Проклятые

      Киаран испытывал бессилие перед захлестнувшей его лавиной мыслей. Не то чтобы им была свойственна последовательность. Чаще всего они, как и эмоции, отличались хаотичностью и разрозненностью. И всё же неспроста среди людей говорили: «Чем сосуд наполнен, то из него и льётся».       Осознание допущенных ошибок за минувшие дни, горечь предательств, усталость от постоянного нахождения в пути и периодических стычек на грани жизни и смерти — всё это привело к эмоциональному выгоранию. Уже не было, как раньше, никаких сил и желания, чтобы оттягивать момент его наступления. Оставалось только бездумно действовать, имитируя активность.       Киаран мог изобразить дружелюбие на публику. Быть добрее к себе, к сожалению, нет. Поэтому он занимался самокопанием в поисках какого-то импульса, невидимой искры, способной зажечь былой огонь.       Погружённый в этот процесс, Киаран лишь краем сознания отметил царящий в предбаннике беспорядок. То, что предстало перед глазами, неосмысленно проплыло на манер мушек. Но он не был абсолютно слеп. Волнение пробежало по всему телу, сковало движения, стоило в поле зрения показаться маленькой босой ступне с поджатыми пальцами, которая в качестве опоры была выставлена на невысокий табурет. Киаран оцепенел, когда из-за приоткрытой двери донёсся негромкий, но сладкий и протяжный стон женского удовольствия. Голову прошибло вспышкой понимания, а тело, против воли отозвавшееся на увиденное, выдернуло из мира иллюзий.       Сны были немилосердны к нему. Ставили в известность о том, что он мог бы услышать, находясь на месте Иорвета. Поэтому, узнав голос Гретты, Киаран поспешил уйти. Надежда поскорее всё забыть ещё долго не покидала его.       Когда Киаран запер увиденное и услышанное за семью замками, к нему вернулось прежнее расположение духа. Он наблюдал за течением своих мыслей. Других — обращённых в душу, а не в плоть. Они оказались не менее болезненными, но их хотя бы можно было заглушить. Стены поместья стали клеткой. Поэтому Киаран и сам не заметил, как под конец ночной прогулки оказался среди постояльцев таверны.       Рядом сидели самые обычные мужики: местные пьяницы и трудяги, которые не представляли свою жизнь без выпивки. Они обсуждали последние новости и гудели, словно были одним большим разъярённым ульем. Народ захлестнули радость перемен и предвкушение нового, светлого будущего. Саския была практически приравнена к божеству, а Иорвета признали всеобщим избавителем от бед. Если бы раньше кто-то сказал, что скоя'таэли будут наводить в городах порядок, его подняли бы на смех. Но это стало реальным.       Альдерсберг жил торговлей, но ему долгое время приходилось существовать под гнётом разбойничьих группировок. Наместник был с ними заодно. И если бы не Саския, в городе бы по-прежнему творился произвол. К Киарану подсаживались, в его рёбра залихватски тыкали локтями. Люди расспрашивали о подробностях. Сохраняя внешние весёлость и дружелюбие, он просто позволял этому происходить.       В конце концов он напился до такого состояния, что говорить с ним стало бесполезно. Апатия заставила Киарана лежать на столе и смотреть в стену пустым взглядом. Всё внимание было направлено на мысли. Не свои, как он теперь понимал, а чужие. Навязанные извне моральные ценности и установки, которые нуждались в существенной корректировке. Почему он считал, что среди своих не могло быть предателей? И как сильно был подвержен идеям расизма, даже не подозревая об этом?       Вокруг звучали чужие голоса. Киаран не цеплялся за них, не придавал им значения, отодвинув на второй план. В конечном итоге этого он и добивался, выпивая. Просто хотел наблюдать за стремительным движением внутри себя, словно его мысли — это быстротечная река. Силуэты людей сменялись друг за другом. Раскачивались, как ветви деревьев на ветру. Голоса утихали, мысли приостанавливались. Глаза слипались, а сознание плавало вверх-вниз, будто колыхалось на волнах. На плечи медленно опускалось что-то тяжёлое, как одеяло, и сон заключал его в спасительные объятия, погружая окружающее пространство в темноту.       Вдруг возникла рука. Затянутая в короткую кожаную перчатку, с изображением летящей птицы на изящном запястье. Киаран лениво проследил за тем, как, воровато проскользив по столу, чужие пальцы подобрались к его кошелю. И сжались вокруг горловины, утягивая тот прочь.       Что? Какого?..       Киаран сделал стремительный, как ему показалось, выпад. Но вместо вора удалось схватить только воздух. Пришлось вставать на ноги. И пол затрясся под ними. По всей видимости, пьяный мозг выдумывал нереалистичные сценарии. Киаран убедился в этом окончательно, когда на пути ему так некстати подвернулась лавка, заставив выругаться от пришедшегося в колено удара. Столы превратились в непреодолимую преграду. Киарану оставалось лишь стоять на месте и мрачным взглядом из-под бровей буравить худую спину долговязого вора. Который — в этом не было сомнения — нарочито медленно прикрыл за собой дверь, словно в потеху над беспомощностью жертвы.       Вмиг опустевшая таверна продолжила прыгать перед глазами. В этот момент Киаран особенно остро ощутил себя проигравшим.       Новый день не задался с самого начала. Киаран не помнил, как добрался до поместья, а до кровати и подавно. Голова раскалывалась. Жутко хотелось пить. Тело ломило от усталости так, словно ночью приходилось разгружать телеги.       Сидя в обеденной зале, он ковырял ножом застывший на столе воск. Когда появились Иорвет и Гретта, Киаран вместо приветствия досадливо поджал губы. Он ничего не мог с собой поделать: эти двое сверкали почище новых монет. Окончательно его добила вскользь брошенная фраза:       — Ты чего такой помятый? Весёлая ночь выдалась?       Гретта заливисто рассмеялась. Его не покидало чувство, будто он расслышал в её голосе нервные нотки. Словно при внешней беззаботности наружу выливалось внутреннее напряжение.       Но откуда ей было знать, что Киаран стал свидетелем того, чего не хотел? Должно быть, она так же, как и он, с подозрением относилась к переменам. Если раньше над Иорветом и Греттой нависали грозовые тучи, то сейчас над ними светило солнце.       Как и прежде, Иорвет коршуном вился вокруг. Вряд ли он это осознавал. Если бы ему хоть раз удалось взглянуть на себя глазами Киарана, многие вопросы отпали бы сами собой. С этими двоими было всё ясно. Они были слепы, винить их бессмысленно.       Киаран ленивым взглядом провожал служанок от дверей к столу и обратно. Предпочитая прикидываться ветошью и игнорировать суровые пассажи Иорвета по отношению к Гретте и её умилительное воркование в ответ. От этого внутри всё мелко дрожало, а стоило Киарану вспомнить ночную оплошность, как зубы начинали скрежетать.       В попытках абстрагироваться он старался представить себя в другом месте. Там, где в центре зияла чёрная дыра. Она символизировала поток его мыслей и, находясь посередине, как бы уравновешивала душевное состояние. Стоило нежелательным звукам прорваться в это пространство, как круг смещался, ускользая из центра. Что невероятно бесило, потому что Киаран старался добиться внутренней неподвижности.       Как назло, все вокруг словно сговорились, чтобы вывести его из себя. Поэтому, когда фоновое мельтешение окончательно осточертело, он резко перехватил оказавшуюся поблизости служанку за запястье.       В карих глазах напротив всего на мгновение мелькнул испуг. А после в них произошла разительная перемена, словно их обладательница заняла выжидательную позицию. Логично, хотя довольно смело для прислуги. Она не сделала ничего плохого, просто поставила перед ним еду. А теперь прямо смотрела перед собой, и её взгляд как бы говорил: «Моей вины здесь нет, и если ты сделаешь мне больно, то тебя станут считать самодуром».       В обеденной зале повисла такая тишина, что каждый услышал, как Иорвет отложил приборы. И с твёрдостью в голосе произнёс:       — Отпусти девушку, Киаран.       Киаран машинально ослабил хватку, и служанка стала настороженно отдаляться, потирая руку. И вдруг он заметил, как рукав её платья задрался и на запястье мелькнули знакомые очертания татуировки.       Может, Киаран слишком резко поднялся, может, его выдало лицо, которое переменилось от осознания и гнева... Но перед глазами тут же зарябил стремительно сброшенный белоснежный фартук. А потом послышался оглушительный звон бьющегося стекла.       Воровка не нашла ничего лучше, чем эффектно выброситься в окно. Лучше бы ей было действительно покончить с собой, но первый этаж, к сожалению, располагал только к побегу.       Киаран без промедления устремился за ней. Оставив за спиной удивлённые возгласы Гретты и недовольство Иорвета. «Какого d'yaebl, Киаран?» — его голос кольнул затылок.       Самому бы знать. Как так получилось, что правую руку командира столь нагло и вызывающе обворовала женщина? Более того, самая обычная служка с дурацким чепчиком на голове. Она так и не сняла его — вот он мелькнул у забора, через который та перемахнула с такой легкостью, будто делала это каждый день. Киаран не сразу понял, как у неё вместо юбки появились штаны. Должно быть, они скрывались под фартуком.       Адреналин придал Киарану сил, он бежал так быстро, как мог. Задействовал все навыки и опыт. Но они не могли сравниться с тем, что демонстрировала воровка. Очень быстро пришло осознание, что за этой расторопностью должны стоять постоянные тренировки.       Каким-то магическим образом, будто на помощь приходила неведомая сила, ей удавалось совершать прыжки без разгона, с разной высоты — в том числе той, которая превышала её собственный рост. Киарану было практически больно на это смотреть. Чужие колени и позвоночник испытывали неимоверную нагрузку. Но, по всей видимости, воровка умела здраво оценивать свои силы. Оттого приземлялась мягко и почти неслышно. Может, всю жизнь училась этому у кошек?       Для неё будто не существовало преград. Любые ограждения она преодолевала так, словно переступала через порог комнаты. Любую высоту домов и крыш брала так, словно поднималась по ступенькам. Приблизиться к ней было нелегко, но, когда смог, Киаран понял, что этого недостаточно, для того чтобы её поймать. Воровка оказалась слишком гибкой и изворотливой. Едва он потянулся, чтобы схватить, как она наклонилась, согнула колени и выставила перед собой руки, ныряя вниз. Это было немыслимо! Она совершила неизвестный ему манёвр — прижала голову к плечу и, перенеся вес на лопатки, перекатилась на бедро. Благодаря чему оказалась в таком месте, в котором Киаран не ожидал её увидеть. И тем более не надеялся снова упустить, что отозвалось новым приступом раздражения.       Он увидел, как она ускорилась, и это сразу заставило нервничать. Если кто-то координировал движения своего тела из статичного положения настолько хорошо, то на что он способен при разгоне, верно использовав силу инерции?       Рано или поздно удача должна была отвернуться от этой ловкачки. Наверное, она и сама это понимала, когда, загнанная в угол на крыше голубятни в конце города, пошла на риск. Справедливо рассчитала его как оправданный — вряд ли намерение Киарана придушить её голыми руками можно было посчитать двусмысленным. На долю секунды его поразила та лёгкость и решимость, с которой она отважилась на самоубийственный шаг. Опершись руками о деревянное ограждение, воровка подпрыгнула, прижимая ноги к груди. Наклонилась и перенесла их вперёд, совершив толчок. Вспорхнула в воздух и — он уже не мог этого видеть — стремительно сорвалась вниз с третьего этажа.       Вокруг всё стихло. В наступившей тишине можно было услышать барабанный бой крови в ушах и свистящее дыхание в грудной клетке. Заставив себя успокоиться, Киаран с опаской приблизился к краю. В голове раздавались гул и писк, как если бы напряжение передавалось звуком. Отчего-то Киаран с некоторым сожалением ожидал увидеть внизу изломанное тело. Но хватило лишь поверхностного осмотра, чтобы все мысли исчезли.       Он спрыгнул с крыши голубятни, взялся за ручку и распахнул дверь. Опёрся плечом о косяк, сложив на груди руки, пока побеспокоенные птицы хлопали крыльями, закрывая обзор. Его взгляд был прикован к раскрытому окну, к защитной сетке, разорванной в клочья, свисающие по краям рамы.       — Ты была здесь раньше? — просто спросил он.       Воровка сидела, сгорбившись, под окном, обняв руками колени и спрятав в них голову, как побеждённое животное, принявшее безоговорочное поражение. По крайней мере, так казалось внешне. Но с чертовки станется припасти для него сюрприз. Нож в рукаве, например.       — Нет, — прозвучало приглушённо.       Киаран зашевелился.       — Значит, — и сделал несколько шагов навстречу, приблизившись, — это была импровизация.       — Вся моя жизнь — импровизация, — раздражённо выплюнула она. Должно быть, её напрягал этот разговор, сбивал с толку.       — Звучит... — Киаран хотел поставить точку в этом диалоге и перейти к другому, но воровка, пытаясь использовать эффект неожиданности, рассекла ножом воздух.       — Ауч, — он был готов, но его всё равно кольнула обида. Ему хотели подрезать сухожилия, это серьёзное увечье.       Киаран повернулся боком и с ноги выбил нож из её рук. Тот отлетел, гремя, в кормушки голубей. Чуть не убил одного. Воровка схватилась за запястье, молча прижалась к полу. Киаран хотел пресечь этот блеф как можно скорее, пока она ещё чего не выкинула. Поэтому, оказавшись рядом, перехватил её руки.       На удивление, ножа в них не нашлось. По-видимому, Киаран её задел, и ей просто было больно. Теперь на него исподлобья сверкала глазами пойманная ласка. Со съехавшим набекрень чепчиком. Такая же ловкая, юркая и живая.       Она наконец показала ему свой страх, который дрожью отзывался в руках. Но всё, что Киаран мог, — мысленно сравнивать её с грациозным животным и восторгаться пластикой тела.       Откуда взялись в нём эти странные перемены? Он искал ответа и не находил. Не обронил ни слова с тех пор, как с пристальным вниманием начал изучать свою находку вдоль и поперёк. Может, он слишком увлёкся, а может, к его лицу прилипла дурацкая улыбка — уже не разобрать причин того, почему воровка яростно взвилась, принявшись бодаться. С таким пылом, словно была готова поставить на кон свою жизнь.       Буйствующую под ним стихию удалось утихомирить не сразу. Пришлось попотеть: воровка казалась тонкой, как ивовая ветвь, но под одеждой скрывались сильные мышцы. Лишь когда она, полностью обездвиженная, заёрзала на полу и стала метать взглядом молнии, к Киарану наконец пришло понимание такой стремительной смены чужого настроения. Он рассмеялся, выпуская девушку. Поднял руки в примирительном жесте.       Воровка покосилась на него с подозрением. Похоже, его действия расценили превратно.       Объятый восхищением, он зачесал наверх мешающуюся чёлку.       — Как ты это сделала? Где этому научилась? — стал он сыпать вопросами, даже не до конца понимая, о чём именно спрашивал. Попросту был не в силах осознать увиденное. — Ты обязана дать мне пару уроков. То, что ты делала… Все эти трюки. Как это называется?       В её лице какое-то время читалась растерянность, а затем она стремительно помрачнела, словно осознав что-то.       — Ты что, больной? — в её голосе было больше утверждения, чем сомнения. Поэтому серьёзность нашла к Киарану самый короткий путь.       — Выходит, больная здесь ты, раз полезла к одному из скоя'таэлей. Что, не заметила целый отряд во главе с предводителем? Совсем не разбираешь, кому прислуживаешь?       Эти слова должны были подействовать на неё отрезвляюще. Как пощёчина или купание в ледяной воде. Но она лишь распрямилась и с нескрываемой гордостью ответила:       — А я не смотрю, у кого беру.       Киаран фыркнул, скрещивая руки.       — Не всё в жизни происходит по намеченному сценарию. Рано или поздно удача должна была отвернуться от тебя. Это произошло сегодня. Произойдёт снова…       Воровка отмахнулась от него, как от назойливой мухи.       — Ты хотел у меня учиться.       — С чего это вдруг такое одолжение?       — Я тебе уроки, а ты забудешь случившееся, — она пожала плечами, усевшись перед ним с деловым видом. — Мне близко нагретое место.       — Платят мало. Поэтому воруешь?       От этого вопроса она оживилась. И стала отвечать с таким жаром, словно только и ждала, чтобы у неё поинтересовались:       — Да нет же. Как ты не понимаешь? Разве нам только что не было весело? — Киаран с сомнением покосился на неё. Веселье — это последнее, о чём он думал, когда пытался её поймать. — Повседневная жизнь — скука смертная. Тебе никогда не хотелось ощутить что-то новое? Твоё тело никогда не просило движения, нагрузки? — Он кивнул в ответ на её слова, так как по себе знал, что чем больше мышц, тем сильнее зависимость от тренировок. — Раньше мне было достаточно просто переодеться в мальчишку, подрезать чью-то вещь — это не обязательно деньги — и броситься в бег. Бежать, пока лёгкие не станет жечь.       Киаран не скрыл улыбки, ему был близок азарт выхода за пределы своих возможностей.       — Но ты один из немногих, кто побежал за мной. И единственный, кто догнал. Ты не пытаешься меня убить. Ты доставил мне этим огромное удовольствие, хотя поначалу мне казалось, что… На самом деле хочу сказать, что я тебе благодарна, — она выдала это, не сбавляя градуса горячности, и на последнем слове закрыла рот рукой, выпучив глаза.       Киаран присвистнул. В ответ не столько на скоропалительное признание, сколько на собственные мысли. Он всегда считал, что Иорвет главный инициатор сумасшедших, опасных идей. Неспроста ведь Киаран выбрал его сторону? Значит, у него имелась потребность в подобном обществе. А тут такое… Нет, такая.       Смирившись с тем, что сболтнула лишнего, она молча смотрела на Киарана. По-видимому, ожидала услышать вердикт. Тот смотрел в ответ, разглядывая её лицо, в чертах которого так гармонично отражалось смешение эльфской и человеческой крови. Он искал в себе прежние негативные эмоции и не находил. Девица оказалась и впрямь талантливой, такой не стыдно попасться.       — Я буду ждать тебя сегодня в яблоневом саду, на закате, — Киаран поднялся, вихрь маленьких белых перьев — за ним. — О работе можешь не беспокоиться, я всё улажу. Как твоё имя?       — Эивин.       Он улыбнулся и понимающе кивнул. Имя, обозначающее ветер и ураган, быстро воодушевляющийся, легко входящий в азарт, идеально подходило его хозяйке.       Сад тонул в красноватых лучах закатного солнца. За время ожидания Киаран успел сгрызть несколько яблок, которыми поначалу хрустел с заметным энтузиазмом. Когда догорающее, уже совсем не греющее светило практически скрылось за горизонтом, волнительное чувство предвкушения внутри упало вниз. Как выпущенное из рук недоеденное яблоко.       Его взгляд блуждал от одного дерева к другому, пока не спотыкался об удлиняющиеся тени, которые Киаран ошибочно принимал за движение чего-то живого. Он старался придать своему лицу бесстрастное выражение, пока в сердцах клял себя наивным, обманутым дураком. Воровка попросту сбежала, прихватив с собой его золото, которое и не думала возвращать. Оставила его, как говорят люди, с носом. По-видимому, человеческая кровь брала в ней верх. Чтобы горечь лжи не ощущалась так сильно, можно было хотя бы усомниться в её честности. Но он не сделал даже этого. Оттого и побрёл к поместью в более упадническом настроении, чем был днём раньше.       Киаран не торопясь пересёк сады, идя вдоль деревянных оград. Обогнул фонтан и скамейки, избегая общества отдыхающих собратьев. И наконец остановился. Чтобы попасть внутрь, ему оставалось сделать пару шагов по ступеням вверх. Но он замер в странной нерешительности. Будто отказывался принимать реальность, всеми силами ей сопротивляясь.       Бессмысленное занятие — утопать в грёзах, мечтая что-то изменить, заставляя себя надеяться. Судьба за него уже всё решила. Вполне однозначно и недвусмысленно расставила точки в нужных местах. А он всё хотел исправить одну из них на запятую. Как же глупо.       Киаран потряс головой, словно это могло каким-то образом упорядочить мысли. Сделал первый шаг, чтобы тут же остановиться. Под ноги, громко бряцая, с высоты упал кошель. Сердце забилось чаще, губы невольно тронула улыбка. А задорный женский голос спросил:       — Ты готов?