Олимп и Голгофа

      Стоп, машина, не дам ни запугать себя, ни задурить. Хочет поджарить мне подошвы — ну и ладно, ну и пожалуйста, в Лимбе и не с таким встретишься. С Самаэлем в таком костюмчике тоже встретиться удаётся редко, поэтому лучше я на этом сосредоточусь, не стоит упускать возможность.       И что у нас тут… А вот и луковка с крохотным росточком из неё — символ Саккара, бога тотальной смерти у египтян, хотя не такой уж и тотальной, росточек как раз означает появление жизни, и это несмотря на то, что Саккар — самое тотальное проявление смерти… Эй, какого хрена!       Самаэль, которого я так скрупулёзно рассматривала, просто взял и самым бессовестным образом рассыпался на песчинки! Почти сразу после того, как получил фигурку Атума.       — Самаэль! Ну Самаэль, блин! Я же… Что? Что?       Песок, до этого момента являвшийся вполне подходящей для стояния поверхностью, начал проседать и засасывать! Рассыпчатая, плотная масса обвлокла ноги, добралась до талии!       — Генрих? Рамсес? Помогите! Да помогите же!       Но обе призрачные фигуры не сделали ни единого движения навстречу, явно считая, что раз в Лимбе что-то происходит, значит это должно произойти. Не могу их за это винить, ведь кроме всего прочего, меня засасывает песок, оставшийся от их бога и фюрера, но мне-то от этого не легче! Я тяну вверх руки, но песок уже на уровне груди. Я упираюсь ладонями в поверхность, но подтягивания никогда не были моей козырной мастью. Едрить, едрить, едрить! Оно стесняет дыхание! Оно душит! Но ведь Лимб создавался Самаэлем, разве тут что-то может причинить мне вред? Господи… Господи Боже, неужели именно сейчас, после совершения смертного греха, и у меня даже нет возможности исповедоваться и причаститься! Господи Иисусе, помилуй, помилуй…       Бляха от сандаликов!       Я повалилась грудой костей на какую-то твёрдую поверхность и сильно ударилась всей тушкой, однако сейчас это не имело принципиального значения, потому что… Воздух! Я могу дышать! И смотреть! Глаза саднит, но это тоже неважно. Я могу смотреть и видеть… Спальню Самаэля?       И самого Самаэля посреди горы подушек и дакимакур в его любимом халатике с лолями и моэ. Демон сидел, скрестив по-турецки босые ноги, и мирно жмякал клавишами джойстика. На экране очередной герой, кажется Ведьмак, отвешивал люлей очередной нечисти, а я лежала позади всего этого ансамбля в небольшой кучке песка.       Вот же ж… Самаэль, едрить тебя через колено! И когда я привыкну? Как будто не он мгновение назад стоял в Лимбе перед Рамсесом и Генрихом в кителе и египетских символах!       Хотя, кто знает, сколько времени прошло для Повелителя Времени.       Ладно.       Не знаю, зачем он притащил меня сюда, но если Самаэль хочет, чтобы я побыла с ним…       Мой ма-а-аффин, мой дорогой, любимый, несравненный, чудесный, мои радуга и тьма, бархатная ночь моей жизни…       Я осторожно подползла со спины, залезла на подушки и аккуратно положила голову ему на плечо, едва касаясь ткани халата. Здесь нужно быть очень внимательным, потому что Самаэль не человек. Очевидно? Но это означает, что его язык тела совсем другой. У демонов изначально нет тела? Это да. Но, когда Самаэль много миллионов лет назад впервые стал материальным, он не сразу нашёл людей, и первые языки, которые он изучил, были языки растений и животных. И эти системы знаков ему намного ближе. Разумеется, Самаэль давно освоил все человеческие языки, но это ведь совсем не то, что было с ним «в младенчестве». А язык нежности это всегда язык наших самых первых дней.       Я встала на четвереньки, потрогала его кончиками пальцев за локоть, боднула лбом в плечо, рискуя помешать игре. Если бы он повернулся ко мне, я бы несколько раз медленно открыла и закрыла глаза, демонстрируя доверие, а потом может начала бы вилять задом… Не надо ржать! Это признак радости, а не призыв трахнуть меня в догги-стайл. Хотя… Можно считать это месседжем с двумя значениями.       Да, я бы так сделала, но реакции-то ноль! Ладушки.       Я легла, поджав ноги и упёршись макушкой головы в бедро Самаэля. Если мой маффин хочет просто посидеть, мы просто посидим. Ведьмак продолжал отрывать кому-то бошки…       Господи, всего несколько минут назад я думала, мне конец, но оказалась в одном из счастливейших моментов моей жизни. Такие тихие часы или минуты напару с Самаэлем — робкий, зыбкий цветок радости, способный рассыпаться в любое мгновение, и от своей недолговечности только более вечен. Ожидание смерти обернулась счастьем — в этом есть что-то сакральное. Может и по завершении времён так будет?       — Геральт — славный воин с нечистью.       — Что?       — Лунный клинок богини Лильвани сразит сотню гулей и фледеров.       Чё-о?       — Да, Самаэль, безусловно.       — Махакамский сигилль рассекает струю огня.       — Ага.       Говоря всё это, Самаэль разгорался и процветал, я не мешала ему, наслаждаясь видом энтузиазма.       — Проклятый клык превращает жертву в волколака.       — А как он это делает? — мне захотелось поддержать и развить разговор.       — А в кого превращает твой клык, Каштанка?       Всё изменилось за одно мгновение, буквально за долю секунды. Энтузиазм, которым Самаэль фонил во всем стороны, который казался таким всепоглощающим, сменился такой же чистой и всепоглощающей яростью. Рука демона, теперь больше напоминающая лапу, мазнула по моей щеке, той самой, на которой ещё алела царапина, полученная в Лимбе от осколка стекла, брызнула кровь. Я поперхнулась воздухом и шоком.       — Что?! За что?!       Самаэль медленно поднимался с подушек. Его тело дёргалось от помех, как испорченный экран, и у меня внутри что-то пискнуло и быстро умерло, потому что когда пространство так искажается, умереть — самое безопасное, что ты можешь сделать. Вот только умирать мне никто не разрешал.       — Что я сделала? — родной голос напоминал мышиный писк, но сейчас меня это волновало меньше всего.       — В какого оборотня превратится человек, если ты его укусишь, Каштанка, а? Я задал вопрос.       — Ни-ни-ни в какого. Я же ж-ж-ж не маг. У меня не волшебные зубы!       — Не маг? Зубы не волшебные? Это поправимо.       Нет, только не зубы! Ведь Гаап чисто из вредности может мне потом не вставить новые, раз зубы не жизненно важный орган!       Демон шёл прямо на меня, я хотела перевернуться на четвереньки и отползти, но для этого пришлось бы повернуться спиной к нему, а я ни за что на свете не смогу этого сделать!       — И ты ещё называешь себя археологом?       Ползти на спине, упираясь в пол локтями и пятками, неудобно, но других вариантов не завезли.       — Разве тебе, знакомой с древними людьми, не известно, что каждый древний человек — маг? Тебе стоит лучше соответствовать.       Я всё-таки это сделала: перевернулась на живот, но тем моя попытка дать дёру и кончилась. Самаэль поставил ногу мне на спину.       — Dicis et non facis, carus, но я-то из другого теста. Помогу тебе освоить новую науку. Краска на лице уже есть, но что с остальным эпителием.       От удара когтей по спине лопнула майка, я взвыла, но до кожи он ещё не добрался. Следующий удар — джинсы тоже в хлам. Он перевернул меня обратно на спину, как переворачивают ежа кверху брюхом, и намотал волосы на кулак. О Боже…       То, что я увидела в нём через его глаза… Мольба о пощаде застряла у меня в горле. С таким же успехом можно было бы орать в беззвёздном космическом пространстве. Бесполезно. Звук в вакууме не распространяется.       Это уже был даже не зверь. Чистая радиация. Ничто и нигде, от искажений рябило в глазах. Иисусе, прости…       — Ты стала туземкой, но ещё не похожа на неё. Мы это исправим.       Вообще-то это ему несвойственно. Путь Самаэля — манипуляция, не насилие, что куда более жестоко. Насилие это близкий контакт и общение, манипуляция — вечная погоня, иногда за миражом. Хорошо, что Самаэль иногда щадит меня.       Работает он медленно. Ужасно методично. Вспарывает мне кожу когтем миллиметр за миллиметром, а я шиплю сквозь засунутый в рот кулак. Но в следующий момент ритм меняется, и вот он уже бьёт быстро, смазанно, так что можно орать и рыдать в голос. Едрить, как много будет у Гаапа работы, когда он закончит. Если, конечно, не переборщит. Воскрешать не умеет даже Гаап.       Вот только не подумайте, что мне это нравится. Насилие лучше, чем манипуляция, но оно бывает разным. Сегодня всё как-то странно, не так, что-то сильно изменилось. Из Самаэля смотрит одна глухая ярость и пустота, слепой бог Азатот из него смотрит, и это звездец, товарищи. Такое не делают без причины или из удовольствия. Не делают из милосердия.       И вообще-то я могла бы не лежать безвольным кулёчком, есть и иные варианты, да только не теперь. Самаэль, ведь я согрешила не против тебя, так почему же стыдно перед тобой? Перед твоим космосом и вакуумом. Какое им дело до моих попыток в магию? Почему им не всё равно?       Тебе не всё равно, маффин?       Он останавливается. Перестаёт быть так же внезапно, как начал, смотрит сверху вниз чисто по-человечески равнодушно, и это новая шпилька. Ведь так люди смотрят на что-то безнадёжно бесполезное. Едрить…       Меня вдруг обуял гнев. Я бесполезна? Серьёзно? То же мне, открыл Америку, как будто первый день меня знает! Я ведь никогда не закрывала ни одной из его потребностей, так что сейчас изменилось?       — Что ты хочешь от меня?       Его брови удивлённо приподнялись.       — А разве у тебя есть что-то, что можно хотеть?       А что, нет? А, если нет, то зачем это всё, какой смысл? Офелия, Ричи, вытащенный ради меня Гаап, свадьба в Лимбе…       Ведь это же значит, что я хоть чуточку ему дорога́, правда? Не может не значить.       Спрашивать вслух я, конечно, не буду.       — Non datur, Каштанка. Что маленькая певица нищих и убогих, что певец силы Питер Гилмор, верховный жрец Сатаны — в чём разница между вами? Представления разные, участь одна, и несёт от вас одним и тем же, — Самаэль потянул носом воздух, — Страхом. Гордыней. Жалкие вариации форм Стандартной модели, трупные черви, заплесневевшие Филемон и Бавкида.       Не-неправда… Я не поклоняюсь сатане. Всё не так…       — Вставай, Каштанка, собирай свои кости и уноси отсюда. Не-е-ет, не вздумай здесь снижать свой мозговой метаболизм, твоя туша портит ауру и не вписывается в декор. О Азатот, хоть и собака, а даже кости собирать не умеешь.       Геральт из Ривии размахивается, на клинке сверкают тусклые болотные огоньки — маленький привет с Брокена, послание змей и жаб. Туманник выскакивает, как обариён, из кустов, но Геральт, послушный воле Мефисто, с лёгкостью отражает атаку. Геральт силён и смел, категория «старший Окумура», любимый типаж, лучшая марионетка, идеальный баланс послушания и инициативы.       — Все лучшими быть не могут, верно, Каштанка?       Маленький бомжик.       Мефисто жмёт кнопку: А-А-А — удар, удар, удар. Ааа — треугольник побеждающей энтропии, неизлечимая болезнь, любимое слово Каштанки. Удивлённое, озарённое иллюзией понимания «ааа» или «ааа», полное раздражённого гипоталамуса, ужаса первородного, изначального, родного. Возникающего, когда она на полу у его ног. Вперемешку с облегчением, разумеется, ведь это милость.       Обычно. Не в этот раз.       Одуряюще пахнет суспензией эритроцитов. Взвесью, взвешенностью, подвешенностью, повешенностью. Камнем у храма Уицилопотчли, сердцем на весах. Пахнет сердцем каменным, тяжёлым, перевешивающим лёгкое перо. И, может быть, это разбивает сердце Мефисто. Разбивает?       Мефисто жмёт кнопку автоудара — Х-Х-Х*. А-Х-А-Х-А-Х, АХАХАХАХАХА. Геральт из Ривии встречает NPC.       — Благодарим за спасение нашей деревни, вы настоящий герой, и вот ваша награда.       Мешочек с монетами звенит весело, но звон переходит в шипение.       — АХАХАХАХА, ты поняла, Каштанка, поняла? Это же НАГрада, — из мешочка лезут адские змеи, Геральт вынимает меч, — у неё одна функция, Каштанка. Одна. Даже предметы на такое обычно способны.       Змеи сворачиваются кольцами, на полу сворачивается кровь. Но сворачиваться ещё не время.       — Белиал!       — Да, господин?       — Найди мне Гаапа.