«Правильного выбора в реальности не существует — есть только сделанный выбор и его последствия» Эльчин Сафарли
«Иногда лучший способ погубить человека — это предоставить ему самому выбрать судьбу» Михаил Булгаков
Трек к отрывку: regina spektor — Lady
Гретта прислонилась спиной к двери, чтобы перевести дыхание, каждую секунду ожидая, что Роше начнёт ломиться внутрь. Но стояла тишина — ничего не происходило. Будто пытаясь удержать рвущееся наружу сердце, она прижала руку к груди. Кисть прострелила острая боль, пальцы, сжатые в кулак, ослабели, и на пол с громким бряцанием вывалились ключи. Казалось, в голове всё ещё звучал голос Роше. Гретта вспоминала, как в бессилии не могла произнести ни слова, выбить ответ на интересующий её вопрос — кругом было полно народу. Что задумал Вернон? Оставалось только молиться, чтобы этот кошмар — нет, бред — закончился и Гретта просто проснулась утром в своей постели, не побеспокоенная чужими интригами, заговорами и угрозами. Смысл которых сводится к страшным словам «выбирай сторону», заставляющим тело покрыться холодным потом. Каждый день ей приходилось принимать бесчисленное количество решений. Гретта всерьёз засомневалась: а делятся ли они на плохие и хорошие? Любое из них приводило к чему-то новому, творило неповторимый мир. Каждая история заслуживала быть прожитой, каждая дорога — пройденной. Опыт подсказывал: так происходило всегда и везде. В любом отрезке чьей-либо жизни. Но почему именно её, Гретту, заставляли отвечать на такой сложный вопрос, определять, на чьей стороне быть? На фоне всего происходящего она искренне считала себя самой незначительной фигурой. Политика, войны, сражения — всё это было не про неё. Более того, если бы ей дали возможность вклиниться, она и не захотела бы. Роше видел, он всё это знал. Так для чего, ради всего святого, ему понадобилось вплетать её в свои интриги? Не иначе как для того, чтобы заполучить столь желанный приз или трофей. Он же сам назвал её — при воспоминании об этом Гретта поморщилась — мастистой кобылой, которую нужно повыгоднее продать. Именно таковой она себя и чувствовала после выпадов Роше. Что вообще творилось в его организованном и поразительно структурированном, на первый взгляд, уме? Неужели Гретта настолько сильно недооценила время и место, в котором оказалась? Выходит, что так. Да уж… На заплетающихся ногах она побрела в сторону ванной комнаты. Тело ломило от усталости, которую хотелось поскорее смыть. Приставшая к платью и коже серая дорожная пыль медленно, но верно портила настроение. Забравшись в доверху заполненную бадью, Гретта расслабилась, отмокая. А затем резко в раздражении шлёпнула ладонью по бортику. Конечно же, придётся смывать пот и грязь едва тёплой водой! Кто, кроме неё, мог бы натаскать вёдра и поставить их на огонь? Она продолжала лежать, запрокинув голову, смотря в потолок. Прокручивая одну и ту же мысль, которая, как перфоратор, сверлила, сверлила и сверлила разум. Нежеланную, до этой минуты с усилием отбрасываемую: всё, что говорил Роше, было не слишком далеко от правды. Мужчин в этом мире ей довелось увидеть больше, чем женщин. Но, если исключить эльфок, воительниц, многим девушкам она бы не позавидовала. Довольно чётко просматривалось: чем ниже ты стоишь на социальной лестнице, тем больше трудового равенства, и наоборот. Кем хотела быть Гретта? Ломовой лошадью, обслугой, тащащей на своих плечах и скот и двор, и дом и стол? Или полезной ремесленницей, работающей до седьмого пота, продающей собственные изделия — по цене, искусственно сниженной для мужчин? А может, Гретте всё же хотелось купаться в горячей воде, которую для неё, будь она статусом повыше, принёс бы кто-то другой? Разрыв был слишком велик. Между крестьянками и дамами пролегала бездонная пропасть. Но кое-что всё же их объединяло: твёрдая мужская рука, контролирующая каждый шаг. Разница заключалась лишь в том, что первых удавка сжимала послабее. Конечно, встречались исключения из правила, но и сами эти женщины были в своём роде особенными. Как же хотелось стать одной из них… Даже если бы до скончания веков пришлось слушать оскорбления и ругательства Роше. Да, в его словах было много истины. И, если бы Гретта послушалась советов, может, её и ждала бы лучшая жизнь. Но Гретта другая, она навсегда останется человеком из другого мира. Ей предначертан свой путь, который — она была уверена — удастся пройти, не разжигая войны, не подстрекая никого к кровопролитной битве за свои идеалы. Огонёк в груди, зажёгшийся ещё в той сырой и промозглой пещере, загорелся с новой силой, вспыхнул ярче. Так а что же с выбором сторон? Пусть из двух зол выбирает только тот, кому недостаёт смелости выступить против обоих. Гретте хватит способностей доказать Роше, что она в силах справиться и без него, не попадаясь в его заботливо расставленные сети, и при этом сохранить преданность Иорвету, оставаясь где-то на периферии его зрения, несмотря на то, что он так далеко и жестоко её от себя отшвырнул. Был ли Роше предателем, затевал ли смертоносный заговор? Его чувства к ней, должно быть, достаточно сильны, раз он посвятил её в свою тайну. Гретта нахмурилась, взгляд её лениво скользнул по постепенно наливающемуся на руке синяку. Что эти мужчины о себе возомнили? Вацлав или папа такого бы не допустили — в её мире, в её время. Она думала, только Иорвет позволял себе лишнее. Но, как оказалось, и Роше не гнушался применять физическую силу, демонстрируя своё превосходство. Он был свято уверен в том, что женщина должна ходить под мужчиной. Встряхивать её и грубо хватать вполне можно, это лишь воспитательная мера. Были ли такими все жители Континента, или ей просто сильно везло? Она помотала головой, отгоняя непрошеные мысли. Всё же ей трудно было представить, к примеру, Лютика, ведущего себя подобным образом. Значит, можно смело заявить: да, Гретта особенная. Та самая исключительная девушка, вокруг которой собираются личности с сомнительной адекватностью. Наученная горьким опытом, она осторожно поднялась, не расплескав ни капли. На прошлой неделе соседка снизу уже успела нагрянуть к ней с недовольными криками «вы нас топите!». У деревянных полов было не так много плюсов, как казалось вначале. Голове не давали покоя мысли о Роше. Что за интриги у него с Филиппой? Каким образом она в них замешана и что теперь делать, если сил и возможностей хватит только на то, чтобы наблюдать? В последнее время это стало каким-то жизненным кредо: стоять в отдалении, помалкивать. И смотреть со стороны. Гретта насухо обтёрлась полотенцем, завернувшись в халат, сшитый на скорую руку. Он был не доделан, как и многие другие личные вещи, за которые она взялась. На неё в одночасье, вместе с открытием швейной, свалилась куча работы. Но в этом, чего нельзя было сказать о деревянном поле, имелись свои плюсы: за делами Гретта могла не думать о Иорвете. Её объяла тоска. Щемящая сердце, она тянула к прошлому и сопровождала Гретту на каждом шагу. Казалось, её насквозь проткнули огромной иглой — чувство потери чего-то важного было настолько острым, что хотелось взвыть от отчаяния. Не помогали никакие психотехники и способы отвлечения. Внутренний голос подсказывал: оставалось только смириться, скучать всё тише и тише, лелея надежду просто помнить. Но Гретта упрямилась: какого лешего ей взбрело это в голову? По чему, а главное, по кому она так сильно убивалась и какие показания к этому имелись? Скука, замешанная на больном чувстве неудовлетворённости, была вечной спутницей Гретты, которую будто изгнали из рая. Смотрела её глазами, стоило девушке проснуться и уставиться в потолок. Управляла вялыми руками, когда той приходилось приниматься за шитьё. Шевелила её непослушными губами, в тёмной звенящей пустоте произнося проклятое имя, заставляла ходить и прислушиваться в попытке уловить отзвуки знакомой поступи. Переодевшись и задув свечу на прикроватной тумбочке, Гретта забралась под одеяло. Верген находился в горной, каменной местности. И жаркие солнечные дни — даже летом — здесь были скорее исключением. От земли веяло вечным зимним холодом, и это чувствовалось острее, когда на город опускалась ночь. Гретта сделала мысленную заметку: «Перечеркнуть и сжечь всё обдуманное. И запомнить: особенно зябко становится, когда я остаюсь одна». Уютно устроившись, закинув ногу и руку на другую подушку, обняв её, Гретта расслабилась, стараясь настроить себя на скорый сон. Но ему не суждено было наступить. Перед закрытыми глазами, кружившись, стремительно пролетали события минувших дней. Среди них, словно чёрная бездонная дыра в космическом пространстве, которая засасывала её с огромной силой, выделялся последний разговор с Иорветом. С тех пор прошло много времени, и Гретте удавалось увидеть или услышать эльфа лишь изредка, издалека. Почти всегда, будучи во взвинченном состоянии, она сквозь дрёму различала, как он приходил. Был в зале, в ванной, на кухне — звуки его шагов быстро гасли, затихали за плотно закрытой дверью его комнаты или вытеснялись безмятежностью приближающегося сна. Гретта ужасно уставала. Так, что валилась без задних ног или досыпала в перерывах днём. Сначала плотный график сказывался на самочувствии менее ощутимо. На первых порах у неё ещё оставались силы на сверхурочную работу, которую она сама себе — боже, теперь-то она понимала маму! — назначила. Но чем лучше шли дела, тем тяжелее было подняться с постели. Наверное, весь город узнал о том, что Гретта шьёт, и времени на сон не хватало. Это выматывало и делало её напряжённой, как оголённый провод, — Роше верно подметил, что она бросалась на него первая. Гретта не хотела причинять настоящего вреда, но не могла подавлять накопленной злости, недовольства и чувства брошенности, непонимания. Казалось невозможным, проснувшись, не закатить глаза хотя бы в отражении зеркала. Не так давно проявившаяся нездоровая тяга к самобичеванию помогала не срываться на ни в чём не повинных незнакомых людях, эльфах и краснолюдах. Отсутствие Иорвета душило Гретту, не позволяя нормально дышать. Но она вспоминала разговоры с Киараном, который утверждал, что тот занят, и заставляла себя понять и принять это. Получалось паршиво. В ней поселилась смертельная тяга к простому, банальному разговору. Ещё больше — она осознавала это с ужасом — ей не хватало вспышек его гнева. Ярости, сдержанного одобрения, презрения, улыбки — неважно чего. Гретта, как наркоман, подсела на эмоции Иорвета. В памяти хорошо отпечатались собственные ощущения после проявления любой из них: Гретте казалось, что по ней проехались катком. Но это не отрезвляло, не вправляло мозги. Ей, невзирая на последствия, хотелось ещё, ещё и ещё. И невозможность заполучить желаемое скручивала внутренности тугим узлом. Неподъёмная плита реальности, навалившись сверху, прижимала девушку к полу, не давая пошевелиться и грозясь размазать её, превратить в мокрое пятно. Вот как, оказывается, по-настоящему действовало отсутствие Иорвета. Ей было ужасно тяжело. Теперь Гретта прекрасно понимала: то, что она пережила в замке, было детским лепетом, невинными цветочками. Никак от него не избавиться, не выбросить из головы. Когда на улице залаяли собаки, ей показалось, что кровать под ней заходила ходуном. Задрожали стены, закачались и зазвенели приглушенные на первом этаже светильники. А стоило Гретте расслышать звон ключей и звук тихо открывающейся двери, как она отчётливо поняла: трясётся не окружающий мир, это её тело объяла дрожь. Иорвет всегда передвигался неслышно, в лесу и подавно невозможно было заметить его присутствие. Но, постоянно ориентируясь на него, она научилась чувствовать Иорвета кожей и костями. Всё её существо, как маленькое безобидное животное, ощущало его опасным хищником. И любопытство — генетический сбой — пересиливало, вопреки здравому смыслу. Так и сейчас Гретта едва сдержала порыв вскочить с постели, броситься к лестнице, свеситься через перила — смотреть-смотреть-смотреть. Жадно, остервенело, чтобы насытиться. И ощутить на себе взгляд подозрительно прищуренных ядовито-зелёных глаз. Они обжигали, ранили, выворачивая душу наизнанку, вынуждая Гретту говорить опрометчивые, неразумно смелые слова. Лишь затем, чтобы сразу после этого загореться пламенем и заставить содрогнуться в ужасе, ведь кара за своеволие никогда не заставляла себя ждать. Тело не слушалось её. Приглушённый стук сердца отдавался ощутимой пульсацией в горле, словно минуту назад Гретта пробежала целый марафон. Онемевшие, в одночасье отяжелевшие руки и ноги не шевелились, оставаясь скованными подспудным первобытным страхом. Гретта почувствовала, как от мук сомнений и нерешительности её прошибло потом. Рубашка взмокла, прилипнув к спине. Злость на себя и свою слабость разливалась по венам, кипятя взволновавшуюся кровь. Нельзя подходить, нельзя приближаться к Иорвету. Он запретил, ясно дал понять, что последствия могут оказаться плачевными. Но чёрт возьми! Больше не видя в ней человека, кем он начал считать её? Кого видел перед собой, почему избегал и прятался, как последний трус, что стало для них точкой невозврата? Интерес, смешанный с невысказанной тоской по Иорвету, будто лава, был готов выплеснуться на поверхность, грозясь уничтожить всё вокруг. Если Гретта сейчас не встанет, её ждёт смерть от зудящего под кожей чувства неудовлетворённости. До боли сжав пальцы в кулак, она ударила в стену. Достало! И в твёрдой решимости опустила босые ноги на пол. Но чем ближе она подбиралась к комнате Иорвета, тем меньше оставалось бесстрашия. У неё подкашивались ноги, когда она осторожно спускалась по лестнице, держась за перила. От рук и лица отхлынула кровь, они казались ледяными. Но, что странно, Гретта чувствовала себя невообразимо живой — адреналин подстёгивал убраться поскорее, не провоцировать зверя, запертого в клетке. Внутри выла сирена: надо спастись, повернуть назад, в тепло, в безопасность. Но Гретта понимала: нервная система похерена напрочь. Дать заднюю — значит зря мучиться и издеваться над собой. Ей стало неловко, неуютно, когда она застыла перед дверью в комнату Иорвета. Что ему сказать? Как объяснить этот безумный порыв? С минуту она разглядывала деревянные зазубрины и резьбу. Потом сжала руку в кулак — так и не постучав. Прислушалась, ожидая шума, движения. Но различить удалось лишь завывания и мольбы внутреннего голоса. В душе раздался долгий жалобный стон, как у побитой собаки, выброшенной на улицу. Что-то в этом фоновом шуме заставило Гретту задержать пальцы на дверной ручке. На лбу выступила испарина. А что, если он отдыхает после тяжёлого трудового дня и она сделает только хуже, направив на себя гнев Иорвета? А что, если он спит? А что, если дверь внезапно откроется и её поймают за подслушиванием? А что, если… К чёрту! Гретта заглушила сомнения и осторожно, словно мышь в кладовке, поскреблась кончиками ногтей в уголок. Господи, сейчас сердце выпрыгнет. — Иорвет... — слабо позвала она. — Иорвет, ты спишь? Но ответом ей по-прежнему была тишина. Тяжестью давившая на ушные перепонки, на плечи. Что, если и вправду спит? С тех пор как он вернулся домой, прошло более получаса. Что-то подсказывало: если его действительно разбудить, ей несдобровать. Ну не мог же он так в открытую её игнорировать? Щёлкнул дверной замок, и Гретта, зажмурившись, бестелесной тенью скользнула в образовавшийся проём. Держась за косяк, медленно выдохнула, раскрывая глаза. Полная луна заливала комнату призрачным светом, делая всё похожим на дрёму, знакомый бред, который снился с навевающей тоску частотой. В нём Гретта входила в комнату, но та оказывалась пуста. Сейчас же — пульс участился, и во рту пересохло — Иорвет был здесь. В сбивающей дух досягаемости. Он лежал в постели, повернувшись на бок, лицом к стене. И, кажется, вправду спал. — Иорвет… — снова еле слышно позвала Гретта. Кожа покрылась мурашками от гулявшего внутри сквозняка. Гретта осторожно приблизилась к окну, стараясь как можно тише его прикрыть. Но смутное, дурное предчувствие всё равно не покинуло её. Казалось, она находилась в склепе, куда пришла проведать кого-то давно умершего, но не забытого. Тело пробила дрожь. Гретта посмотрела на Иорвета, который лежал неподвижно. Затаила дыхание, но так и не смогла расслышать ни единого звука. Будто и вправду мёртвый. Она с ужасом ощутила, как длинные ледяные пальцы костлявой тянутся к её плечам. И приблизилась, чувствуя, что готова рухнуть к изножью постели Иорвета. Протянула к нему дрожащую холодную руку, невесомо коснулась отвёрнутого лица. Чтобы в следующий момент отдёрнуть её, словно ошпарившись, в испуге прижать к груди — Иорвет нахмурился во сне, что-то недовольное сорвалось с его губ. Она почувствовала себя пойманной воровкой, проникнувшей в чужой карман. Внутреннее противоречие на мгновение заставило её примёрзнуть к месту и в следующий миг сорваться. Облегчение вылилось в настоящую отраду: руку обдало теплом его дыхания, отчего сердце забилось в лихорадке. Но страх быть застигнутой врасплох оказался сильнее. Она сбежала. Рыночная площадь, как и остальной город, с каждым днём становилась всё оживлённее. Помимо местных, сюда стекались жители и купцы из близлежащих деревень. Прилавки ломились от завезённых фруктов, овощей и мяса, и бойкая торговля не прекращалась вплоть до позднего вечера. Но Гретта облюбовала рынок не поэтому. Вместе с Лютиком она раз за разом приходила сюда, чтобы завести новые связи, договориться о поставках тканей. В послевоенном Вергене наблюдался настоящий дефицит всего, что ей требовалось. В особенности же не хватало тех, с кем можно было бы сработаться на постоянной основе, чтобы, благодаря этому сотрудничеству, всегда иметь под рукой нить нужного цвета и крепости или ткань подходящей фактуры. В мастерскую Гретты занесли малогабаритный ткацкий станок, но подойти к нему — упаси господи! — она не осмеливалась, не знала даже, с какой стороны подступиться. Оставалось использовать готовое. Впрочем, раньше с мамой они так и работали. — Капуста! Свежая капуста! — кричала торговка у ворот. — Долой капусту свежую! Бери цветную! — Мальчик, ты что о себе возомнил? — тут же наехали на предприимчивого конкурента. — Щётки, волосодёрки! Мыло грецкое, ореховое! Супруге на смягчение кожи! — Гретта, сюда, — за локоть подхватил её Лютик, ловко утаскивая из эпицентра толчеи и подводя к вещевой лавке. — Маэстро, — приосанился торговец, не вставая. И сдержанным кивком — явно снисходительным! — поприветствовал Гретту. Он позволял себе сидеть за прилавком, вытянув ноги на столе. С таким видом, будто был королём, к которому пришли на поклон. Гретта слегка нахмурилась. С ним будет непросто. Бегло осмотревшись в огромной, покрытой тентом палатке, она пришла к выводу, что торговец неспроста вёл себя так вальяжно. Ещё вчера — Гретта точно видела — его здесь не было. А теперь он объявился, с истинно королевским размахом обосновавшись на рыночной площади. Развернул настоящий торговый павильон и не собирался размениваться на мелочи. Помимо тканей, здесь можно было найти разноцветные ленты, пуговицы, заклёпки, тряпичные цветы и даже восковые ягоды и листья для украшения. Гретте, как и любому другому покупателю в Вергене, не составляло труда разжиться кожей и шерстью. Но шёлк и кружева в этих каменных стенах — праздник, не иначе. Из собственной потребности Гретта грезила об удобном и лёгком нижнем белье. Если предложить подобное здешним женщинам, наверняка можно устроить сексуальную революцию! Главное, чтобы Роше не услышал этих слов. — И вы уверены, господин, когда пытаетесь вовлечь меня в подобное, хм, — торговец прикусил длинный ус, косясь на хихикающую Гретту, — предприятие? Она выпрямилась, заметив недоверчивый взгляд. Пообещала себе быть сосредоточенной и серьёзной. — Безусловно, мой дорогой друг! Это чрезвычайно выгодное для на… экхм, вас предложение! — ответил Лютик. С Греттой говорить и не думали, да? — Я имею в виду, вы осознаёте масштаб ответственности, риски и… — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Гретты, отсутствующим взглядом осматривая её с ног до головы. — Кого вы мне предлагаете? Белошвейку? — Я не белошвейка, — резко заметила та, вступив с торговцем в поединок взглядов. Оба были голубоглазы, но смотрели совершенно по-разному. Она старалась быть убедительной, но слишком часто терялась в мыслях, как птица в небе. Он же стоял обеими ногами на земле, чувствуя себя хозяином положения. В результате торговец и ухом не повёл. Сложил губы в трубочку, изображая фальшивую улыбочку, принимая скучливое выражение. Когда Гретта уже была готова развернуться и уйти, снова вступился Лютик: — Если вас так заботят риски, я бы обратил ваше внимание на одну прелюбопытнейшую вещь, — он говорил, взвешивая каждое слово, как драгоценный камень. — Девушка, имя которой, кстати, вы так и не соизволили принять в расчёт, — высококлассная мастерица. Это помимо того, что в Вергене её знает каждый. Рыжая бестия, в одиночку расправившаяся с королевским чародеем — Детмольдом. Слышали о такой? Торговец, разглядывая сложенные в замок руки на выпуклом животе, вдруг рассмеялся. — Мне без разницы, кто она, — заявил он. — Какой у неё оборот? Гретта, лопаясь от злости, чуть не притянула его за уши к себе, чтобы заставить посмотреть на неё, заметить её присутствие. Но вовремя вспомнила разговор с Роше. Сейчас Лютик выступал в качестве поверенного, а к мужчине должны были прислушаться. Она дала ему ещё один шанс, считая в уме до десяти, чтобы успокоиться. — Гретта, — выступил тот, с гордостью представляя своё лучшее произведение, — единственная швея в городе. Стеклянные глазки торговца тут же забегали, и сам он будто оживился, очнувшись от ленивого сна. — У этой рыжей прелестницы, — с ещё большей уверенностью продолжил Лютик, словно кабан, учуявший трюфель, — полностью оборудованная и вошедшая в работу швейная мастерская, — он ткнул в воздух указательным пальцем. — И это не какое-нибудь злачное местечко! Мы зовём его «ателье», — произнёс он по слогам, как бы подчёркивая значимость предприятия. — Отэлие, говорите, — пробуя на вкус, с непривычки коверкая слово, заинтересованно хмыкнул торговец. — И что же на это нам скажет сама… госпожа Гретта? Что это, — с трудом начал он, — за новшество такое, м? — тщеславие будто не позволяло ему допустить мысль, что существуют вещи, о которых он может не знать. И потому спрашивал мужчина с таким лицом, словно маялся несварением желудка. — Главное отличие в том, — Гретта опёрлась обеими руками о край стола, практически нависнув над торговцем, — что спектр предлагаемых услуг значительно расширен. В наше время, — выразительно протянула она, и мужичок придвинулся ближе, словно боясь пропустить лишнее слово, — спрос на пошив одежды существенно повысился. Мы находимся не в центре земли, — она ткнула пальцем в стол как в карту, — поблизости нет крупных точек торговой промышленности. И потому здешний рынок не переполнен готовой, более дешёвой продукцией. Нет никого, кто предлагал бы купить недорогую и некачественную одежду. Исходя из этого, мы можем говорить о том, что вкус покупателя не развращён. Он привык чинить своё платье, любить и уважать его, относиться к нему бережно, — в завершении пожав плечами, вперив настойчивый взгляд в глаза напротив, Гретта вытянула убедительный козырь: — В кризисные моменты — особенно сейчас — услуги ателье пользуются баснословным спросом. Люди начинают экономить на одежде и обращаются к нам чаще. Но если не брать это во внимание, я с уверенностью могу сказать, что на нашей стороне время. Стоит волнениям в стране поутихнуть, как всё выровняется. А у меня… — А у нас, вы хотели сказать, голубушка, — самодовольно, в безотчётном приступе энтузиазма, закусывая длинный ус, прервал торговец, — на тот момент уже будут готовые платья. Вам потребуются складские помещения для хранения всего этого, не так ли? Гретта кивнула. — Пока что я не располагаю подобным пространством. Да и большая часть моих денег ушла на закупку рабочих инструментов и оборудования. Но… — Этот вопрос мы решим, мисс, — обворожительно, насколько позволяла ему каменная мимика, улыбнулся он в ответ. Гретта сдула со лба нависшую прядку и отпрянула, чувствуя, как затекли локти. Что за народ эти торговцы? В короткие сроки способны вымотать всю душу. И непонятно, что сложнее: отбиться от настойчивого уверения купить вот эту заколочку, которая так подходит к твоим глазам, или договориться о сотрудничестве. Скрепив союз рукопожатием — мужским, разумеется, — Лютик принял на себя удар остаточного цунами, ловко лавируя на не слишком высоких волнах. Гретта стояла в стороне, успевая только кивать или, наоборот, отрицательно качать головой, мимоходом осматривая ткани. Когда они вышли наружу, их встретил в полную силу разгоревшийся летний день и шум толпы, до этого момента гудевшей где-то на фоне. — Теперь ты мой сообщник, Лютик, знаешь об этом? — Гретта игриво подтолкнула его в бок. — Предпочитаю ёмкое «коммерсант», дорогая. Или «деловой партнёр», — он взглянул на своё отражение в луже. Поправил съехавшую набекрень шапочку с пером цапли. И лишь после того как удостоверился в своей неотразимости, протянул руку для пожатия. — Но ты должна понимать, это только на время. Даже не представляю, в какой момент меня может потянуть в путь прекрасное далёко. Я натура творческая, как всем известно. Для меня нежелательно подолгу задерживаться на одном месте. Пока здесь Геральт… — ушёл в размышления он. — А муза всё зовёт… — слова превратились в неразборчивый фоновый шум испорченной пластинки. — Этот ещё обещал зайти посмотреть твоё ателье.. — и шу-шу-шу, заезженная плёнка, серый экран. В голове Гретты звучало эхо и нестройный хор чужих голосов. Отдалённо и тревожно, отодвинувшись на задний план. Она словно примёрзла к месту и не могла сдвинуться. — Гретта, — на плечо легла тёплая ладонь, заставив вздрогнуть. — Гретта, на что ты смотришь? И действительно? Казалось бы, что такого она могла увидеть, что заставило бы её, будто в трансе, смотреть не отрываясь? Гретта видела, как Иорвет, окружённый плотным кольцом нелюдей, смеётся. Её покорёжило: почему это происходит? Она не верила своим ушам, не знала, по какой причине он веселится. Что смешного? Ей казалось, будто на неё вылили ушат ледяной воды. Живот скрутило тревогой. Иорвет хохотал громко, свободно. Весело скалился, и смех расходился от него кругами по всей площади, разбиваясь о торговые лавки. Ему было легко и просто, и он, с какой стороны ни посмотри, не выглядел усталым. Стоял в позе, явно демонстрирующей довольство происходящим, косясь на всех с высоты своего отнюдь не низкого роста, время от времени раскачиваясь на пятках. Рядом, заражаясь его хорошим настроением, улыбалась Саския, чуть ли не заглядывая ему в рот. В какой-то момент она взяла Иорвета за руку, положила свою ему на локоть. Что тут же вызвало у Гретты желание закатить глаза. Хмурый Киаран с недовольным видом продолжал что-то втолковывать другу. Но тот, вовсе не заинтересованный темой разговора, вальяжно и шутливо закинул руку ему на плечи, притягивая к себе. Шепнул что-то на ухо, следя за реакцией, хитрым, выразительным и самодовольным взглядом стреляя по людям вокруг. И, отпрянув, снова залился смехом: судя по всему, услышанное пришлось Киарану не по вкусу. Гретту словно подхлестнула невидимая плеть, заставив сделать шаг вперёд. От этого движения по телу прошёлся разряд тока. Она закричала: — Иорвет! Но тот не услышал. Тогда она, как в наваждении, стала пробираться сквозь толпу, неделикатно расталкивая её локтями. Люди, должно быть, бурно реагировали на такое поведение, но Гретта их не замечала. Только вставала на носочки, стараясь не потерять Иорвета из виду. Но стоило ей добраться до того места, где, казалось, он был ещё минуту назад, как её парализовало. На глазах выступили слёзы, она захотела закричать, но дыхание спёрло. Иорвет, как оазис среди пустыни, стал мороком, растворившись в воздухе. Гретта ощутила себя мотыльком, попавшим в паутину. И, чувствуя, как ядовитое жало захлестнувшего с головой одиночества и непринятия вошло в её беззащитную плоть, крепче сжала зубы. Оно поблёскивало в ощерившейся пасти чудовища, и её кости, свисая с нитей, тускло отливали белым светом. Лютик молча подошёл к ней со спины. Приободряющим жестом, не высказывая слов поддержки вслух, снова согрел её плечо. Но она ничего не ощутила, потому что именно в этот момент из его руки ушла целительная сила. Гретта отчётливо поняла: те крупицы тепла, которые Лютик вкладывал в неё, уже не способны бороться с захватившим душу холодом. Она приблизилась к состоянию ходячего трупа. На следующий день Гретта не почувствовала себя лучше. Роше, Иго, Лютик, Киаран, та же Бьянка или Трисс — все были заняты. Проводив последнего заказчика, она не нашла ничего лучше, чем отправиться на конюшню, проведать лошадей. Одиночество объяло её с новой силой, захлестнуло с головой. Даже несмотря на то что Гретта работала в обществе, жила в городе и постоянно контактировала с людьми, она ощущала себя потерянной, как единственный путник, уцелевший после кораблекрушения. Это было многим хуже, чем плен у эльфов. Ведь в те времена по её душу всегда приходил Иорвет. Изводя своими выходками, он не давал ей лишний раз вздохнуть, не то что расслабиться. Теперь всё было так же, но уже без него. То, что Иорвет вычеркнул её из своей жизни, не давало покоя. Мысль о том, что он делает это специально и, возможно, даже наслаждается её мучениями, с каждым днём всё прочнее утверждалась в уме. Может, это было сладкое и спасительное самооправдание, но только оно помогало Гретте держаться на плаву. «Надумал себе что-то, перебесится, и всё со временем станет как раньше», — успокаивала она себя. Однако этому времени стоило бы наступить скорее. Иначе от Гретты ничего не останется, ни в физическом смысле, ни в моральном. Она сама сгрызёт себя заживо, а разлука окончательно добьёт её. Внутреннее напряжение нарастало с каждым шагом, пока Гретта спускалась по главной дороге от городских ворот к конюшне. Плетёная корзинка, доверху набитая морковью, клонила к земле. Но Гретта сносила это легко, с наигранным и самовнушённым оптимизмом, ей казалось, что она шла в единственное место в мире, где её по-настоящему ждут. Цеплялась за каждую верёвочку, предложенную утопающему, чтобы не погрузиться ко дну. — Вставай, неблагодарная ты скотина! — эти слова, извергнутые с лютой злобой и ненавистью, и звук хлыста, с силой рассекающего воздух, заставили Гретту, пребывающую в шатком равновесии, вдруг почувствовать твёрдую почву под ногами. Войдя в конюшню, она ощутила, как в её жилах застыла кровь. Зрению открылась ужасающая картина. Замерев, Гретта в испуге широко распахнула глаза, выронила из рук корзинку, увидев, как стегают лошадь. Ту самую, на которой ей довелось ездить пару дней назад. Худой небритый мужчина в кожаной куртке с громкой руганью хлестал бечёвкой белую кобылу, лежащую у его ног. Она не сопротивлялась, снося удары с вымученным безразличием и спокойствием. Её невыраженная боль будто по воздуху передавалась другим лошадям, и те, беспокоясь и колотя копытами, испуганно ржали. В углу, забившись в ворох соломы и закрыв голову руками, раскачивался взад и вперёд конюх. Кажется, он плакал от бессилия. Гретту никто не заметил. Но реакция в ответ на вопиющую несправедливость по отношению к невинному и беззащитному существу не заставила себя ждать. — Прекратите! Прекратите это немедленно! — безапелляционно заявила она, решительным шагом направляясь к извергу. Тот задержал руку в воздухе, оборвав очередной удар. Медленно, как будто не веря ушам, обернулся к Гретте, смерив её взглядом диких, озлобленных глаз. Его лицо и шея были красными, по ним струился пот. — А ты ещё кто такая? — рявкнул он, надвигаясь. — Пшла отсюдова, девка! — он замахнулся, но так и завис, видя, что Гретта не трогается с места, продолжает упрямо стоять на своём. — Зачем вы это делаете? Разве не видите, что ей больно?! — Ленивая тварь не хочет вставать, — процедил он сквозь зубы, опустив руку и крепче сжав рукоять. — Но она измучена, как вы не понимаете? Она просто не может, — с мольбой взывала Гретта, надеясь до него достучаться. Мужик скривился в неприятии и отвращении к её словам. И обрушил на Гретту мощный поток крепкой брани, из-за чего конюх, скуливший где-то в стороне, наконец вмешался. Вскочил и попытался влезть между ними, защищая уже не лошадь, а девушку. Но в ответ только получил оплеуху, с шумом повалившись на устланную сеном землю. — Это моя лошадь, тупые вы идиоты! — ещё больше разъярился мужик. — Не лезьте! Я буду делать с ней всё, что захочу. Такую бесполезную скотину осталось только на колбасу спустить! Явился, не запылился, горе-хозяин. Где же он раньше пропадал, когда ей нечего было есть? Он снова замахнулся, и в этот раз Гретта, игнорируя дрожь в коленях, бросилась ему на руку, повиснув всем весом, оттягивая на себя. Но не успела крепко ухватиться, тут же полетела на пол, разделив участь конюха. Её с силой отбросили прочь, будто отмахнувшись от назойливой мухи. Гретта опустила голову, различая, как в уголках глаз собираются слёзы обиды. — Сколько? — вырвалось из неё быстрее, чем ударяла с неба молния. Мужчина, подозрительно прищурившись, плавно развернулся к ней. — Зачем тебе эта рухлядь? — он скептично обвёл кобылу бечёвкой, всё ещё зажатой в руке. Так, будто это было не усталое и измождённое животное, требующее банальной ласки и заботы, а сломанная игрушка, на место которой можно легко взять новую. — А, впрочем, неважно. С изъяном она, с башкой у неё того, — мужик покрутил пальцем у виска, — беды. Потому отдам за гроши. Покрой выручку за колбасу, — предупредил он, — и разойдёмся полюбовно. Гретта сморщилась от его «полюбовно». Вставая с пола и поднимая за собой конюха, покосилась на кобылу, на крупу которой пестрели розовые следы от ударов. Нарочито медленно отряхнула руки, испытывая нервы мужика гробовым молчанием. И наконец выпрямилась, холодно заглянув ему в глаза: — У меня нет денег, — твёрдо заявила она. И прежде чем его «милость» сменилась злобным оскалом, сунула руку в сумку. — Но у меня есть это, — вытащив ладонь, Гретта продемонстрировала пригоршню жемчуга, за которым так давно ныряла в реку. Хозяин лошади подцепил двумя огромными пальцами одну из жемчужин — попробовать на зуб. — Но это слишком дорого! — попытался одёрнуть её конюх. — Цена слишком высока, убавьте! — Цыц, бестолочь, — припугнули его. — Не слишком уж ты и радеешь за своих скотин, а? Парень ничего не ответил. Только насупился, надвинув шапочку на глаза, и отошёл. — Я отдаю вам всё, — кулачок Гретты застыл над вытянутой мужской ладонью, — а вы мне — её, — она кивнула в сторону совсем уж притихшей кобылы. Как бы не прибил. — И больше никогда не приближайтесь к ней. — Не серчай, девка, — примирительно протянул хозяин. — После войны совсем жрать нечего, детишек нужно кормить. А тут вспомнил, что лошадь осталась. И так и этак продать хотел. А пришёл — она тут лежит... Бес попутал со злости. Мяса ненадолго хватит… Гретта чуть не прошипела ему в лицо «да мне плевать». Но с каменной миной, чувствуя, как ходят желваки, ссыпала жемчужины в чужую руку. Ей не плевать на детей, не плевать на голод. Нужда заставила? Ну молча привёл бы кобылу во двор и порешил одним коротким ударом. Бить-то и издеваться зачем? Распрощавшись с мужиком — глаза бы его больше не видели, — Гретта села прямо на пол. Может, в знак признательности, а может, в приступе полнейшего безразличия к своей дальнейшей судьбе кобыла положила огромную тяжёлую голову ей на вытянутые ноги. Конюх приполз обратно, суетливо оглядываясь по сторонам. — Я её очень жалел. — Я верю. — И у меня никогда не водилося столько деньжищ! — оправдывался он. — Но на этот жемчуг можно было собрать приданое. Снарядить мужика на войну. Вы поступили очень опрометчиво. — Не думаю, — отрицала Гретта, задумчиво касаясь лошадиных ран. Крови, к счастью, не было. Сильной боли тоже. Кобыла слабо отмахнулась длинным, свалявшимся в грязи хвостом, и Гретта послушно перестала. — Но у вас поистине доброе сердце, — сказал конюх как выдохнул — с большим облегчением и странным приятием. — Дело не в доброте, — Гретта подняла глаза к потолку, разглядывая деревянные балки. — Просто здесь, — конечно же, она имела в виду Континент, — как и везде, — подразумевая и Польшу, — за справедливость нужно платить. Или всё-таки добро тоже продаётся? Какая мерзость. — Что с ней случилось? Почему я чувствую такую... тоску, исходящую от неё? — спросила Гретта, ласково поглаживая кобылу за ухом. — Всё дело в жеребчике. Родила его, а он слабым удался. Унесло его быстро, дня за два, — конюх опёрся подбородком на сложенные на древке граблей руки, смотря куда-то вдаль. — Скучает. — Скучает, — повторила Гретта и обвила двумя руками шею лошади, пряча лицо в спутанной гриве. — Мне очень жаль, — сказала она ей на ухо, — наверное, это ужасно. Не представляю, каково тебе пришлось, но точно знаю, что хуже, чем мне. — Кобыла перевела на неё взгляд больших и чёрных, по-человечески осознанных и умных глаз. Медленно выпустила втянутый в глубоком вдохе воздух. — Я тоже тоскую по недосягаемому и невозможному, — сокровенным шёпотом поделилась Гретта, — но мы обе справимся, знаешь почему? — В ответ послышался приглушённый выдох. — Потому что мы с тобой теперь вместе. Когда ты не один и у тебя есть кто-то, кто поддерживает и понимает, можно справиться со всем. Слова могли быть оружием и больно ранить кого угодно. А порой они обладали удивительной целительной силой. Тело лошади словно налилось жизнью, мышцы напряглись, стали твёрдыми. Заворожённая, Гретта с восхищением смотрела, как кобыла поднимается на ноги.Трек к отрывку: Asking Alexandria — Alone In A Room
Когда конюшня осталась позади, загорелся закат. Оранжевый круг солнца клонился к горизонту, золотыми лучами озарял крыши и стены города. Вытаскивая солому из волос, Гретта шла по улице. В руке болталась пустая корзинка, ушибленный локоть неприятно ныл. Она ещё раз взглянула на солнце и, вздохнув, подумала, что по закону жанра сейчас должна прийти домой, включить «Дневник Бриджит Джонс» и съесть мороженое. А потом, несколько часов проговорив с подругой по телефону, лечь спать заплаканной. Но плакать не хотелось — обстановка не располагала. Гретта ощущала укоренившееся где-то внутри смирение со своей судьбой, странный покой. Должно быть, общение с животными вызывало у неё чувство умиротворения. «Ну вот и хорошо. Вот и найдено лекарство для меня», — заключила она, медленно бредя вдоль городских ворот. — С дороги! С дороги, зашибут! — крикнул кто-то. И Гретта, не оборачиваясь на приближающийся стук копыт, резко прильнула к стене, пропуская конницу, несущуюся на всех парах. Мощный поток ветра выбил из лёгких весь воздух. Стоя неподвижно, она немигающим взглядом смотрела, как в полуметре от неё проносятся эльфские всадники. В мыслях вспыхнул не страх за свою жизнь, а пресловутое «что, если?», обухом ударившее по голове. Эльфы замедлили ход, въезжая на городскую площадь. Остановили коней и стали спешиваться. Захотелось подойти и прокричать в их отчего-то довольные рожи: «Эй! Вам здесь не чисто поле, вы в городе вообще-то!» Но порыв этот пропал, едва сбылось то самое заветное «а что, если». Иорвет стоял в отдалении, придерживая коня за поводья. А рядом была Верноссиэль. Они о чём-то говорили. Гретта, не веря своему счастью, окликнула его. Но он не обернулся. Хотя мог бы услышать. Раздражение, поднявшееся из глубин нетерпеливого и строптивого сердца, в тот же момент начисто смело миролюбивый настрой. Она стала закипать. И возникшая злоба, готовая вылиться наружу, взяла верх над разумом. Не чувствуя рук, отбросив корзинку, Гретта принялась расталкивать подвернувшихся на пути людей. Она снова нагло пробивалась к Иорвету, прямо как вчера, зацепившись за единственный в мире якорь, его спину, и не видела ничего вокруг. Если бы где-то поблизости упал метеорит, она бы не заметила. И только одно могло заставить это помешательство исчезнуть. Соприкосновение. — Извините, — недружелюбно бросила Гретта в сторону Верноссиэль. После чего резким рывком дёрнула Иорвета за локоть. И, пока не растеряла остатки запала, обвиняющим голосом, полным обиды и досады, бросила, как обиженный ребёнок: — Иорвет. Он попытался сделать вид, что не заметил её. Глупо, по-идиотски! Все же смотрят, ему не отвертеться! Гретта с силой потянула его на себя, стремясь во что бы то ни стало заполучить его внимание. И у неё это… вышло? Будто в замедленной съёмке она увидела, как он смотрит на её руки. Безотрывно, не отводя глаз. А затем взгляд неторопливо зазмеился вверх от запястий к предплечью. И, дойдя до открытого участка кожи у ключиц — туда, где было вырезано «клеймо», которое неосторожно проглядывало из-за ворота платья, — загорелся. Иорвет усмехнулся. Так, словно мог сделать из этого какие-то выводы. И у Гретты онемел, отнялся язык, когда она запоздало осознала, насколько близко подступила к краю. — Тебе что-то нужно? — голос его прозвучал бесцветно, почти лениво. И это всё, что он мог сказать после столь долгого молчания?! Гретта вспыхнула, отдёрнув руки. Чувствуя, как заливается краской от шеи до корней волос. Стало ужасно стыдно. Секунда — и декорации вокруг них вдруг снова обрели чёткость. Кто-то нажал на кнопку «плей», и поставленный на паузу фильм продолжился. Они были не одни — теперь это ощущалось особенно остро. Верноссиэль и не думала двигаться с места, с нескрываемым любопытством глядя на всё происходящее. В этот момент Гретта была как маленькое насекомое, которого рассматривали под микроскопом. Ноги онемели, и кончики пальцев неприятно закололо. — Нет, я… Что, Гретта, что? — Тогда иди куда шла, — сказал Иорвет как отрезал. Вот чёрт. Нет, только не это. — Э-э, — тянула она, лишь бы он не отвернулся и не ушёл, — да, нужно. То есть... ну, м-м… — Господи! Какой позор! Сейчас все сочтут её умственно отсталой! Иорвет сложил руки на груди, давя ей на макушку — она чувствовала это, когда рассматривала носки своих босоножек, — испытующим взглядом. Принялся постукивать пальцами по предплечью. И это походило на удары капель, заполняющих чашу терпения. Зная Иорвета, Гретта могла сказать, что так и было. — Мне нужны, м… Мне нужны деньги, — она понизила голос, чтобы никто не разобрал её лжи, обращаясь только к нему. — Ты сказал, что, если… Но закончить ей не дали. Гретта услышала такой тяжёлый вздох Иорвета, будто он долго сдерживался, преодолевая великое нежелание открыть рот: — Поговорим позже. Дома, — последнее слово он припечатал твёрдо и жёстко. Гретта кивнула болванчиком, выпадая из состояния соляного столпа. И вежливым наклоном головы попрощалась с эльфкой, не произнёсшей к этому моменту ни слова. Так и не поднимая глаз, чувствуя, как горят уши — видимо, все обсуждали её дикую выходку, — направилась в сторону дома. Корзинку, похоже, кто-то поднял и забрал себе. А оставшись наедине с собой, Гретта честно признала: это был настоящий фейерверк внутри неё! Она проходила мимо людей, закусив нижнюю губу, пристыженная и отруганная самим главнокомандующим. А на деле сдерживала радостные вскрики и желание побежать домой вприпрыжку — ждать-ждать-ждать. Потому что теперь наконец-то появился повод. Придя домой, она заварила чай. Сделала две кружки и села за стол, принявшись переставлять их туда-сюда. Как лучше? И почему Иорвета всё ещё нет? Ах, глупая, должно быть, у него остались важные дела. Прошло полчаса бесплодного ожидания, чай остыл, а в животе Гретты завязался тугой узел. Она всё вылила и повторно плеснула кипятка в одну чашку — себе. Решив, что Иорвет всё-таки вряд ли станет с ней чаёвничать. После чего села за эскизы, взявшись за наброски для платьев. Вот чёрт — неверный штрих, и всё нужно начинать сначала. Клячки у неё не нашлось, и, видимо, сегодня было неподходящее настроение для рисования. Тогда Гретта стала вырезать лекала для шитья. С этим вышло получше, и, воодушевившись, она начала разбирать новую косметику, с покупкой которой ей помогала Трисс. Вот как получилось, Гретта думала, что сможет радовать женщин новыми предметами гардероба. А вооружившись подводками и помадами, проявила творческие способности в большей мере. Недавно к ней даже приводили невесту на пробный макияж. Подумать только — стоит ещё выучиться делать причёски, и можно открывать салон красоты! Мысленно посмеявшись, Гретта пришла к выводу, что пора сбавить обороты, пока не поздно. Иначе революция и попрание устоев общества, как говорил Роше, явно не за горами. Так что изображения коротких трусиков и бюстгальтеров приходилось опасливо прятать внутрь комодов, от греха подальше. Она уже видела многих простых женщин в исподнем и по опыту знала: надо бы поосторожнее с такими новшествами, оценить которые могла, пожалуй, только знатная дама или чародейка. Хотя для последней это и не стало бы открытием: Трисс уже умудрилась где-то разжиться комплектом бикини, и, должно быть, не одним. Подобная свободолюбивая мода, казалось, была по душе скорее жительницам больших городов. Но к кому пойдёт Гретта в Вергене, населённом преимущественно рабочими? Заявится в замок и предложит Саскии сшить комплект белья? Фу. Эта скорее предпочтёт лифчик, отлитый из железа. Вот к кузнецам ей и дорога. На город уже давно опустилась ночь. Гретта хотела поужинать, но кусок в горло не лез. Теперь она сидела при свечах, занимая себя настоящей работой, а не одним из видов прокрастинации, когда делаешь всё что угодно, только не то, что действительно нужно. Тонкая острая иголочка выскальзывала из потных ладоней. Стоило набраться терпения. У Гретты запас такового был несравнимо больше, чем у Иорвета, но оно закономерно подходило к концу, отчего радостная суматоха сменялась треволнением. Ну где его черти носят? Забыл? Гретта, закатив глаза, сдула упавшую на лоб прядку. Иорвет никогда ничего не забывал. Он был ужасно злопамятен и ни разу не упускал возможности припомнить одну из её глупостей. Может, снова решил игнорировать Гретту, делая вид, что её не существует? А что, если он сказал ждать его только затем, чтобы от него отстали? Наконец щёлкнула дверная ручка, тихо заскрипели несмазанные петли. Сердце упало в пятки, Гретта резко выпрямилась, так, будто проглотила палку, забыв о ноющей пояснице. Сосредоточенно сделав вид, что её ничего не волновало и всё это время она спокойно занималась своими делами, а не сходила с ума от скачущего настроения и томления ожиданием. Иорвет же, не придав её присутствию никакого значения, молча снял дорожный плащ. В полной тишине повесил его на крючок, прибитый к стене, и, расстегнув перевязь, отставил ножны в сторону, разминая шею. «Господи, какой же позёр», — пронеслось в мыслях Гретты. Но она проглотила невысказанную колкость. Стараясь не выглядеть слишком вовлечённой и заинтересованной, продолжила упорно шить и даже не заметила, что Иорвета отделял от её стола всего один шаг. Он возвышался над ней, убрав руки за спину, сверкая ядовито-зелёными глазами из-под тёмных низко опущенных бровей. На лице у него читалась такая вселенская усталость, что, казалось, если Гретта скажет хоть слово, он апатично зевнёт и отмахнётся от неё как от бардака, который «ну, завтра точно уберу». — Сколько? — он всё же первым прервал молчание. И его ледяной тон отдался сотнями мурашек по телу. Гретта сжала руки в кулаки, пряча в них иглу. Ей хотелось встать и смерить Иорвета уничтожающим взглядом. Подумать только, заставил ждать себя так долго, почти две недели, а теперь говорил так просто, будто для него это ничего не значило. Вопиющая несправедливость — ходить таким довольным жизнью среди остальных и быть таким хмурым и раздражённым рядом с ней. Но желание остаться на месте, бросить пыль ему в глаза Гретта сочла более притягательным: смотрите, я сижу перед вами, не трясясь от вашего великолепия, и не порываюсь незамедлительно подняться, чтобы уважить вас, ваше величество. Его широкие каменные плечи, за которые Гретта уж слишком часто цеплялась взглядом, придавали уверенности и основательности всему облику. Рядом с громоздкой фигурой Иорвета она никогда не чувствовала себя настолько уязвлённой, как сейчас. Микробом, которого так легко раздавить и не заметить. Сердце невольно сжалось от промелькнувшего страха. Всё же продолжать сидеть перед ним — плохое решение. И забавным оно казалось только на первый взгляд, потому что по итогу, как ни посмотри, Гретта оказывалась в более проигрышном положении. Поэтому, ловким движением перерезав нитку, она со всем возможным непоказным спокойствием встала. Пожалуйста, пусть он не убьёт её за то, что она скажет. Но проявит хоть каплю эмоций. Реакция Иорвета — неважно какая — очень ей нужна. Гретта задержала дыхание: — Это импровизация, или ты отрепетировал заранее? Ей хотелось спровоцировать Иорвета. И она мгновенно уловила изменения в его лице. Выразительно приподнятая бровь красноречивее любых слов передавала мысли своего обладателя. Вскинув подбородок и слегка выдвинув нижнюю челюсть, он склонил голову набок, как бы спрашивая: «Ты долбанутая или смерти ищешь?» Тугой узел в животе, сковавший её внутренности много часов назад, развязался, и она ощутила, как в ней разливается упоительное тепло. Так. Вот так намного лучше. Но неправильно, чертовски неправильно. — Напиши сумму на бумаге и оставь, — Иорвет тяжело положил на стол ладонь, будто припечатав его, — здесь. Как холодно и безразлично, браво, Иорвет. Игнорируя пульсирующий в груди комок самозабвенного ликования, Гретта попыталась сделать всё возможное, лишь бы не дать ему так быстро уйти. — На самом деле мне не нужны деньги. Эта фраза застыла в тишине, невысказанным вопросом повиснув между ними. Гретте так хотелось вывести Иорвета на эмоции, но за всё время разговора ей не удалось увидеть на его лице ничего, кроме скепсиса и высокомерия, что в результате и привело к тому, что она загнала себя в ловушку, поставила в крайне невыгодное положение, подлинную неловкость. Потому что, невзирая на её ожидания, он продолжал молчать. Ничем не интересовался, не задавался вопросом «а что тебе нужно?» — трёхкратное «ха-ха», как смешно и наивно, Гретта. Нет, Иорвет упорно не произносил ни слова и делал эту минуту ещё более давящей и неудобной. Он отошёл в сторону, снова складывая руки в замок за спиной, и опустил голову, словно раздумывая. Тёмная прядь отросших волос скользнула чуть ниже, цепляясь за край брови. И Гретта вдруг почувствовала острое побуждение сбежать поскорее, подальше и навсегда. Потому что впервые в жизни заметила, увидела, рассмотрела, как же он — пожалуйста, пусть она перенесётся в прошлое и ослепнет, — оказывается, красив. Гретта резко набрала воздуха в лёгкие. И шумно выдохнула, схватившись за горло. Перед глазами у неё рушился целый мир, прежде устойчиво стоявший на периферии зрения. А Иорвет этого не замечал, должно быть, прекрасно свыкшись со своей внешностью. Портил ли его шрам? Он был уродливым, а сам Иорвет — нет. Знал ли он о том, что этот шрам лучше всего остального демонстрировал двойственность его натуры? Тёмная и отталкивающая сторона лица сливалась с притягательной и прекрасной, образуя единое целое. Отражая наполнение хозяина: двуликое, пугающее и восхищающее одновременно. Гретте впору было схватиться за голову и начать рвать на себе волосы за недопустимые мысли. Как её угораздило оценивать его подобным образом? С чего бы? И почему сейчас? Это внезапное озарение должно было проявиться гораздо раньше, в самую первую встречу. Хотя бы для того, чтобы Гретта могла честно признаться, что очарована ликом своего мучителя и не находит себе места именно из-за этого. А выходило так, что изначально её зацепили его характер и поступки. Все её чувства вдруг оказались слишком глубокими, имеющими под собой очень крепкое основание. И это пугало. Ужасно страшил тот факт, что несмотря на все отпирательства и противоборства, Гретта увидела в Иорвете привлекательного для себя мужчину. А он, как ни прискорбно, был именно им. Не мальчишкой или пацанёнком, не таким простым рубахой-парнем, как Вацлав, нет. Иорвет был харизматичным, зрелым, опытным мужчиной. Сколько ему, кстати, лет? Двадцать пять? Тридцать? Только этого ей не хватало для полного счастья — влюбиться в такого заносчивого, невыносимого… — Я говорил тебе не лезть ко мне просто так, — он резко прервал её мыслительный поток. Даже не догадавшись, что тем самым спас Гретту от помешательства. — Какая именно часть этой фразы тебе непонятна? Проясню. «О, Иорвет, проясни, ради всего святого», — подумала она, потому что словно по щелчку стала понимать его фразы двусмысленно. И взмолилась, за спиной выпутывая нитку из иглы: — Прекрати уже. — Прекратить что? — он снова насмешливо вскинул бровь, будто и вправду не понимал. — Ты вечно просишь меня прекратить, а ведь я ещё ничего не сделал. Он точно специально изводил её. Хотя было бы справедливым заметить: угрозы Иорвета, несмотря на всю их неоднозначность, ни к чему не вели. Никто никогда не спешил претворять их в жизнь, и это придавало уверенности, отчего дышалось спокойнее. — Я о проклятье, — нашлась Гретта. — Хм, я и рад бы, но вот незадача: уже перепробовал все известные мне способы. — Раздражение опалило её нервы, заставив сощурить глаза. В ответ Иорвет направил на неё мрачный и открыто горделивый взгляд, не рассуждая о неудаче, а так, извещая о незначительной накладке. — Но ты не расстраивайся. — Что, блин? Она не ослышалась?! — Я решу твою, — он выделил это слово, — проблему в скором времени. Да как его вообще земля носит, такого мерзкого гада? Тот, кто привёл его в этот мир, явно не заботился о психическом здоровье окружающих. — Мою проблему? — сиреной взвыла Гретта, делая шаг к нему и недоумевающе глядя в его глаза. Иголка вскользь царапнула по ладони. — А тебе она больше не доставляет неудобств? Невероятно! Просто уму непостижимо! На лице Гретты, должно быть, отразились удивление и шок, но в чертах Иорвета по-прежнему читалось лишь абсолютное спокойствие. Это беспрестанно злило, и движения за спиной становились более твёрдыми и резкими. Из-за чего ладонь саднило и жгло. — Научился не замечать. Не иначе как столкнулся с неподвластным себе, да? Услышал от Трисс то же, что и Гретта, и просто забил на ситуацию огромный железобетонный болт. Даже думать не хотелось о том, что Иорвет решил таскать её за собой, как мешок картошки. Смирился наконец, сжился с этой мыслью, научился не замечать. Ставить вопрос ребром, выяснять, что именно Иорвет игнорировал, конечно же, не имело смысла. Тут ведь и так было понятно: Гретту, а не проклятье. Больно, как же, чёрт возьми, больно. Но раны, которые она наносила себе за спиной, остужали пыл, глушили эмоции, не позволяя настоящим чувствам вырваться наружу. Плевать, плевать, плевать. И этого она хотела? За этим так усердно рвалась? Не оставалось ни единой причины для радости. Нужно взять себя в руки. Но Гретта вдруг дёрнулась, слишком резко и остервенело рванув иголкой по запястью. И эта осязаемая, реальная боль вставила мозги на место. Смех — вот она, та реакция, которая незамедлительно последовала за внезапным воспоминанием. Гретте ведь нужно было — что самое важное во всей этой истории и истерии? — передать Иорвету карточную легенду от Роше, да поскорее. И, несмотря на настоящую опасность, она думала лишь о том, как бы увидеться и поговорить с Иорветом — только для того, чтобы жизнь заполнилась его присутствием. Он сидел внутри неё так глубоко, что она совсем забыла слова Вернона. — Как ты говоришь — звонить в психушку? — невозмутимо поинтересовался Иорвет, не выражая во время разговора ни-че-го. Он был так ужасен, что злость пробила Гретту бурным потоком. И эту бесчувственную машину она хотела обнять? Выдержав паузу, Гретта заворожённо усмехнулась в ответ на его слова... А впрочем, нет, в ответ на собственную реакцию. Если бы у неё была возможность, если бы она знала, что не будет отвергнута, тут же вцепилась бы в его плечи. Настолько нездоровую, больную привязанность к нему она испытывала, что это чувство буквально раздирало на куски. От этого не избавиться, ни за что не вырвать из неё. Но она удавится или перережет запястья к чёртовой матери, если позволит ему узнать. В этом весь Иорвет. Делать ей больно и наплевательски относиться к тому, что она одна — скучает и тоскует. Горячая пульсирующая кровь слабо поступала к заходящемуся сердцу. Нечего спрашивать, хорош ли воздух, если больше нечем дышать. Она нужна Иорвету так же, как рыцарские латы козлу. Гретта приблизилась к нему на опасное расстояние, с улыбкой выдавая тихую, почти пропитанную ненавистью речь: — Правда, это было отлично сыграно? Скажи, что я была великолепна, — если и настал момент для того, чтобы Иорвет почувствовал себя дискомфортно, вот он. — Правда, как приятно быть тобой и дурачить других. — Только не заигрывайся, — предупреждающе прошептал он, склоняясь. Не стоило тешить себя надеждами на то, что Иорвет не распознает ложь в её улыбке. Не различит сарказма и не развернётся полубоком, так же фальшиво вздёрнув уголки губ, невинно хлопая длинными пушистыми ресницами. Гретта сложила руки на груди, вжимая расцарапанное запястье в рукав платья — рану точно придётся обработать, но ничего смертельного не произойдёт. — Я устроила весь этот спектакль на площади только для того, чтобы сказать тебе… — Пожалуйста, пусть он не упрекнёт её в медлительности, ведь такие вещи стоило сообщать срочно. — Роше просил передать, что он сказал про Трисс и книгу Филиппе. Мол, она была нужна не тебе, а… — Я понял, — скрежетнули зубы. Он так злился из-за того, что теперь был должником Роше? — Это всё? Лучше бы всё оставалось как прежде: Иорвет донимал бы её, а она огрызалась бы в ответ. Но нельзя же так унижаться. Если он заподозрит, что Гретта искала с ним встречи по личной причине, тотчас поднимет на смех. Внутренности вибрировали от нарастающей тревоги — неминуемости немедленного расставания и продолжения холодной войны, растянувшейся на неопределённый срок. Гретта старалась связать руки невидимой верёвкой, чтобы больше не истязать себя, но в конце концов всё равно впилась ногтями в ладони, оставляя красные полумесяцы. Вдруг стало так душно, словно воздух стремительно нагрелся. И это подсказывало, что стоит сворачиваться, поскорее закончить блефовать. Она набрала в грудь побольше воздуха и на выдохе произнесла: — Всё. Никак, никогда, ни за что Гретта не подставится, не признается в том, как ей его не хватало. «Выкуси и подавись», — разочарованно думала она, смотря уходящему Иорвету вслед. Бесчувственному, эгоистичному и холодному. Но за что, мама, зачем? Почему такому красивому? Как теперь это развидеть — вот главный вопрос.