***
Чэн появляется спустя полчаса. Он уверенно шагает, гулко выстукивая ботинками по вымощенной брусчаткой площади у дома, и тусклый свет фонарей подчеркивает его высокий силуэт. Ли ждет у машины и привычно дымит. Цзяня Хэ вызвался проводить в апартаменты, многозначительно взглянув на Ли, когда они приехали. Новость о том, что сделка с Лю Е состоится в эту субботу, была озвучена Чэном еще у дома Цзяня-старшего. И что-то тревожное висело в воздухе, смешанное с густым туманом. Ли эта новость тоже совершенно не понравилась. И только сильнее всколыхнула странное волнение, когда И вновь появился — тихий и совершенно на себя не похожий. Ему теперь перед отцом авторитет свой утверждать. Потому что должен. Потому что фамилия у него соответствующая. Чэн подходит ближе и некоторое время невидяще смотрит прямо в глаза, думает о чем то своем, а затем наполовину ныряет в машину, выуживая серебристую флягу. Делает один большой глоток, коротко морщится и протягивает Шэ Ли. — Он же справится? — Ли рассматривает именную флягу, которую сам же и подарил, принюхивается, аккуратно прикладывается губами, пробует. — У него нет выбора, — Чэн пялится на идеально выстриженные кусты у дома Цзяня, водит пальцем по губам. — Он разломанный весь. Если он не придет в себя за эти два дня, то на нас ляжет большая ответственность. Ли фыркает, отдает флягу и складывает руки на груди. Внимательно смотрит на Чэна. — Не первый раз уже, Хэ. — Но первый, когда ты позволил себе вмешаться в его жизнь, — Чэн иронично улыбается и качает головой. — Свою порцию праведного гнева от него я уже получил. Только ты не начинай, м? — тихо говорит Ли куда-то в сторону. — Остальные в курсе? И когда Чэн кивает, закручивая металлическую крышку, добавляет: — Тогда поехали. Он вертит ключи на пальце и ждет, что Чэн пустит его к рулю, но тот ловко преграждает ему путь, хлопнув рукой по крыше. — Сегодня я отвезу тебя домой, — говорит серьезно и руку протягивает. — Ключи, Ли. Шэ Ли цыкает недовольно, потому что «домой» — это не к Чэну. Потому что сегодня он не настроен, его голова забита какими-то мыслями, которые точно не дадут ему заснуть. Компанию составит разве что виски. И нужно просто аккуратно вложить ключи в ладонь и, обогнув машину, послушно усесться на пассажирское.XVII.
5 января 2020 г. в 22:50
Примечания:
*Вилли (Wheellie) — езда на заднем колесе мотоцикла.
атмосфера: Christopher Healings & Michael Truman - Ivory Tower
Сесть за руль было разумным решением, когда Ли увидел лицо Чэна при дневном свете — бледное, с серыми тенями под глазами. Тот и не сопротивлялся. После короткого, но строгого инструктажа для Цзяня молча вложил ключи от своей «ауди» в прохладные пальцы Змея, обошел машину и уселся на пассажирское. Дорога заняла много времени, и большую часть пути Хэ проспал, сложив руки на груди и привалившись к двери.
Цзянь то с каким-то детским восхищением пялился в окно, разглядывая Тяня на мотоцикле, то припадал к Шэ Ли и шептал ему на ухо: «только полюбуйся на этого придурка, давно не видел его таким». Ли только фыркал недовольно.
Тянь и правда был чертовски хорош. Полностью черная кожаная экипировка на нем — как вторая кожа; шлем, покрытый туманной влагой — как бархатный; уверенное управление мотоциклом — словно они единое целое… Хочешь не хочешь, а невольно залипаешь на то, как он то разводит колени в стороны, выпрямляется, положив ладонь на бедро, и ведет расслабленно, то прижимается всем телом, как хищник перед прыжком, выкрутив ручку дросселя и пробуя скорость на вкус, уносится вперед. Какое-то время он демонстративно выделывался, старательно держался поблизости, чтобы Ли хорошо видел его, поднимал байк на «Вилли»* и ехал так десятки метров, повернув голову, мол, смотри же, смотри на меня. Обгонял и плавно вилял впереди, вырисовывая уверенные восьмерки, будто дразнил, а затем, вытянув руку с выставленным средним пальцем, притопил хорошенько и совсем скрылся из виду.
«Что у тебя в башке творится, идиот?» — думает Ли и не знает, к кому конкретно он обращается, к себе или к этой ебанутой младшей версии своего любовника.
Туман добрался и до города. Раскинул свои щупальца, и воздух из-за него кажется холоднее. Он забирается под одежду, облизывает влажным языком волосы и кожу.
Ли паркуется у высокого забора, поворачивает голову в сторону только проснувшегося Чэна, ловит жесткий и сосредоточенный взгляд Цзяня в зеркале заднего вида и глушит мотор.
Они остаются в машине, пока двое ребят из личной охраны Цзяня-старшего не открывают заднюю дверь, терпеливо выжидая, пока И выберется, и напрягаются как только его нога в грязном белом конверсе спускается на вымощенную мелкой мозаикой дорожку, вытягиваются как две шпалы, и слышно только безэмоциональное заученное приветствие: «господин Цзянь».
Ничего не меняется в этом кабинете. Стены все такие же ослепительно белые, светлая мебель, напрягающе высокие потолки и полки с книгами, прочитанными не раз — личная коллекция. Запах недавней уборки еще витает в воздухе, и Цзянь вдыхает его, прикрывая глаза. Он всегда ему нравился. Он свежий.
Белая рубашка, серая жилетка и брюки, идеально сидящие на узких бедрах, светлые, почти серебряные волосы не уложены гелем в этот раз. Седины в них не видно, но она точно есть, просто теряется в этом цвете. Он у окна стоит, сосредоточенно поливает какой-то тонкостебельный цветок и вписывается во всю эту атмосферу, словно является неотъемлемой ее частью. Словно, выйди он из этого кабинета, и все рухнет, перестанет существовать, моментально схлопнется с неприятным звуком.
Охрана за спиной прикрывает двери.
Хайфэн оборачивается только после этого. Убеждается, что в кабинете, кроме него и сына, больше никого нет, и его холодные глаза жадно впиваются острыми ледяными осколками. Но улыбка, возникающая на лице — теплая.
— Смотри-ка, успел, — говорит старший, поглядывая на часы. — Я как раз заказал нам еды, пообедаем вместе?
Цзяню есть не хочется, и он честно отвечает:
— Я не голоден.
Отец опирается поясницей на подоконник и складывает руки на груди, наблюдая, как сын проходит к небольшому кожаному дивану. Цзянь прячет глаза, мостится, закинув ноги в грязных кедах на светлый подлокотник, и Хайфэн морщится едва заметно.
— Вижу, обниматься со стариком ты тоже не настроен, — говорит, обреченно вздохнув.
Такие встречи никогда и ничем приятным не заканчиваются. По крайней мере, у И всегда после них зудит в затылке, всегда возникает поганое чувство, словно его отчитали, как ослушавшегося мальчишку. Чувство возникает неизменно, даже несмотря на то, что Хайфэн никогда не позволяет себе подобное поведение с сыном. Он просто так разговаривает, так ставит себя, но привыкнуть к этому невозможно. Цзянь думает, что если бы он знал отца с детства, с восприятием подобного было бы проще, привычнее.
Но он не знал.
Тот ворвался в его жизнь, едва ему перевалило за двадцать, установил правила, от которых никуда нельзя было деться, стер право выбора своей властной рукой, отрезал, как мечом, которым владеет безупречно благодаря Лау.
Возможно, вырабатывать в себе отцовские чувства, предназначенные единственному сыну, детство и радости которого необратимо пропустил, вот так нежно улыбаться и каждый раз предлагать вместе пообедать — тоже затруднительно. Но нужно отдать должное, он старается как умеет. И Син Дзи нет в живых именно поэтому.
Смотреть на него такого похожего, такого холодного на вид, и видеть в нем себя через пару десятков лет кажется отчасти ночным кошмаром. Но Цзянь тоже старается. Смотрит.
— Пап, я… — начинает он, но Хайфэн отталкивается от подоконника, смотрит себе под ноги и, натянуто улыбаясь, направляясь к нему.
Шаг, еще шаг… и ноги Цзяня одной рукой за лодыжки хватает, уплюхиваясь рядом и укладывая их себе на колени.
— Из-за твоей беспечности и инфантильности мы сейчас сидим тут вдвоем, — говорит старший, тычет длинным пальцем в коленную чашечку сына и добавляет досадно: — Ты ведь так не любишь наши встречи. Именно из-за твоей внутренней неуверенности ситуация сложилась не самым лучшим образом, понимаешь?
Цзянь молчит, внимательно рассматривает свои сцепленные пальцы. Терпит, терпит. Он закипает постепенно, как вода на слабом огне.
— Подчищать за тобой это не то, что входит в мои обязанности, знаешь ли. Такая привилегия есть у Чэна, у Хуа Би…
— А у Кая тоже есть? — выпаливает Цзянь, гневно зыркнув из-подо лба и встретившись с отражением своих глаз.
На самом деле Цзянь привык полагаться на кого угодно, но только не на своего старика. Если уж дело дошло до него, то теперь нужно лезть из кожи вон, как змея, а это присуще Шэ Ли, но никак не ему. Да, он многому научился за это время. Спасибо Чэну за крепко сжатое плечо и правильные слова в нужные моменты, грубые, как отрезвляющие пощечины, и холодные, как лезвие клинка. Спасибо Би за то же крепко сжатое плечо перед тем, как сделать подсечку и положить лицом на маты, взяв на болевой. А после слышать серьезное «еще раз», снова и снова... А после — за ласковую руку в волосах, добрую улыбку и умение слушать его бесконечную болтовню по пути домой.
Спасибо Шэ Ли и Тяню за то, что не дают каждый раз загрязнуть в вязком болоте собственных сомнений. Тянь своей пошлостью, иногда губами и скрытым понимаем. Ли... Скрытое понимание в нем достаточно весомо, чтобы обойтись без всего прочего. Там, на самом дне этих ярких желтых глаз — оно глубокое и крепкое. И слова иногда лишние.
Каю почему-то хочется сказать спасибо прямо в лицо. Тихим, едва различимым шепотом, но так, чтобы он улыбнулся и ответил: «Да не парься ты, мне просто нравилось с тобой трахаться. Повторим как-нибудь?»
Цзянь уверен, он давно внутри уже сказал это, только возможности нормальной не выпадало провернуть все так, как он себе это представляет. И где-то надеется. Кай разделял с ним то время, которое никому из доверенных лиц не доводилось видеть. Цзяню было интересно, ситуация балансировала на грани. Попытки не сорваться и не окунуться в омут, остаться на краю, и сумасшедшие падения почти каждую ночь.
Хайфэн откидывает голову на спинку дивана и пялится в потолок с какой-то сумасшедшей улыбкой на лице.
— Ну конечно, — хмыкает. — Иногда мне кажется, что, выбрав такую участь для тебя, я ошибся, пролетел по всем фронтам. Но... лишь иногда.
Он поворачивает голову к сыну, и выражение его лица меняется. Это выражение лица Цзянь хорошо выучил. Это оно вызывает зуд в затылке и желание провалиться сквозь землю. Цзянь принял свой путь. И дело не в том, что выбора у него не было, а в том, что в какой-то момент он понял, что бороться с этим у него не хватит сил. Завис в этом кое-как слепленном образе и, заглушая внутренний крик, старался ему соответствовать.
Смотреть на то, какими стали Чжэнси и Шань, теперь особенно больно. Они дышат свободой как и раньше, и при одном лишь взгляде на них двоих, таких взрослых, не перепачканных чужой кровью с ног до головы, Цзяню кажется, что с ними он вовсе никогда и не дружил, никогда не вешался на шею Чжэнси, звонко смеясь, и не подмигивал многозначительно ломающемуся под влиянием их компании Шаню.
Голос в голове постоянно неуверенно и боязливо шепчет банальную до скрипа фразу «что со мной стало?», мешая спать по ночам, мешая смотреть по сторонам и вынуждая перекладывать ответственность за свои решения на чужие плечи. Поэтому он так этим плечам благодарен.
Вряд ли отец задумывается о том, что на самом деле творится в душе у хрупкой марионетки. Он ведь смотрит так холодно, да и улыбаться совершенно не умеет. Дергает за ниточки властно, заставляя содрогаться, но делать то, что велено. Как со всеми. На благо Семьи. Так он говорит.
Эту фразу знает каждый в его подчинении, и в нее вложен совершенно иной смысл. Цзянь когда-то думал, что слово «семья» — это теплые улыбки и понимание в глазах родителей, поддержка, что бы ни случилось в жизни, каков бы не обозначился путь… Любовь.
Глядя на своего отца в этот момент, он пытается найти правильное определение тому, что же такое творится между ними. Безжалостно лишить жизни человека, потому что тот перешел сыну дорогу — любовь?
Он старается, как умеет, да?
— Раз есть ты не хочешь, выпьем?
Цзянь закатывает глаза, когда отец, слегка наклонившись к нему, заговорщицки понижает тон и сощуривает глаза. Хайфэн задорно сбрасывает с колен худые ноги и проходит к мини-бару.
Вот так он и попадается. Это точно нужно контролировать лучше. Но с отцом почему-то не получается. С кем угодно — запросто, а вот с ним — никак. Потому что бутылка в руках отца — тот самый бифитер, и улыбка на лице старшего уж очень лукавая.
Цзянь плотно смыкает губы, протянутый стакан берет, опустив глаза, но к содержимому не притрагивается. Подпирает кулаком щеку, уложив локоть на спинку дивана и рассматривает прозрачную жидкость.
На самом деле хочется гаркнуть погромче, низвергая всю злость и чувство несправедливости, выплеснуть выпивку в лицо и зашвырнуть стакан в стену. Но Цзянь ждет: разговор еще не окончен.
— Слышал, что твоя сделка с Лю Е отменилась, — отец усаживается на подоконник возле неизвестного растения, с интересом рассматривает Цзяня, положив руку со стаканам на бедро. — Это была важная сделка, но ты почему-то посчитал, что раз нет, то и настаивать не стоит, так? Позволил трусливому Лю Е принять факт твоей неуверенности.
— Он сдрейфил из-за смены места встречи, что мне оставалось делать? — раздраженно бросает Цзянь и все-таки опрокидывает содержимое стакана в рот.
— Конечно, Лю Е такой. Но и ты перед ним не авторитет. Теперь уж наверняка, — фыркает отец. — Мне важно, чтобы эта сделка состоялась и чтобы все прошло как положено. Покажи мне, что ты достоин того, что я дал тебе.
— Ничего не выйдет, Чэн и Би уже…
— Уже в курсе, что все в силе. В эту субботу. И постарайся меня не подвести. В твоих же интересах зарекомендовать себя, иначе каждый желающий будет кусать тебя за ноги, пока не доберется выше и не перегрызет тебе глотку. Попробуй еще раз.
Последняя фраза звучит твердо, с нажимом. Старший холодно смотрит на сына ровно до тех пор, пока не получает желаемый кивок. После этого в нем словно тумблер переключили — и вот он улыбается. Цзяня от этого знобит, и он передергивает плечами. Стакан, крепкой сжатый в ладони, больше не холодит пальцы, не отвлекает от разговора.
— Я могу идти? — отставив его на столик, Цзянь поднимается слишком резко.
— Можешь, — Хайфэн рассматривает цветок, словно его сейчас только он и заботит, но напоследок заставляет себя еще раз взглянуть на мрачное лицо сына, спрыгивает с подоконника, руки в стороны разводит и тихо произносит: — Ну же, обними старика.
Его ладони на лопатках, прижимающие к себе — раскаленные. Объятия не скупы, довольно ласковые, но очень короткие. И в голове возникает мысль: «интересно, как там, в параллельной вселенной?» В такие моменты всегда хочется дать человеку шанс и подумать, что он не так уж и плох, да? Пока не вспоминаешь себя самого. Пока сказанное отцом не сминает все эти мысли как фольгу от шоколада:
— И да, о Фенге я тоже позаботился. Считай, что и на эту твою оплошность я закрыл глаза.
Цзянь затылком подпирает двери кабинета, не обращая внимания на охрану, закрывает глаза и произносит досадливое и тихое «блядь». Сползает потихоньку на корточки и за волосы крепко хватается, с силой дергает несколько раз, повторяя и повторяя это слово, но выдохнув, наконец в себя приходит. Поднимается, руку в карман запускает и крепко сжимает в кулаке фигурку. Она приятная и теплая, она отдает правильное тепло, и дышать становится легче.