Олимп и Голгофа

Trans-Siberian Orchestr — Mephistopheles

      Сяо, Защитник Якса сражает очередного архонта. Покоритель вихря разит и колет; юный герой взлетает, поднятый взрывом стихий; дамажит, не жалея hp, вложив в ульту весь холод застывшей души. Волна анемо-урона ползёт по землям Тейвата, синяя, как один из кварков в барионе, как шельф, переходящий в материковый склон , как... Как пламя другого юного героя.       Мефисто жмёт на кнопки. Жмёт тут, жмёт и там. Вихревой удар Охотника на демонов разносит на части обезумевшего бога, его месть и ненависть. Бам-бам-бам, тут-там, тут-там... Безупречный воин, последний самурай. Мефисто жмёт на кнопки и не видит разницы. Ставит Сяо в пару с Сахарозой, ставит Рина в пару с Шиеми. Стелит под ноги первым страницы ритуальных мемуаров, зажигает звёзды — здесь он это может — звёзды первого созвездия Сахарозы; гоняет вторых по увитым розами дорогам: по красным лепесткам, острым шипам прошлого. Прокачка до шестого уровня, простые удары, ульта. Огне-излучающая медитация, удар Сатаны, костёр Сатаны, когти Сатаны (кутикула Сатаны, ноздря Сатаны задница Сатаны). Его мальчики строптивы, но Мефисто хорошо знает, как воспитывать юных героев.       Их девушек — тоже. Шиеми одолевает Амаймона созидательными силами Шемихазы, Сахароза атакует архонта рассеиванием. Анемо-стихия впитывает пиро, пьёт из огненной реки красненькое, перемешивает в утробе с синим, поражает врагов фиолетовым. Цветом мезона из красного кварка и антикрасного антикварка. Цветом плаща Мефисто.       Плащ Мефисто — покрывало Майя, дымка, витраж на окне. Плащ Мефисто — иллюзия, фокус, россыпь миражей, магия навязчивая, но не агрессивная, заковыристая, намекающая и подмигивающая. Хихикающая где-то за углом. Но фиолетовая волна на Тейвате гасит вспышки бозонов, сокрушает кости, стирает до Планковских масштабов и любознательность, и дерзость. Отбрасывает. Разделяет, лишает, выкидывает во тьму внешнюю, завернув в плащ, как в ковёр. И погружается во влажную материю, в пучину воды над небом, формирует её, образовывает под неё место Защитник Я-я-а-Акс-с-с-с-с-си-и-и-ы-ы. Он летит прочь от Первого Мгновения, он — протоплазма от протоплазмы, высеченный первой искрой, подорвавшийся на ней, разносимый взрывом. Он — чьи битвы с архонтами бессмысленны и вечны, он — поглощающий чужие сны.       Мефисто знает, рецепт безупречного героя прост, как мозги пролетариата. Обострённое чувство справедливости, любовь, смелость — смешать, взболтать, варить на медленном огне. Приправы по вкусу. Мефисто готовит их не первый год, взращивает заботливо. Мефисто...       О, Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой. Постой же, ну! Где ты, где ты... За миг до — не было ничего, через миг после — потеря. И Сяо сражает энергией Сахарозы павших богов. А Рин бьёт Сатану, змея из бездны. Мефисто же смотрит, дёргает, жмёт черепа и на кнопки. Их много — кнопок, ниток, струн, натянутых по всему мирозданию. Мефисто в совершенстве освоил этот музыкальный инструмент; крутит на пальце браны, как ключи от квартиры, где деньги лежат; дует в дудочку Азатота, но ничто не может задержать мгновение. Прекрасное мгновение. И Мефисто разносит, мотыляет, размазывает неровным слоем, бьёт спиной и лицом, швыряет...       Это война. Луки натянуты: нити мойр, струны мироздания. Тянутся канатом через лабиринты Минотавра, расчерчивают границы стран по геополитической карте мира. Мефисто бьёт затянутыми в перчатки ладонями по столу, подпрыгивает и карта, и фуражка на голове.       Это война, и Люцифер нанёс удар. Ввёл войска на законную территорию Мефисто, установил свои порядки, понял, как использовать для этого силы света. Много ли танков выпустит теперь его конвейер, какого ещё манёвра ожидать...       Как будто уже имеющейся власти недостаточно, и световые конусы — наипрочнейшая тюрьма всей жизни Мефисто — разжали фотоновые тиски. Будто недостаточно термодинамики и термического времени, до братика, наконец, дошла простая истина о постоянной скорости света и способности через это контролировать пространство-время. Много ли он понял и как это парировать... Aus! А ведь только удалось отвадить Люцифера от другой удачной догадки, что-то братик стал умнеть, а это всегда очень плохо. Мефисто крутит в руках одну из крупных фигур своих чёрных шахматных войск. Танковая дивизия Ex machina нуждается в новом вооружении против дивизии Lux...       Стук. Шуршание. На уровне низких физических вибраций: Каштанка скачет, по-заячьи прижав руки к груди, зажав между ними хрустящие пакеты. Ещё один пакет — в зубах. Глаза щенка, челюсти бульдога. Мефисто видит: ребёнок с ножом, перерезающий собственную пуповину, пролезающий тайным путём, чтобы в обход всего селения завладеть бычьей ногой ; и снова: ребёнок, родившийся в день, когда были зарезаны быки его отца; ребёнок, который не был зачат. Тот, кто скормил людоедам их собственную мать. Ко-ся...       — Как дела? Смотрю, ты убила леопарда, и поймала другого зайца, и выкрала птиц своей матери....       — Ахаха, да, ты почти угадал. Гоп-стопнула Белиала и Офелию. А, пока я убивала леопарда, ты убивал тут кого-то другого. Геншин?       Она ложится на живот, поджимает лапы, прижимает уши.       — Сяо — чистый дамагер у анемо.       — Ты — самый чистый дамагер у анемо. Лёгкий, вездесущий, незаменимый и необходимый, но разрушительный. Воздушный король. Хочу тебя беречь, как сестру родную; хочу тебя зажать тут, как девку дворовую; хочу тебя любить, как страну люблю. Горний Небесный Иерусалим.       Жалкая человечья страсть: эгоизм и похоть, тщеславие, гордыня. Полный демонический набор; коктейль, разогретый на адском пламени; дитя ущербности. Дитя слабости, глупости, бесчестья — маленького зайца, весь ум которого в том, чтобы унести ноги. Прижатые уши, поджатые лапы, готовые разогнуться в прыжке в любой миг, мягкая шкурка. Мефисто видит, снова: хитрость, принудившая льва умереть, проглотив камень.       Она белая, но света в Косе нет. Мефисто чует какие-то кванты... Один какой-то квант. Маленький, тщедушный, но... Сильный? Вспыхивающий, но без света, разделяющий и соединяющий. Отбрасывающий. Зовущий. Или Мефисто кажется, что зовущий. Где ты, где ты... Изначальная искра, первое прекрасное мгновение... Может ли Мефисто увидеть, если видеть нечего, может ли ощутить, коснуться... Маленький заяц, жалкий и слабый; маленький квант, грозный, таящий, легко пропадающий... Бозон, значит. Бозон чего?       Вырвать бы его, вытащить, но бозон неуловим, а Кося смеётся. Перекатывается на спину, принимает поражение, но скалит виниры, белоснежные, как шкурка беляка. А клыки-то всё-таки бульдожьи, но дрожащее горло — заячий хвост.       Вырвать бы этот бозон, выгрызть, выцарапать, но бозоны — тень на стене пещеры, отражение луны в воде. В воде Косиных глаз, серо-голубых и вязких, в железистом веществе стекловидного тела. Стекло вонзается, Мефисто подаётся вперёд, тоже вонзается, бозон трепещет под его ладонью в перекроенном изменённом теле. Собачьем по сути, не по виду. Ко-ся... В уголках глаз собираются морщинки, одна горизонтальная расчерчивает лоб. Ко-ся... Улыбка гипертрофированная, обнажающая дёсны, рот растягивается на пол лица. Морщинки собираются, но Каштанка не колет ботокс. Не обездвиживает буйные мышцы. Ко-ся...       Подчинённая, павшая она думает, что обладает силой, и большой? У неё лишь сила рта и слов её, она превзошла ртом; самой силы у неё нет, слова — её ловкость.       Лапы Каштанки бьют, обнажённое в признании поражения горло рычит, урчит... Что это? Радость? Печаль? Бозон вспыхивает всё ярче. Смотрит пронзительно, тихо, ясно. Света нет, но есть жар. И тьма. А ещё тихая деликатная тишина. Осторожная, бережная. Но сокрушающая. Сокрушающая...       Мефисто лежит, прижат к полу за запястья; Каштанка возбуждённо крутит хвостом, чуть не слюной капает.       — Сага о Винланде, Кося. Джентльдемон, позвав даму смотреть гравюры, показывает ей гравюры, а кто здесь джентльдемон, как не я.       Офелия шумно выдохнула и с разбегу плюхнулась на кровать.       — Вот это пошопились, а, Мэсэйоши? Я, конечно, ожидала, что будет клёво, раз врата Геенны открыты, но не думала, что настолько!       Поняв, что с матерью всё будет в порядке, и отец взялся за это дело, Офелию попустило. Стало жутко стыдно за проявленную слабость, и она изо всех сил надеялась, что Мэсэйоши даже не подумает поднимать эту тему.       Мэсэйоши и не думал. Похоже, он вообще мало на что был теперь способен.       — Эй, ну ты чего? Настолько плохо? Может тебе... Водички? Или, ну я не знаю, Гаап сейчас слишком занят, так что... О, прикажу Белиалу принести валерьянки или...       Офелия запросто дёрнула нужный пучок кварков и электронов на кухне, и в комнату вплыл пузырёк с пустырником, к которому мать иногда прикладывалась, если рядом не было бутылки с кагором. Создание кротовых нор, а значит и телепортация, Офелии никак не давалось, но в управлении барионными элементарными частицами, особенно в среднем мире и в евклидовом пространстве — что может быть проще.       Пузырёк подплыл к Мэсэйоши... Но тот отшатнулся, словно у него с пустырником были одинаковые электрические заряды.       — Да что с тобой происходит?!       Офелия никогда ещё не видела лучшего друга таким. Ни в ТЦ при демонах, ни в присутствии отца, да даже в школе у доски Мэсэйоши не вёл себя так! От него не исходило запаха загнанной жертвы. И форма была наполнена волей, а не пустотой, лишённой даже глюонного поля.       — И-извини, Офелия-тян, — шмонящий от Мэсэйоши звериный ужас чуть поубавился, — всё нормально. Просто я, наверное, больше не буду приходить к тебе в гости.       Офелия медленно села. Потом спустила ноги с кровати. В его словах не было ничего такого, но ей показалось, что кто-то запустил ложку в её собственное глюонное поле и сейчас зачерпнёт.       — И почему это?       Форма стремительно заполнялась неизвестной Офелии волей, и это злило. Или пугало? Нет, злило!       — Я... Не могу. Просто не могу. И не хочу. Всё это со мной никак не созвучно, понимаешь?       — Чё-о-о?? Что за бред! Скажи лучше сразу, что зассал. Что увидел там... Маму, и всё, потекло говно по трубам. За себя любимого, за шкурку свою испугался?       — Да, зассал! Да, испугался! И это нормально, Офелия-тян, ты сама-то...       — Заткнись! Заткнись нахер, или сейчас снова зассышь.       — Ладно, Офелия-тян, успокойся, прошу тебя.       Мэсэйоши подошёл и мягко накрыл ладонью сжатые кулаки Офелии. Это должно было успокаивать, но только сильнее раздраконивало, ведь... Его воля песочком утекала сквозь её пальцы. Он становился всё непонятнее и, в отличие от неё, был спокоен, как космическая радиация. Вот только космическая радиация была Офелии ручной, а лучший друг, полипом вросший в её кожу и панцырь... Больше нет?       — Дело не только во фрау Фауст, хотя случившееся с ней... Дело вообще во всём этом. Вся эта война твоего отца с иллюминатами, и... Сам твой отец, и... Этот дом... Я безумно устал, Офелия-тян, всё это — одно сплошное безумие. И я не понимаю, зачем оно мне, что я во всём этом забыл.       — Что это ты имеешь против моего отца?!       — Да разве я могу иметь против него хоть что-то?! Я только хочу держаться от него подальше, это что, так много?       Нервы Офелии встали на дыбы, потребовали срочной разрядки, это выразилось через смех.       — Как ты можешь держаться подальше от моего отца? Ты живёшь во времени-пространстве.       — Вот я об этом и говорю! Твой отец переваривает всё, что попадает... в поле его зрения. Или я даже не знаю, как правильно сказать! Он и так всё переваривает, но обычно хотя бы не замечает лично тебя, а это уже минус проблема. Когда начинает замечать... Ты становишься частью его истории. Его война становится твоей войной, ты втягиваешься.. Как и этот дом, который будто продолжение него... У меня есть жизнь, Офелия-тян, и я её не отдам. Я совсем недавно выбрал старшую школу, в которую буду поступать... Я увлёкся музыкой!       Офелия слушала, но голос лучшего друга постепенно превращался в белый шум, ведь она погружалась в океаническую толщу, а Мэсэйоши оставался наверху.       — Так ты из-за этого решил меня бросить? Из-за старшей школы и музыки?       — Бросить? Нет, ты всё не так поняла! Я вовсе не хочу разрывать нашу дружбу! Просто теперь ты будешь приходить ко мне, или мы будем видеться на нейтральной территории.       — На какой нейтральной, Мэсэйоши, ты совсем дебил?! Врата Геенны открыты!       — Ну значит я её где-то найду! — от Мэсэйоши пахнуло раздражением и резко возросшей активностью префронтальной коры, — Или ты её где-то найдёшь! На другое я не согласен.       — Ха-ха, очень смешно! Хотела бы я посмотреть, как ты будешь ходить в свою старшую школу, когда никакой старшей школы нет.       — Пока что она есть, и я намерен поступить.       — Окей, ладно, и что, ты вот так вот бросишь меня со всеми этими проблемами?       — А как я тебе с ними помогу? Это война света и пространства-времени, я тут при чём?? А ты при чём? Это вообще-то проблемы твоего отца, просто он и тебя уже переварил.       — Ты думаешь, я брошу папу?!       — Ещё бы я так подумал! Нет конечно! Но, Офелия-тян, — Мэсэйоши выстрелил окситоциновым снарядом с помощью тихого голоса и нежного взгляда, — тебе никогда не хотелось абстрагироваться от всего этого? От темы, в которую ты погружена с самого рождения? От войны с иллюминатами, от других частей истории твоего отца? Ты ведь уже немаленькая, хватит ориентироваться на папу.       — Но... Мои силы. Во всей Вселенной ими владеем только я и папа.       — Это не значит, что ты — часть него.       — Но мне ведь надо научиться!       — Конечно, я и не призываю тебя разрывать отношения с родным отцом, просто говорю, что у тебя должна быть своя жизнь. А у меня будет своя. Ты не часть истории герра Фауста, а я, Офелия-тян, не часть твоей истории. А теперь прости, но мне нужно идти. Только сейчас заметил, что у меня от мамы десять пропущенных.       А вот и будущее! Оно же настоящее, оно же прошлое. Вывески сияют неоном, цветами спектра, иногда самой радугой — светом разложенным, раздробленным расчленённым. Разделанным скальпелем доброго доктора, Ангела Смерти с самой нежной улыбкой, который несётся по главной автостраде Токио, летит... Талариям не угнаться за розовым Феррари хозяина; и Авангард — в арьергарде, клацает ядерным механизмом, прячет стыдливо кинетическую энергию, выставляет зад и горячие крикливые сердца. Сатурн V кидает лассо изо льда и пыли, но Мефисто не там, где секунду назад. Секунда несётся вместе с ним быстрее, быстрее, быстрее света. Вместе с ним и с ней.       Её крик спорит с гиперзвуком Авангарда, с биением его сердец.       — Йохоу! Е-э-э! Пока-пока, неудачники!       Компания бросивших им вызов подростков остаётся позади, и она подрывается, вскидывает руку с бутылкой. В лицо летят капли ви́ски, её радость простреливает виски́. Мефисто чуть сутулится, нависая над рулём, обнажает зубы. Вжимает педаль в пол, стучит ею, готовится к прыжку в огонь жертвенника. Всё к матерям. К чёртовой матери...       Огоньки соединяются, не сливаясь; перемешиваются, не теряя себя. Она — его радость и нега, Кирикагурэ-сан — делает несколько глотков, и капли виски проливаются на молочно-белые холмы её грудей, на вздыбленные твёрдые сосцы, источник удовольствия. Мефисто напьётся из него!       Он приникает к ручью наслаждения, втягивает, посасывает, лижет. Его язык извивается; она извивается, захлёбываясь виски и адреналином, на щеках расцветают крылышки Хепри, алые майские розы.       — Что ты делаешь?! Ты убьёшь нас!       — Давай же, мой железный БАК, больше топлива в твой бак. Asato ma sat gamaya (असतो मा सद्गमय).       — Что...       — Ничего, цветочек мой, твоя красота убила меня намного раньше, надо же отплатить взаимностью.       Носок сапога, засунутый между рёбрами руля, резко его выкручивает. Они выезжают из Токио.