом. Какие именно раскопки тут проходят, каковы результаты на сегодняшний день, с кем из светил этнографии и истории удастся встретиться. Срочно мне ромбовидный шпатель, набор кистей для чистки, нож для колки льда и набор зубочисток для тонких раскопочных работ!       Самаэль первым делом поинтересовался, где ближайший Макдональдс. Ему ответили, что примерно в семидесяти пять километрах отсюда, в городе Куско. Тогда Самаэль всплеснул руками и красочно раскритиковал задницу мира, в которую его занесло.       — Здесь небось и ни одного Старбакса нет, — привёл он последнее доказательство ущебностм древнего города инков, пока я ухахатывалась на заднем фоне с лиц встречающей стороны.       Да, ребята, вы ещё не знаете моего лорда-маффина. Можете начинать строить ему здесь Старбакс.       Помню, особенно непередаваемым было лицо того сотрудника южноамериканского филиала, на плечи которого возложили ответственность ввести иностранных гостей в курс дела. Самые разные краски сменяли друг друга на его лице. Кажется, ему в самом деле стало стыдно за провинциальность Мачу-Пикчу. Это было так смешно, что Самаэль даже смилостивился.       — Что ж, ничего не поделаешь, придётся работать в таких плебейских условиях. Показывайте, что за беда у вас здесь стряслась.       Беда заключалась в призраках, бродящих по городу и мешающих археологам работать. Приведения крали инструменты, страшно выли по ночам и даже столкнули несколько людей в пропасть (после таких новостей моё желание немедленно броситься на археологические баррикады как-то подостыло). Именно после последнего инцидента глава экспедиции решил обратиться к экзорцистам.       Самаэль внимательно выслушал жалобы и заявил, что призраки совершенно правы.       — Вы притащились на их территорию, потревожили, разворотили тут всё, нагромоздили кучу глупейших теорий о назначении города и его строителях и после этого жалуетесь, что вас сбрасывают в пропасть. Пф, а сами небось даже приветственной жертвы не принесли.       Тут мне стало уже невыносимо жалко и археологов, и экзорцистов, так что было решено сыграть роль доброго полицейского.       — Перестань уже, хорош тут людей смущать и язычество пропагандировать, — я пихнула Самаэля в плечо, — ничего они этим призракам не должны, и никаких жертв не требуется. Может это вообще не призраки строителей, а, если и они, то просто… Возникло недопонимание. Мы это быстренько разрулим, ведь правда?       — Ой, я совсем забыл, что ты у нас ведущий менеджер по работе с почившими клиентами и лучше всех знаешь, когда жертва требуется, а когда нет.       Я ткнула палец в грудь Самаэля.       — Ты. Несешь. В массы. Дремучее суеверие. Жертвы, блин. Твои призраки строителей, если это действительно они, — полные идиоты, могу тебя заверить. Ничего, что археологи пытаются вытащить их из небытия, сдуть пыль веков. Археологи помогают им не кануть в забвение, победить само время!       На этом моменте брови Самаэля резко взлетели на середину лба.       — Ой, извини… В общем, им бы с живыми объединиться, а не вот это вот всё.       По лицам археологов слишком красноречиво читалось всё, что они думают об объединении с призраками. Радость мелькала на лице только одного юнца, всего увешанного какими-то амулетами и значками. По мистике упарывается, не иначе.       — Жертвы — дремучее суеверие, а твои молитвы нет, — скрестил руки на груди Самаэль.       — Что? — возмутилась я, — Да молитвы это совсем другое! Это…       — На самом деле ни разу не другое, но в одном ты права, — я приосанилась от гордости, — возникло недопонимание. Будем устранять. Эй, молодняк, ну-ка подберите упавшие челюсти и со свойственной археологам аккуратностью снесите мне все кости, какие найдёте, в…       Он воткнул в землю каблук сапога, выставил вперёд указательный палец и крутанулся вокруг своей оси. Его тело описало целых два круга, прежде чем замерло, и его палец указывал на… Указывал…       Я подошла вплотную и попыталась проследить геодезическую линию его руки, но он вдруг резко, как хищник во время броска, повернулся; прописал мне локтём по щеке (надеюсь, случайно, но чёрт его знает), чем сшиб с ног; предотвратил моё излишне близкое знакомство с землёй, поймав за запястье; и моей же рукой указал куда-то за спины всем на него смотрящим.       — Отнесите кости вон к тому камню.       В создавшейся тишине звучал лишь ветер, довольно сильный для привыкших к равнинам, но слабый по меркам горной местности. Люди, как сурикаты на выпасе, синхронно повернули головы в обозначенном направлении и так же синхронно снова посмотрели на Самаэля.       — К камню? — переспросил кто-то.       И действительно, избранный булыжник отличался от прочих лишь тем, что стоял вертикально.       — К камню, валуну, булыжнику, к этому замечательному представителю горной породы! Да поживее, я не собираюсь торчать в ваших любимых развалинах дольше нескольких суток особенно во время праздника Тела Христова, проходящего в эти дни в Куско*.       Хотелось бы мне сказать, что Самаэль стремился на праздник Тела Христова ради Тела Христова, но увы и ах. Увы и ах.       Подгоняемые своими руководителями студентики справились довольно оперативно. Пока юные умы таскали на носилках груды шестьсотлетних мощей, важный иностранный гость (ага, прям как Воланд) методично прочесывал город. Помятуя о сброшенных в пропасть археологах, я старалась не отставать, тем более, что посмотреть Мачу-Пикчу всё равно хотелось, так почему бы не сделать это в связке с любимым мужем.       Мы бродили среди идеально отесанных камней, сложенных друг на друге без какого-либо скрепляющего вещества; по знаменитым инкским дорогам; по террасам, нависающим над самой бездной. Я всё жалась к Самаэлю, с ужасом всматриваясь в прильнувшие к острым скалам облака, в сами эти холодные безжизненные скалы, торчащие, как пики, копья или лезвия.       — Что ты думаешь обо всём этом? — спросил вдруг Самаэль.       — Думаю, что люди, должно быть, чувствовали себя ужасно маленькими на фоне такой грозной природы. А ещё думаю, что эти скалы похожи на твои когти.       Самаэль как-то нервно (или нет?) усмехнулся, прищурившись от очередного порыва холодного горного ветра.       — Нет, Каштанка, я о приведениях.       — Приведения… — я потупилась. Ветер заставлял ёжиться, кутаться в чёрный экзорцистский плащ, но он так плохо грел. Он всегда и во всех смыслах очень плохо грел, — Думаю, что хочу поговорить с ними. Если станешь устанавливать с ними контакт, дай потом и мне пообщаться.       — Жаждешь очистить совесть, затирая духам свою повестку дня, — это не был вопрос. И произнесено было без каких-либо эмоций. Простая констатации факта, чёрт, он ни капли не верил мне.       — Может быть, — честно ответила я, — но не только.       — Они уже мертвы. Ты же понимаешь, насколько бесполезно рассказывать о загробной жизни мертвецам.       — Я бы о загробной и не рассказывала. Я бы рассказывала о вечной.       Мы стояли над пропастью. Он и я. А внизу всё было испещрено острыми углами, твердейшими склонами и завывающей пустотой.       — Что ты можешь знать о вечности, о рыбка временных вод*?       Я пожала плечами. Это был один из тех самых разговоров. Знаете, когда-то давно я где-то прочитала, что любовь это прежде всего диалог, и с тех пор мне кажется, что вот эти самые разговоры — один из важнейших столпов нашей с Самаэлем любви.       — Эта рыбка должна жить в предвечном океане, а в утлую реку времени её занесло случайно.       — Я хозяин этой реки, и твой тон не оправдан. Ведь ты же не хочешь узнать, насколько бурным бывает презираемый тобой ручеёк.       Ручеёк… Кристально чистый горный поток, точащий камень и сносящий всё на своём пути; или медленная грязная застойная река, распространяющая зловонье. Он прав, я не хотела узнать. Ведь даже тот факт, что я выгляжу лет на пять моложе реального возраста, и моя грудь не висит, — свидетельство его силы. Он немного тормозит время надо мной.       Ветер выл, мы смотрели в пропасть. Или в небо. В любом случае, вперёд, не друг на друга, но всё изменилось в одно мгновение. Он схватил меня под локоть и повернул к себе (сам не заметил, как тоже повернулся).       — Что ты скажешь о вечности ушедшим в вечность?       У меня внутри что-то свернулось и радостно взорвалось, как конфетти. Всё это: пропасть, горы, он, странное выражение его лица, смешивающее предвкушение, раздражение, злость, восторг… Всё это вызывало в голове вертолёты, словно я выпила в баре не меньше десяти коктейлей. Люблю коктейли. В нём, в себе, в бокале с маленьким зонтиком.       — Ещё не знаю, что скажу, но скажу, не сомневайся. Пробовать нужно всегда.       Он хохотнул и раздражённо скрипнул зубами (или мне так показалось), повернулся спиной к пропасти и пошёл прочь. Я ринулась за ним.       — Хотел бы я, чтобы ты нашла себе ещё какое-нибудь занятие, кроме как увиваться за мной, — никто не мог бы с уверенностью сказать, раздражён Самаэль или нет. Его эмоция, плясавшая на грани между раздражением и удовлетворением, не описывалась одним словом.       — Что же прикажешь делать? Раскопки все приостановлены, никто не хочет стать следующей жертвой призраков.       — То же мне бессмертные, — почти неслышно прошипел Самаэль.       — Что?       Он резко остановился, растянул рот в широченной клыкастой улыбке и пронзил меня взглядом игриво настроенного Джокера. Люблю в нём это. Люблю и боюсь.       — Косенька, Каштаночка моя, поросеночек, сделай одолжение — заткнись и не отсвечивай. Сейчас, как и в большинстве случаев, ты ничем не можешь помочь, так что хотя бы не мешай.       Он пошёл дальше, я посеменила следом, не сводя с него глаз. Терпеть не могу, когда он называет меня поросеночком, и ему это известно, а потому он называет меня так только в определённом наборе ситуаций, которые одновременно сверхзначительны и сверхсмехотворны, мудры и глупы, имеют смысл и бессмысленны.       Постепенно он замедлил шаг. Снял перчатки. Стал глубже дышать. Мне было очень интересно, что он делает, и вообще-то не возбранялось и спросить, но не после его последних слов. Да и не пока он в таком состоянии. Может быть, он настраивается на эфирный фон Мачу-Пикчу.       — Найди мне собаку.       — Собаку? — задорное настроение не желало меня оставлять, — А чем тебя не устраивает эта собака?       И я ткнула себя пальцем в грудь. Самаэль хмыкнул. Его коктейль, его то самое настроение начало потихоньку растворяться, уступая место повседневному количеству безумия.       — Эта собака будет принесена в жертву мне, а не Почакутеку*, — невинно улыбнулся демон.       Я моментально осеклась.       — И… Где я возьму тебе здесь собаку?       Самаэль возвёл очи горе.       — Во имя святого Вельтена*, Кося, используй межушное вещество по назначению и придумай! Археологов поспрашивай, пусть тоже сделают хоть что-то полезное. Не всё же мне за вас работать.       Я почесала затылок. Собаку ему, видите ли… И тут мозг напомнил о промелькнувшем в разговоре крайне неприятном слове «жертва».       — А без собаки никак? — робко, не испытывая никакой надежды на позитивный ответ, всё же поинтересовалась я.       — А без собаки в жертву будет принесена вот эта собака, — и он щелкнул меня по носу, — Что не так, Кося, собачку жалко?       — Ага, — я покивала.       Есть разница между тем, когда тебе жалко, потому что должно быть жалко, и когда жалко просто так. Собаки относятся ко второму, их я люблю без усилий.       — Маффин, ну пожалуйста… Слушай, а ты ведь тоже в некотором смысле… Собака…       — Предлагаешь мне принести в жертву себя? Кажется, ты меня с кем-то путаешь. Не то, чтобы ты не занималась этим постоянно, но…       — Символически! Можно ж ведь как-нибудь символически, а? Кроме того, мы ведь здесь действительно ни за что не найдём собаку! Кругом горы! До ближайшего населённого пункта семьдесят пять километров.       Я очень надеялась, что он не вспомнит о своих способностях Повелителя Пространства. Не захочет вспомнить.       Он засмеялась.       — Людей ты с такой страстью не отстаиваешь.       Ну правильно. Людей я люблю, потому что надо.       — У животных жизнь — самое важное, чем они обладают, а у людей не так, — мозг родил удобоваримую отмазку, которая даже была правдивой, хоть и малость жестокой.       — Ладно, убедила, — Самаэль махнул рукой с видом снисходительного лорда, — Пойдём. Ты ведь хочешь промыть мозги тем, у кого они давно сгнили.       Я насупилась.       — Не только! Между прочим, я хотела ещё спросить, как расшифровать кипу* и как они, не зная колеса и железа, смогли обтесать и поставить один на другой эти блоки, и...       — Хочешь лишить человечество возможности самому докопаться до этих великих тайн? Ну ты и лентяйка.       — Ну грех же не воспользоваться такой возможностью!       Так споря, мы двинулись к булыжнику, возле которого надлежало установить контакт с духами инков. Мы шли, спорили, шли... И я чувствовала себя такой непередаваемо счастливой...       — Мам? Ма-а-ам! Амаймон, что делать, она не просыпается! Ма-а-а-ам!       Я с трудом приподняла веки и сфокусировала взгляд на том кусочке неба, который поселился в глазах моего сына.       — Солнышко, мама ещё не окочурилась, не надо так орать маме в ухо.       Ну слава Богу, доползли! Кругом внутренний двор резиденции ректора Академии Истинного Креста более известной, как дом, милый дом. Сюда-то мы доползли, а вот до той части истории о Мачу-Пикчу, где мне расквасило ногу булыжником — не дошли. Ну ничего, я ж не последний раз валяюсь в состоянии пережаренного мяска. Ещё дойдём.