Олимп и Голгофа

Vulpes Vult — Девятихвостый

      Люцифер подносит спаянных Хепри и Атума к носу, к дыханию жизни. Подносит-поносит, Азатот бы его побрал, и пусть Мефисто сам согласился на это, дал и добро, и недостающий ингредиент на блюдечке с голубой каёмочкой, — внутри всё ощетинивается, скалится, отвечая агрессией на страх. Может даже скулит. Всё раздувается, плюётся чернилами и ядом, ищет пятый угол, отползает в тень. В нежную спасительную тьму, безмолвную, пустую, бездушную-безвоздушную; в пятую координату; в пространства чисто математические, где нет света или где Люцифер не умеет существовать. Потому что все пространства, где он умеет, сейчас находятся под угрозой.       Наблюдая за братом, Мефисто улыбается привычно, выражая этим всё, всё сводя к единому моменту, первородному яйцу, геометрической точке, последнему прекрасному мгновению до Взрыва. До Взрыва, что начал Вселенную, и до Взрыва, что сейчас, возможно, её закончит. Стоило ли так рисковать, ставить всё на zero? Мефисто не хочет переселяться в чисто математические пространства, не говоря уже о Геенне.       Ставка на zero — барабан крутится, разноцветные ячейки мелькают перед глазами, играет весёлая музыка. Карусель, карусель, бесконечность бытия, лошадки напоминают пони, трясут пластмассовой блестящей гривой, звёздами на задницах, мелькают яркие огоньки. Мефисто козыряет запонками и золотыми часами, жмёт пятернёй упругую ягодицу роковой красотки, швыряет бумажки — карты и деньги. Козыряет козырями, потому что в этот раз в рукаве не припрятан джокер, всё по-белой. Всё или ничего.       Не самый любимый приём Мефисто, полутона — вот его суть. Красный, перетекающий в оранжевый, а тот — в жёлтый; квантовая хромодинамика, лента Мёбиуса, бегущая от #CD5C5C до #191970 — вот прирождённое его начало, его среда, но адреналин капает, выстреливает из синапсов нервных волокон, стекает по чувствительным ядрам взбухшего зрительного бугра. Мефисто смакует нежную плоть собственных эмоций. Если синергия Атума и Хепри сработает, Ассии конец.       И всё-таки Мефисто шёл не совсем вслепую.       — А ведь командой когда-то были мы, и кто знает... Да, очень может быть, что...       Белый засиял ярче.       —... А-а, нет. Пожалуй, всё-таки нет, увы.       Белый потух.       Люцифер блефует, ничего он не знает. Тыкается наугад, как отчаявшийся человек, покупает за последнее наркоманскую дозу иллюзий. В другой жизни он мог бы быть клиентом Мефисто — приходить раз в месяц, трепещущий, жалкий, бледный. Смотреть снизу вверх, мять в потных ладошках купюры, пока слуги владыки удовольствий отмеряют на весах граммы ложных надежд и сладчайшего обмана. Немного магии, звёзд с понячьих задниц, самая увлекательная сказка на ночь. Об Уицилопочтли и Кетцалькоатле; о воскресшем Осирисе; о всепобеждающем солнце, восстающем на небе каждое утро и воплощённом в Хепри, Ра и Атуме. «Они смогли, и ты тоже сможешь», — Мефисто всегда был хорош в мотивационных речах. Странно то, что в этот раз Люцифер справился без его помощи, но Мефисто не в обиде. Пусть он обманул себя сам, отобрав эту радость у младшего брата, главное результат.       Если результат есть. И, если результат действительно...       Люцифер дышит. Фотоны бьются о поверхность из золота и электрума, не зная, что с этим делать, страдая от своей виртуальности, короткоживучести. От своей смертности.       — Демон смертен, так это ещё полбеды, плохо то, что он иногда слишком быстро смертен. Впрочем, это ведь твоя природа, Люцифер, стоит ли на неё пенять.       Атака. Мощная, жёсткая, несравнимая с предыдущей, сотрясающая члены, сажающая на бутылку. Бутылку Клейна. Фотоны ударили, вложив в это всю энергию своего короткого бытия, и Мефисто ощутил, как ему выжигают душу. Разрушают связи между кварками, и материя рушится, разваливается, как карточный домик. Бесполезно менять восприятие реальности с дискретности на континуум, ведь карточный стол превратился в операционный, и на нём в лучах славы поджаривается сама суть времени-пространства — что зернистого, что непрерывного.       Старший братик злится.       — Эй, Люцифер, я же... Сам тебе принёс Хепри и Атума. Доставил в лучшем виде — всё для моего братика. И не я виноват, что мироздание работает по-другому.       Фотоны приостановились, сбавили обороты, вылезли кровавым лезвием из тела Мефисто. Уравновесились.       Конечно, ведь для такого хорошего брата, как Мефисто, чего только не сделаешь, верно? Для такого любезного, способного помочь в ущерб своим интересам. Для того, кто открывает глаза на правду, рискуя жизнью.       А ещё это победа, синергия не сработала. Хепри и Атум падают в пыль.       Сюра уже собиралась ложиться спать, когда он ввалился к ней в общежитие — нагло и без предупреждения, как делал это почти всегда. В косухе с чёрными перьями, стразами и заклёпками; кожаных брюках; сапогах, обитых металлом. Даже губы чёрным намазал и глаза подвёл, чёртов фрик.       — Мефисто? Тебе что, шестнадцать?       — Сегодня — да, моя птичка, курочка, красавица моя. Стой на месте, я иду тебя целовать. На весь дом заявляю, что пройдусь языком по всем выпуклостям и впуклостям твоего сладкого ротика!       — Тише, идиот! Рин и Юкио...       Прежде чем сказать это, Сюра бросилась к нему и зажала ладонью рот, он же воспользовался её близостью и обнял за талию.       — Тише? Это ведь ты набросилась на меня, едва я переступил порог, но будь я проклят немилостью Киприды, если стану тебя усмирять.       Невыносимый демон! Он впился когтями в рёбра Сюры, но вместо того, чтобы проткнуть кожу и пустить кровь, принялся щекотать её. Сюра захохотала, её хватило лишь на то, чтобы закрыть дверь, пнув створку ногой, а дальше создаваемый шум уже как-то не беспокоил.       — Дурак! И чего это у тебя такое хорошее настроение?       — Ну как же, детка! Ветер дует в лицо, несёт с собой запах зимы и бензина; энтропия ускоряется, неоновые вывески перед глазами сливаются в единый поток; и твоя упругая попка на соседнем сиденье...       — Стоп-стоп, моя упругая попка? Ты вообще о чём, когда такое было?       Мефисто на мгновение остановился, его усмешка тоже застыла, будто на паузу поставили.       — А ведь верно, ты права, этого ещё не случилось. Так пойдём, самое время случиться!       — Стой, я же не одета!       — Какие глупости! Allotria! Нужно быть ближе к природе, Кирикагурэ-сан, впитывать всей кожей солнечный свет, прислушиваться к тонким вибрациям мира, сонастроить своё ками с ками окрестностей, одежда здесь только лишняя преграда, грубые вибрации.       — Ага, как же, мечтай!       Он подхватил её на руки и перекинул через плечо.       — Э-эй, куда ты меня тащишь, я же в одном халате!       — Ужасно, очень невежливо с вашей стороны, Кирикагурэ-сан, но не переживайте, халат легко снять.       Бесцеремонное обращение возмущало, но злиться по-настоящему почему-то не получалось. Никогда не получалось.       — Я прибью тебя, придурок патлатый. То же мне, клоун-гот.       — Вернее сказать, клоун-год. Ладно-ладно, неужели я не материализую своей детке любой наряд по её вкусу? Eins, zwei... хм, а встать на две задние тебе всё-таки придётся. Сбегай, возьми ножны, не хочу касаться этого предмета магией. Los, los, шевели бёдрами Киприды.       — Ножны? В смысле, пустые?       — Детка, как я могу вложить свой нож в непустые ножны, мы же всё-таки в трёхмерном зажигаем. Ну что с лицом? Потом выну!       — Что ты несёшь? Тебя по дороге сюда кто-то по башке ударил?       — Кирикагурэ-сан, вы... Ах, ну разумеется! Совсем забыл... Это одна из скандинавских брачных традиций. Ищущая партнёра девушка надевает пустые ножны, юноша вкладывает в них кинжал, но девушка имеет права извлечь лезвие, если претендент ей не по нраву. Или оставить, если она готова на близость с ним.       — Воу, понятно. Кинжал и ножны, говоришь...       — Всё, ни слова больше, нас ждёт будущее! А потом, может быть, и это будущее тоже.       Мефисто опять перекинул Сюру через плечо.       Перед глазами мелькнули красные волосы Офелии (чудесно, дочь жива-здорова), но исчезли они довольно быстро, а вот лицо Самаэля, слава Богу, никуда не исчезло.       — А, Косяк! Воскрешение протекает по всем правилам алхимической науки. Как поживает моё яйцо? Скорлупа трещит?       — Да капе-э-эц, — родной голос показался мне каким-то замогильным, хотя неудивительно, — Щас белок глазницами наружу полезет... Переварил ты в этот раз свои яйца, маффин.       — Ну, как известно, без разбитого яйца не покажется гнильца.       Едрить, началось в колхозе утро!       — Да ладно, Самаэль, если бы ты просто наложил на Ричи парочку защитных заклинаний, то ничего бы не было! Ты же знал, что я слишком боюсь, и всё равно упёрся рогом! Ты упёрся, а они помогли без лишних...       Блин.       Самаэль потянулся и широко всей пастью зевнул.       — Кто-то накладывает заклинания, кто-то — в штаны. У каждого свой рок. Весело тут с тобой, но мне, пожалуй, пора.       И направился, такой деловой, к выходу.       — У каждого не только свой рок, но и свой рог. У тебя такой, у меня вот видишь, в каком неожиданном месте вылез... Маффин, ну постой.       Не остановился. И хрен ведь разберёшь, уходит по-настоящему или, чтобы остановили.       — Девица-красавица, не собирай манатки, не уходи, ведь что я без тебя — без украшения моей жизни — делать буду? Дама сердца, не покидай своего рыцаря, он без тебя повесится на собственных портянках.       Остановился. Даже развернулся.       — Не подарю тебе руки, и верности, и веры, покуда не сослужишь ты мне службу, важную без меры.       — Ваш рыцарь готов... Ау! Гаап, едрить тебя через колено!       Конечно, разумнее всего было бы поменьше возникать и побольше молчать в тряпочку, но я уже столько этой боли натерпелась, что терпеть ещё хотя бы чуть-чуть казалось чем-то даже неприличным. К тому же тряпочка реально нашлась. Полотенце, которым я и треснула Гаапа от души.       И в этот момент Самаэль улыбнулся. Да, разумеется, в его исполнении это вообще ничего не значит, а вернее может значить что угодно или значить всё на свете, но у меня отлегло от сердца. Даже не знаю почему.       — Не калечь моего рыцаря, Гаап, он и так юродивый на оба полушария.       Обнаружив в этой фразе прогресс, я вошла в раж, и, похоже, Самаэлю следовало начать волноваться как бы рыцарь не покалечил Гаапа.       — Ваш дон Кихот порубает в мясо все ветряные мельницы! Самаэль, — я остановилась, — может Сагу о Винланде, чипсов и колы? Я что-то так задолбалась уже жить эту жизнь, а ты?       Он некоторое время стоял, то ли раздумывая, то ли просто играя на нервах. Гаап тихой сапой закончил (я очень надеюсь!) своё дело и свалил.       — Давай, — кивнул Самаэль, и я обмякла.