Проклятые

      Опухшие веки тяжело приподнялись, будто скованные густым раствором цемента. Тонкая струйка крови, витиевато спускавшаяся от брови, стекала в глаз, вызывая жжение. Даже во сне по измученному, умоляющему лицу девушки текли горячие слёзы. Теперь же она бесцельно смотрела в никуда пустым, ничего не выражающим взглядом. Гретта видела странные лица, меняющие форму, которые вытягивались в тонкую полоску или крутились, превращаясь в шары. Тихий вкрадчивый голос терялся в висящем безмолвии, так и не доходя до сознания. Боль, страх и отчаяние испарились, уступив место безнадежности и полному безразличию ко всему вокруг. Снова чьи-то грубые руки сомкнулись на её талии, притягивая к холодному металлу и мокрой, пахнущей железом ткани. На плечи опустилась тяжесть, придавливая к полу. Но чья-то чужая сила внезапно подняла её тело в воздух, подвесила в небытии, лишив воли.       Потом шерстяной кокон, липнущий к окровавленной коже, согрел онемевшие конечности, и взгляд Гретты прояснился. Теперь мир казался иным. Совсем недавно восхитительно зачарованный, он был искорёжен до неузнаваемости. В один час вся жизнь Гретты была разрушена. Перед ней раскрылся плотский мир, прежде известный только по чужим словам, о котором она со стыдливым трепетом читала во взрослых книжках, который украдкой подсматривала на экранах. И он больше не существовал где-то вдали, а был рядом, пугающе ощутимый и настоящий. Увлекал за собой в темноту, посылал своих вестников — вроде этих изуверов. Но, странное дело, при воспоминаниях о них у Гретты не стыла кровь, сердце не ускоряло бег и тело не охватывала липкая дрожь. Напротив, минувшие события воспроизводились сознанием как документальный фильм: безлико, без эмоций, десятками поминутных кадров. Эта бесчувственность помогала ей свыкнуться с невыносимым, отбросить всё ненужное на задний план, противостоять новому жестокому миру, стремящемуся раздавить её, втоптать в грязь.       Наступили поистине тёмные времена, не шедшие в сравнение ни с чем. Теперь жизнь представлялась Гретте похожей на колоду карт: не узнаешь заранее, какую вытянешь. С отчётливой ясностью девушка осознала, насколько наивными были её прошлые мечты, созданные неопытным доверчивым умом. Но сейчас нужно было жить реальностью — той самой, разбившей вдребезги прежний иллюзорный мир. Идти дальше, хотя произошедшее оставило настолько глубокую кровоточащую рану в её душе, что, казалось, боль никогда не утихнет и будет напоминать о себе каждую минуту, навсегда останется верной спутницей. В час, проведённый в жестоких руках мучителей, свершилось что-то неотвратимое, чего Гретта не могла понять, отделившее вчерашний день от нынешнего, прошлое от настоящего и грядущего. Это чувство было похоже на то, которое она испытывала, пробуждаясь, когда, уже сидя в постели и потирая глаза, не сомневалась, что по-прежнему видит и переживает наяву сон. Разыгравшаяся трагедия запустила в её невинной душе едва ощутимый процесс тления, медленное превращение света в гнетущий мрак, в котором на тихий ручеёк текущей изнутри радости обрушилась лавина реальности, сметая всё на своём пути. Действительность предстала перед Греттой в образе грязных, прижимающихся потных тел, в виде сильных, грубых рук, не знающих непокорности. То, что она всегда считала таинством, непознанное, трепетное воссоединение двух любящих сердец, в единый миг обернулось тленом. Безжалостно разрушающей душу натуралистичностью широко разведённых ног, горячей крови, текущей по бёдрам. Острой болью, сковавшей нутро, не дающей пошевелиться.       О том, что будет дальше, она думать не могла, всё ещё находясь во власти чувств, захвативших её целиком. Как молодое растение, совсем недавно принявшееся стремительно расти, но внезапно охваченное гниением и засохшее. Время потеряло смысл, стало неосязаемым, подхватив Гретту и унося на беспокойных волнах в неизвестность. Но вдруг остановилось, замерло. Девушка коснулась чего-то мягкого, утопая пальцами в плотном ворсе. Всё вокруг прояснилось, предметы приняли привычные очертания, она почувствовала, как отяжелело тело, заныли кости, а нутро зашлось болью, будто раздираемое когтями. И вновь её охватила животная тревога, горячо запульсировавшая в горле, когда Гретта ощутила нежные, невесомые прикосновения к плечам, рукам, лицу. Встревоженный взгляд испуганных голубых глаз встретился с осмысленным, полным недоумения. Из груди девушки вырвался предупреждающий вымученный рык, как у животного в предсмертной агонии. Дыхание участилось, зрачки расширились. Перед тем, как сделать последний рывок, она напрягла мышцы, насколько хватило сил. Рванулась, впиваясь обломанными ногтями в широкие плечи Роше и отталкивая его от себя. Со спины её упало тяжёлое покрывало, обнажая изуродованное тело. Сперва он обомлел от увиденного, но тут же предпринял новую попытку, нерешительно протянув руку к её волосам. Горло Гретты саднило, жгло от напряжения, но всё-таки перед лицом вероятной опасности она изо всех сил, надрывая связки, закричала, оглушая командира:       — Не прикасайся ко мне! Не-ет! Убери руки!       Он опешил. В его глазах отражались непонимание и настороженность, беспокойный взгляд блуждал по её лицу, будто девушка была не в своём уме. А она всё продолжала кричать, забившись в угол, обхватив себя руками, закрываясь от него.       — Ты в безопасности, тебя никто не тронет, — он легко коснулся её плеча, и почувствовал, как хрупкое тело напряглось, задрожало под его пальцами. — Посмотри на меня, — уже потребовал он, сжимая её кожу, пытаясь развернуть девушку к себе, — Гретта, посмотри на меня.       — Не-ет! Не трогай! Не надо! Я не хочу, мне больно!       Истошные крики на пороге изнеможения сорвались в жалобный стон. Она прикрывала уши ладонями, раскачиваясь из стороны в сторону, совершенно не отдавая себе отчёт в происходящем. Спиной она чувствовала чужое — мужское — присутствие и потому ни на секунду не могла расслабиться. Вздрагивала от каждого шороха, раздающегося позади. Роше сначала было приблизился, но потом передумал. Вскоре раздались его удаляющиеся шаги. Тихо затворилась дверь.       Гретта застыла, не веря своим ушам. Неужели всё могло кончиться так просто, стоило лишь сказать «нет»? Она прислушалась к своим ощущениям. Мучительная саднящая тяжесть, изводившая её изнемогающее тело, заставляла метаться, словно дикое животное, не давала покоя. Девушка притронулась к лицу, нащупывая стягивающую кожу припухлость, слегка надавила. Тут же дёрнувшись от острой боли. Но не такой острой, как та, что пронзала её изнутри.       Она скользнула рукой между ног, неуверенно исследуя пальцами складки половых губ. И не сумела стерпеть, чтобы болезненно не зашипеть. На внутренней поверхности бедра образовались коричневые язвочки, покрывшиеся скукоженной корочкой, при прикосновении к которым появлялось адское жжение. Пальцы увязли в чём-то липком, и когда Гретта поднесла руку к лицу, разразилась горьким плачем. Но не от переполняющего страха, не от всеобъемлющей боли — при виде грязных обломанных ногтей, испачканных сгустками крови, девушку захлестнула такая острая жалость к себе, что не нашлось сил сдержаться. Да и стоило ли, когда всё было кончено?       Дверь приоткрылась, и на пороге показалась всполошенная Бьянка. Лицо её горело от возмущения, только вот откуда оно взялось? Может, воительницу потрясло увиденное, а может, что-то случилось там, за стеной, — Гретта не решалась гадать. Не отводя недовольного взгляда, Вэс прошла в комнату, поставила на прикроватный столик чарку воды и застыла на месте. Будто хотела что-то сказать, но, казалось, боролась сама с собой. С губ её так и не сорвалось ни единого звука, по крайней мере, Гретта не расслышала. Она словно барахталась в толстостенном пузыре, который не пропускал шумы из внешнего мира. Снова всё вокруг затянула поволока, и девушка осталась наедине со своими мыслями. И в этом гудящем вакууме, будто в тенетах прошлого, всплывали видения давно минувшего. Откуда-то далёким эхом донёсся звук удаляющихся шагов Вэс, и только тогда мучимая жаждой Гретта бросилась к спасительной чарке. Вода смочила пересохшее горло, но хотелось пить ещё и ещё. Девушка почувствовала слабый укол разочарования. А когда ещё с ней случалось подобное? Когда она хотела чего-то настолько сильно, что не представляла себя без этого, но взамен получала уродливую подделку, жалкую тень от тени желаемого?       Нахлынули воспоминания. И в её жизни были такие моменты. До того, как она оказалась в этом варварском, не знающем справедливости мире. А ведь ей так и не удалось прожить студенческие годы. После окончания школы Гретта планировала поступить туда, куда мечтала — на швейную специальность. Целеустремлённости, усердия девушке было не занимать, и она упорно готовилась ко вступительным экзаменам. Но, как оказалось, родители не разделяли её энтузиазма и взяли на себя обязанность решать судьбу дочери. Сказать, что Гретта была не в восторге от происходящего, — значит ничего не сказать, вот только поделать с этим она ничего не могла. Родители пригрозили отказать во всяческой поддержке. Была бы девушка смелее и решительнее, ответила бы категоричным «нет», съехала бы из семейного гнезда, сама бы заработала на обучение и переезд в другой город. Но это была та, прежняя, Гретта, которая слишком любила и уважала отца и мать, чтобы осмелиться им перечить. И в результате сделала выбор не в пользу своих истинных желаний — не впервые, но на этот раз последствия такого поступка оказались гораздо более ощутимыми.       Хлопотливые родители, беспокоясь о будущем дочери, отправили её в военное училище. «Ха. Вот так забота», — промелькнуло в уме Гретты. — Отдать астматика туда, где во главе угла стоит физическая подготовка!» Но семья предусмотрела всё: от снабжения ребёнка необходимыми лекарствами до уничтожения медкарты с историей болезни. Находясь в состоянии ремиссии, Гретта смогла пройти первые медицинские проверки. Об остальных позаботился влиятельный отец. Когда на кону стояло будущее образование дочери, глава семейства, честный адвокат, был готов найти всевозможные незаконные лазейки, благо всё обошлось «пятью рукопожатиями». И, по его мнению, оно того стоило: Гретта до конца жизни была бы обеспечена, получая от государства льготы, поддержку, по выслуге лет — квартиру, уважение, а главное — высокий статус в обществе.       Расставание с домом, как бы ни была готова Гретта покинуть родной город ради профессии мечты, далось нелегко. Училище находилось ещё дальше, чем она могла ожидать. Но куда сложнее оказалось прохождение вступительных экзаменов и — более того — курса молодого бойца. Не желая подводить родителей, девушка старалась изо всех сил, принимая перед каждым испытанием двойную дозу лекарства, и в конце концов дала военную присягу. Все её сокурсники так или иначе отличились в спорте, и лишь Гретта не могла похвастаться никакими достижениями. Зато на остальных парах, где ценился ум, а не физическая сила, она могла решать задачи, до которых остальным было как до Луны пешком. В такие моменты сердце старательной девушки радостно билось, когда она понимала, что сможет преодолеть любые преграды на тернистом пути. Но в иные часы Гретта забывала обо всём на свете, предпочитая урокам военной подготовки сладкие мечты, в которых сидела за швейным станком в окружении таких же влюблённых в своё дело коллег. Военный комитет, в котором состояли все преподаватели, закрывал на это глаза, ссылаясь на успехи первокурсницы в других дисциплинах. Мол, и мозговитые нужны. Но везение (а иначе происходящее было не назвать, ведь Гретте удавалось успешно прятать лекарство во время проверок) закончилось так же стремительно, как началось. Во время одного из кроссов, избежать которого, увы, не удалось, — Гретта по традиции замыкала процессию бегущих, — сердце не выдержало повышенных медикаментозных доз и дало сбой. В глазах девушки потемнело, ноги подкосились. Последним, что она запомнила в тот день, были белый бордюр, в который Гретта летела лицом, и руки, в последний момент успевшие её подхватить. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем она очнулась лежащей на траве, но, когда открыла глаза, тут же покрылась ледяным потом: над ней возвышался командир взвода. «Кажется, ты что-то скрыла от нас, Гретта Мицкевич», — холодно процедил он тогда. В тот день с ней больше никто не говорил, а на следующий, понимая всё без слов, она уже собирала вещи. Домой возвращалась с поникшей головой, разъедающей душу виной и разочарованием в себе. Ведь она подвела родителей! Но истосковавшаяся семья, напротив, обрадовалась её приезду. Впрочем, ни словом не обмолвившись о случившемся.       Учёба, окончившаяся позором отчисления, заняла четыре месяца. Впереди было ещё больше полугода до новой попытки поступления, что, несомненно, грело душу, на специальность мечты. Это время Гретта посвятила помощи матери с ателье, оттачиванию мастерства и пребыванию с семьёй, в особенности с младшей, любимой, сестрой. Сердце её тогда переполняла нежность, и девушка всем существом отдавалась сладостным мечтам, вслушивалась в шум дождя, завывания ветра, не отрываясь смотрела на мирную гладь находившегося неподалёку озера, разглядывала цветы, охваченная любопытством — во всём этом слышались отголоски, виделись отблески собственного «я», которое, казалось, наконец-то вышло из тени. Но жизнь, как известно, нескончаемая лотерея, в которой Гретте почему-то перестало везти. В одночасье всё оборвалось, и душа её возродилась в чужом тогда ещё мире.       Когда она осталась совсем одна, на её долю выпали такие испытания, что пришлось не только отказаться от прежнего «я», но и найти новое. Оно формировалось медленно, весьма болезненно, но вместе с тем неотвратимо, ведь главная цель Гретты была банальной — предстояло выжить. И вот несколько дней назад ей показалось, что она наконец-то встаёт на ноги, чувствует внутреннюю опору, обретает себя. Но тут жизнь снова ударила Гретту по зубам — уничтожив зачатки характера. Опомниться после случившегося не представлялось возможным, и она, захлёбываясь кровью, стремительно пошла ко дну.       То, что зародилось внутри, разрасталось и развивалось, делая её сильнее, при встрече с внешним миром в одночасье распалось на части. Она прошла все круги ада, вкусила все плоды несчастья, изведала все страхи. С таким трудом растущий внутренний стержень был в одночасье переломлен.       Всё пошло наперекосяк с того самого злополучного дня, когда им на пути с Иорветом встретились девы-воительницы. С самого начала они внушали тревогу и ужас своими дикими нравами и резкими движениями. Кроме того, эти эльфки поклонялись безумной Elatel и придерживались её сумасбродных божественных порядков. Одним из них был обычай принимать новобранок, проводя аморальный ритуал, который Гретте и пришлось прочувствовать на своей шкуре. Какой чёрт дёрнул её дать Иорвету то обещание, когда сам он не взял на себя никаких обязательств взамен? Но разве могла она не согласиться, когда на кону стояла его жизнь, которой Гретта совсем недавно не позволила угаснуть?       На её пути никто не стоял, когда эльфка-командир и сумасбродный эльф ушли. Видимо, не видели в липовом переводчике опасности, в то время как Гретта, напротив, чувствовала себя не в своей тарелке в окружении воинственных дикарок. Именно поэтому она неслышно плелась хвостом за удаляющимися, сполна наслушавшись языческой ереси от одной и привычного бахвальства от другого. Не так уж они и скрывались, судя по тому, что до девушки долетала их громкая речь. Из их разговора Гретта и услышала о самоубийственном пари, за исполнением которого наблюдала, затаив дыхание. Когда командир завязала Иорвету глаз, раскрутила его и раскаркалась как ворона, имитируя хохот, это прозвучало насмешкой над страхами Гретты, и та, не в силах больше смотреть, поплелась назад, по памяти воссоздавая дорогу.       Вернулась к сетям, в которые они с эльфом неразумно попались. Когда подошла совсем близко, встретила умоляющий взгляд раненой лошади — она ржала, не в силах затихнуть навсегда, молила на своём животном языке, чтобы её добил какой-нибудь добрый человек, но кому было до неё дело? Гретте и Иорвету самим грозила опасность. Теперь же, наблюдая за мучениями лошади, девушка чувствовала, как тоскливо сжимается сердце. На массивной шее слабо пульсировали толстенные вены, голова и ноги подрагивали. Гретта вытащила из сапога нож, прикрыла ладонью просящий, почти по-человечески мудрый глаз и с размаху резанула по выпирающим, мучительно напряжённым венам. Хлынула кровь, мгновенно обагрившая рыхлую землю.       Что же происходит? Не обсохла ещё кровь на руках от первого в жизни убийства — неудачно заглянувшего в силки зайца, — как теперь пришлось умертвить ещё одно существо. Кем будет следующая жертва? Человеком? А не по этим ли законам живёт здешний мир? Либо ты — либо тебя? Пусть. Она подумает об этом завтра, а сегодня не станет лить слёз жалости: она сильная и сделала доброе дело, облегчила страдания умирающего существа.       Согнувшись над водой, слабо пошатываясь, Гретта отмывала последние капли крови с рук, как вдруг в речной глади отразилось знакомое лицо с выражением, не сулившем ничего хорошего. Эльф стоял прямо над ней, молчаливый, хмурый, казалось, ниспосланный самим небом. Странное дело: Гретта не вздрогнула по привычке, когда он бесшумно подкрался. Был ли тому причиной сладкий нектар, который ей миролюбиво предложили эльфки? Вроде не яд, многие из них тоже пили. А разве могла она отказаться, когда и так было ясно: на этот раз Иорвет промажет? Может, он и пребывал не в духе, но зато её настроение ничто не могло омрачить. Она игриво улыбнулась своему отражению, выпрямилась и почувствовала, как тепло растекается по венам. Тело казалось сотканным из ваты, в пальцах покалывало. Девушка почувствовала, будто проваливается в мягкое губчатое кресло, утопая, растворяясь в нём, становясь его частью. И сама не заметила, что уже парит в космосе, держа в руках ракетку, и сам Зевс протягивает мяч:       — Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для меня. Когда придёт время — раздвинь ноги и не упрямься. Иначе мы оба сдохнем.       Губы её растянулись в блаженной улыбке. Как можно было отказать такому великому божеству?       — Конечно, командир. Я исполню твоё пожелание.       В какой момент чары ведьмовского варева начали рассеиваться? Не в тот ли самый, когда из молочного марева в храме вдруг проступил он? В мыслях она уже тысячу раз звала его на помощь, просила опомниться, пожалеть её, умом понимая, что происходит, но тело не слушалось, разомлевшее под действием наркотика. Её так резко сдёрнули с места, что девушка не успела опомниться. Декорации сменялись белыми вспышками, удар спиной о стену — ослепительным взрывом. Помани эльф её пальцем — она бы покорно пошла, повинуясь велению каждой клеточки тела, горевшего при его виде. Вот оно, Гретта снова увидит, как он... Сначала наломает дров, потом раскается, внешне будет невозмутим, не скажет ни слова, ничем не выдаст сожаления. Но она точно знала, что с каждым разом что-то в его душе движется в лучшую сторону.       Однако прошло уже несколько минут, а они всё не шевелились, по-прежнему застыв. Из темноты раздался смешок — его голос. Тело Гретты охватила дрожь. Пусть эльфа и не было видно, но явственно чувствовалось его присутствие. А потом… В голове девушки закрутился калейдоскоп сладострастных мыслей и образов, и она с упоением прокусила губу, слизывая солёную кровь. Закинутые за голову, прижатые к холодному камню руки уже успели затечь. Каждое прикосновение Иорвета будто рассекало её кожу ремнём. Она поспешно, судорожно хватала ртом воздух, как рыба, выброшенная из воды.       В темноте раздался свист, и кожу обожгло порывистым огнём. По телу растеклась такая прекрасная горячая боль, что Гретта стала извиваться в нетерпении, от желания почувствовать это снова, но тут в голове забил набат: что она творит?! Это позор, так нельзя! Щёки обагрила краска стыда, и женская сущность взяла верх. Гретта закричала — протяжно, надрывно. Он должен. Должен закончить этот кошмар. Убрать горячие руки, ласкающие её плечи, сомкнуть губы, чтобы с них больше не срывался призывный шёпот. Ведь ещё пара сантиметров, и произойдёт непростительное, случится бесповоротное. Но его губы так притягательны, так желанны, что…       Он не сделал этого, не перешёл черту.       И когда она всё-таки вышла на свежий воздух, когда зрение и сознание её прояснились, Гретта схватилась за голову, проклиная себя и эльфа за неуместный стыд, за то, что позволила свершиться позорному. И за то, что он смог удержаться.