Небо здесь не голубое, а белое

      — Змей говорит, у тебя кровь горячая, — Тянь прижимается плотнее, вытянувшись во весь рост, ведет указательным пальцем от ямочки между ключицами к груди, внимательно рассматривает бледную кожу с россыпью едва заметных веснушек. — Говорит, мне стоит быть с тобой осторожным...       Пламенное дыхание у шеи следует сразу за едва слышным смешком.       Хэ Тянь довольный и разнеженный, как наевшийся сметаны кот. Глаза еще сонные, припухшие, но в них уже озорной блеск и пошлость.       Шань, взглянув украдкой, снова веки прикрывает и улыбается уголком рта. Еле разлепив губы, тихонько говорит невнятное «еще как сто́ит», и елозит затылком по подушке. В голове звенит от недосыпа, но засыпать обратно больше не хочется.       Спалось смертельно неудобно.       Накануне Рыжий на пробу предложил Тяню залезть на второй этаж на место Чжэнси или лечь спать на диване, но когда увидел коварную улыбку, только вымученно закатил глаза и великодушно вытащил из комода двойное одеяло. Чего еще он ожидал? Ночка выдалась душной, и оно пригодилось почти под утро, когда из окна потянуло предрассветной прохладой, и, сбитое в ногах, было наконец благополучно натянуто по самую макушку.       Еще немного, и правильным решением будет оставить на сегодня табличку «закрыто» на дверях и послать все к чертовой матери, потому что…       «Да» — это то, что Мо Гуань Шань говорит себе сейчас. Это то, что уже давно рвалось изнутри, сдерживаемое собственными амбициями, и то, что он так жарко повторял этой ночью.       — Вот так приятно? — ладони скользят от плеч вниз, растягивая большими пальцами кожу, разминая напряженные мышцы между лопатками, ниже и ниже — к ямочками на пояснице, к ягодицам. И снова вверх.       Повторял и повторял срывающимся хриплым голосом в полустоне, сквозь попытки сделать полноценный вдох и подставляясь под длинные ласковые пальцы, выгибая спину под долгие, так намеренно и мучительно неторопливые поцелуи.       — И здесь… — свистящий шепот, и за ладонями следует влажная дорожка от прикосновений теплых мягких губ и языка. От поясницы к лопаткам, от шеи к ложбинке за ухом. — Здесь тоже?       Сердце ухает куда-то в желудок, в районе грудной клетки как будто кипяток разливается. И хочется провалиться сквозь землю, потому что стыдно. В момент, когда позволил чужим пальцам, смоченными своей собственной слюной, скользнуть внутрь, когда позволил себе так громко стонать, сминая в руках подушку — тоже было стыдно. Шань даже не знал, что способен издавать такие звуки.       — Скажи еще раз, скажи, что хочешь меня, ну скажи-и…       И что Хэ Тянь способен делать с ним такие вещи! Ненасытный, обезумевший, не затыкающийся ни на минуту. Предполагал ли этот самовлюбленный черноволосый красавчик, что тот, за чье внимание он так долго боролся, наконец развернется к нему лицом и скажет:       — Хочу...       Яркое, практически осязаемое на выдохе, но такое тихое слово сейчас эхом рикошетит от черепной коробки, выпрыгивая из воспоминаний.       «Теперь можно только смириться, оглядываясь на содеянное», — думает Мо и чувствует, как неотвратимо краснеет, но спешно успокоиться и направить мысли в другое русло не выходит.       Что-то случилось с ним в тот вечер, когда Тянь приехал вместе со всей их мафиозной братией за Шэ Ли. Как предохранитель перегорело еще там, на заднике бара. То, что он добровольно подписал себе приговор, когда сделал выстрел в небо, Шань понял только опосля.       Тем же вечером, когда они с Чжэнси остались одни, никто из них не обмолвился и словом. Мо просто перевернул табличку на двери, погасил свет, взял из холодильника целую упаковку пива и поднялся на второй этаж. В теплом свете настольной лампы просторная комната, казалось, сжалась до одного единственного человека: Чжэнси сидел на подлокотнике дивана в одних красных спортивках, ссутулившись и опустив голые плечи, и вглядывался в темноту за окном. От этого зрелища в грудной клетке зародилась ноющая тоска, будто аура Чжэнси распространилась по комнате, расплескалась во все стороны, словно мощная, разбившаяся о скалы волна.       Заставив себя все же сделать шаг вперед, Мо спешно распечатал упаковку, вытащил баночку и просто вложил ее в безвольно свисающую кисть Чжэнси. Того, как друг удивленно посмотрел на свою руку с зажатой в ней металлической банкой, как после поднял свои голубые глаза на Мо и горько улыбнулся — Шаню было достаточно, чтобы понимать его без слов.       Цзянь был здесь.       Он чувствовал распространившийся по комнате приторный запах, который мог принадлежать только ему. От волос Чжэнси тоже пахло сладким грейпфрутом, когда Шань, подхватив баночку и для себя, наклонился, с силой сжимая ладонью надплечье друга, и легко боднул его голову.       Несмотря на то, что Чжэнси тяжело переживал случившееся, что бы там между ними ни было, Мо точно знал, что не это сейчас выворачивает его нутром наружу.       Он просто пытался осознать.       У этих двоих все всегда было иначе — глубже, со своими негласными тонкостями. Спокойнее? Как будто Цзянь и Сиси с самого начала должны были принять судьбу в лице друг друга, и только сейчас это поняли. А вот то, как рвано и беспорядочно развивались взаимоотношения его самого и Тяня, Мо мог сказать, что ни хуя это не судьба. Это гибель вселенной.       Тогда, сидя на диване и притулившись виском к острым позвонкам Чжэнси, он следил за плавающей в воздухе пылью, попавшей в лучи лампы и пытался понять, что за странное, до этого неизвестное ему чувство разливается внутри, прожигает насквозь, словно раскаленный стальной стержень.       — О чем замечтался, лис? Тебя уши выдают, ты в курсе? — Тянь, потягиваясь, притирается ближе и приподнимает одеяло. — И не только…       — Хэ, отвали, у меня из-за твоего необъятного эго задница болит, — нахмурившись, Рыжий отталкивает наглую руку, которая несколькими прикосновениями все же успевает надежно зафиксировать самый обыкновенный утренний стояк.       Он озадаченно моргает, когда Тянь ловко ныряет под одеяло со словами: «спорим, вот так тебе точно не отсасывали». И низкое «о-ох» срывается с губ, а под веками тут же рассыпаются искры.

***

      Теплые утренние лучи уходящего лета мягко заливают зал, отсвечивают на отполированных столах, поблескивают на бутылках за барной стойкой. Яркий зайчик отскакивает от стакана, и Шань прищуривает глаза, спускаясь по лестнице и натягивая рубашку Чжэнси в черно-синюю клетку на голое тело. Свою последнюю чистую футболку он вручил Хэ после того, как тот с утра обнаружил свою, изгвазданную в сперме (смущенное «упс» и картинное похлопывание длинными ресницами — блядище!). А рубашки Чжаня Рыжий и правда любит. Они фланелевые, в них очень тепло и уютно по утрам.       — И снова моя рубашка… — мигнув белой вспышкой, солнечный зайчик скачет дальше по стенам, отделанным деревянными панелями цвета венге, когда Чжань поднимает стакан и делает большой глоток.       — Хочешь поговорить? — Шань игнорирует сказанное и переводит многозначительный взгляд от покачивающегося в стакане виски к лицу Чжэнси, но тот упорно сверлит глазами тумблер, словно это единственная вещь в его руках, сдерживающая рвущийся изнутри тайфун. И выдавить опасливое «не сейчас, Рыжик» у него получается громче, чем планировалось, потому что...       — Чжа-а-ань Чжэ-э-энси, — Тянь появляется, словно из ниоткуда, и не слишком нежно треплет русую макушку. Играя бровями, добавляет: — Тяжелая ночка?       В ответ молчание и красноречивое позвякивание кубиков льда в стакане. Мо тяжело вздыхает, заходит за барную стойку и выразительно зыркает на Хэ, когда тот усаживается рядом с Чжэнси — не стоит его сейчас трогать. К счастью, Тянь это понимает, складывает руки на столешнице, сощурившись, смотрит через плечо в панорамное окно позади и отрешенно, словно сам себе, говорит:       — От дождя и следа не осталось. Отличный день, чтобы прокатиться, — и поворачивает к Шаню лицо. — Что скажешь?       Сказать Рыжему нечего. Его сердце уповающе трепетало еще со вчерашнего вечера, с того момента, как он увидел мотоциклетный шлем Тяня — черный, матовый, с непроглядным глянцевым отблеском забрала. Любовь к мотоциклам — это слабое место, ахиллесова пята Мо. Эта любовь еще с детства грела душу Гуань Шаня, с годами превратившись в мечту. Поэтому, загрузив сэндвичи в духовку, он разворачивается и смотрит напротив сидящему Хэ прямо в глаза. И слова здесь не нужны, потому что то, как Рыжий улыбается, предвкушающе закусив губу, заставляет Тяня заерзать на стуле и картинно оттянуть горло футболки.       — Сиси, тебе не предлагаю, — самодовольно ухмыляется Тянь и потирает ладони, когда Мо выкладывает перед ними ароматные горячие сэндвичи.       — Я в любом случае пас, — фыркает Чжэнси, подхватывает бутылку с остатками виски и лениво сползает со стула.       Шань ловит на себе внимательный, вроде бы абсолютно трезвый взгляд, и едва заметная благодарная улыбка касается губ Чжэнси, стоит ему легонько подмигнуть.       — Выходит, и правда, как ни крути, — задумчиво говорит Хэ и прыскает в кулак, когда Сиси исчезает на втором этаже.       — О чем ты? — Шань привычно сдвигает брови.       — Он у Цзяня был, — огромный кусок сэндвича исчезает во рту у Тяня, говорить становится сложно, но, похоже, это его не заботит.       — Ты хочешь сказать, что…       — Угу-у...       — Ох, твою мать, — Шань трет переносицу и его плечи содрогаются от беззвучного смеха.

***

      Ветер треплет тонкую ветровку, раздувает парусом на спине, давит на грудную клетку, в надежде сбросить. Еще немного, и вот-вот подхватит под руки и стянет с упругого сиденья. Но Шань крепко держится ногами, сжимая бедра Тяня, и, словно птица свои крылья, раскидывает руки в стороны, едва сдерживает накатывающую истерику. Истерику, смешанную с таким необъятным восторгом, что глаза против воли наполняются слезами. Галоп собственного сердца тонет в звуках ревущего мотора.       Шлем приятно сдавливает щеки, и мир за забралом кажется нереальным. Мо уверен, что Тянь сейчас ухмыляется, глядя на тень на асфальте. Знает, что он еще не раз постебется по этому поводу, но эмоции так трудно сдерживать. И пусть байк не его, такого всплеска адреналина наверняка хватит надолго.       Тянь резко прибавляет газу, выкрутив ручку дросселя, и Мо, напоследок нелепо взмахнув руками, инстинктивно хватает его поперек живота. Сдавленно хохотнув, с размаху влетает грудиной в его широкую спину под теплой, нагретой солнцем косухой.       Длинная трасса пустынна, вокруг лишь выжженные зноем поля. Они летят со скоростью выше трехсот мимо редких, одиноко плетущихся по трассе машин, мимо обветшалых придорожных забегаловок и автозаправок, дальше и дальше, рассекая жаркое пространство. Кажется, что здесь дождя и не было — оранжевая пыль несется за ними следом и потом еще долго стоит плотной завесой позади.       Шань сильнее сжимает ребра Хэ Тяня, когда тот потихоньку сбавляет скорость и, выставив вбок одну ногу, разворачивается — за спиной остаются размытые очертания города. Шань и забыл, какая длинная эта трасса. Он оглядывается назад, поднимая забрало, и всматривается в яркое голубое небо над небоскребами. Здесь же, словно выжженное палящим солнцем, белое полотно, отчего холодный город вдалеке кажется неким подобием оазиса. Там кипит жизнь. Где-то там сейчас мать, как и прежде, готовит обед, напевая себе под нос; где-то там, должно быть, отсыпается Цзянь И после бурной ночки с Чжэнси…       Приглушенное «держись крепче» отдает приятной вибрацией под руками, и новый сумасшедший старт мешает сделать глоток воздуха, дыхание сбивается, смешиваясь с испугом. Мо спешно опускает визор, вновь прижимаясь вплотную, но Тянь спустя несколько минут сбрасывает скорость, а затем мягко притормаживает на обочине. Нетерпеливый рев мотора затихает, и подножка послушно утопает в перетертом грунте.       Когда Хэ встает со своего «Ducati», слегка задев колено Мо высоким ботинком, и снимает шлем, его радостная, до невозможности мальчишеская улыбка сияет в солнечном свете, и Шань залипает на нее, вязнет, как муравей в меду.       — Почему мы остановились? — спрашивает Мо, вынуждая себя отвести взгляд.       — Хочу поцеловать тебя, — говорит Хэ, укладывая шлем на бензобак, и заботливо помогает Шаню отстегнуть ремешки под подбородком.       — Сейчас?! Тебе что, горит? — брови Рыжего удивленно ползут вверх.       Их пальцы сталкиваются в попытке справиться с застежкой. Тянь кивает несколько раз, а потом задирает свой подбородок, показывая, что нужно поднять голову выше. Сосредоточенно смотрит на крепления.       — Еще как горит! — говорит.       Мо пристально вглядывается в его лицо, ни на секунду не отводит взгляд. Мягкие черные волосы торчат во все стороны, душный ветер треплет их, бросает то в одну, то в другую сторону. От его куртки пахнет разогретой кожей, сигаретами и бензином. И первое, что делает Мо, когда стягивает свой шлем, хватается за футболку Тяня, сжимая ткань в кулаке, и с хрустом лопнувших нитей дергает на себя. И плевать, что футболка его собственная, плевать, что поза неудобная — так и остался сидеть на мотоцикле. Плевать, господи!       У Тяня глаза хитрые, такие же, как и утром, сверкают лукавством. Он держит их открытыми, когда его сухие губы целуют горячий рот, когда язык медленно соприкасается с языком Мо, осторожно. Он изучает, и Гуань Шань делает судорожный вдох, прикрывая веки и полностью отдаваясь ощущениям, словно, погрузившись в воду и стремительно теряя кислород, ныряет еще глубже.       Сжатая пружина в грудной клетке наконец выстреливает, и становится до невыносимости легко. Их грязная мокрая лизня на трассе под палящим солнцем, под жаркими потоками ветра, с пылью на щеках и все еще звенящим ревом мотора в ушах нужна только им двоим в этом огромном мире. Даже проезжающие мимо машины, похоже, прибавляют газу, спеша побыстрее убраться — не мешать. Тянь, стоя спиной к дороге, хмыкает и отстраняется, легонько прихватив напоследок нижнюю губу Мо. Он держит в руках лицо Шаня, и когда тот, словно после сна, с трудом открывает глаза, еще долго рассматривает его светлые ресницы, веснушки под глазами и на носу, его красные зацелованные губы.       И говорит:       — Это даже лучше секса.