Проклятые

      Медленно пробираясь сквозь тесные улицы Вергена, Гретта всё сильнее ощущала тяжесть в груди, которая заставляла дыхание замедляться. Казалось, будто невидимые руки сжимают сердце, не давая возможности справиться с этим подавляющим чувством.       Сосредотачиваясь на звуках и запахах, Гретта осторожно делала шаг за шагом вперёд. Шум разговоров, отражающихся от городских стен, постепенно стихал, переплетаясь со скрипом деревянных дверей: жители возвращались в свои дома. Она обращала внимание на каждую мельчайшую деталь, проходя мимо жилых зданий и лавок, убеждая себя, подкрепляя уверенность в том, что находится в знакомом окружении, среди примелькавшихся лиц и предметов.       Но увы, тщетно. Остановки под светом горящих фонарей не позволяли почувствовать тепло, а сквозь настежь открытые окна не доносилось привычных ароматов. Гретта так и не смогла найти прежнее умиротворение в этих маленьких моментах, в которых раньше её тревожные мысли отходили на второй план.       На грубой каменной мостовой собственная поступь звучала глухо, темнота поглощала всё, до чего могла дотянуться. Воспоминания о встрече с Роше переплетались внутри странным клубком приятного волнения и отголосками страха.       Гретта осторожно прикоснулась к шее, чувствуя наливающиеся синяки. Рука задрожала. Кто мог предвидеть подобный исход?       Сердце забилось сильнее, стоило приблизиться к своему дому в тенистой части города, куда свет фонарей проникал внутрь только слабыми лучами.       Воздух полнился запахом сырости, словно каждый камень хранил в себе память о прошедшем дожде. Гретта задержала дыхание, готовясь к тому, чтобы переступить порог своего дома. Там темнота исчезнет, уютная обитель, наполненная теплом и безопасностью, встретит её с гостеприимными объятиями. Можно будет заварить себе чай и устроиться в кресле под пледом, с книгой в руке, ведь вещи с похода уже разобраны.       Стоило пальцам ощутить латунную прохладу ручки двери, как Гретта отдёрнула их, словно ошпарившись. Тени недавнего прошлого ещё не покинули её: от этого чувства не под силу отделаться. Нельзя приносить с собой в дом негатив — только не в это светлое место, только не теперь, когда в жизни всё едва начало налаживаться.       Уставшие ноги гудели, подгибаясь, всем нутром она чувствовала, как тело, словно обвитое тысячью ниточек, тянуло внутрь, в спасительный коробок из стен, пола и крыши. Гретта мотнула головой, вытряхивая оттуда навязчивые мысли. Нашла для себя опору в виде перил и погрузилась в глубокие раздумья.       Колодец на заднем дворе хорошо просматривался из-за оголившихся крон деревьев. Трава, должно быть, совсем пожухла за время её отсутствия, и теперь вместо зелёного настила в походе за водой Гретту будут ждать комья грязи, если дожди продолжат идти так часто.       Но это ничего, это она переживёт, в особенности благодаря тому, что Иорвет в последнее время прочно обосновался где-то рядом. Намного ближе, чем когда-либо ещё. С момента их первой и единственной близости он словно задался целью вытеснить из её окружения посторонние элементы. В разряд таковых мог попасть чуть ли не каждый встречный. Но если уж всё-таки настал период любовной лихорадки, в которую нельзя насытиться друг другом, значит, на плечи Иорвета ложатся все те обязанности по дому, которые по его наводке выполнял Киаран.       Гретту с Иорветом ждёт по-новому разделённый на двоих быт и что-то ещё…       Фоновое беспокойство не оставляло её, словно глаз царапала случайно залетевшая соринка. Произошедшее в штабе Синих Полосок Гретта никогда не забудет. Она знала, что по возвращении в Верген вторая часть плана по обману Филиппы должна воплотиться в жизнь. Знала и участвующих в нём лиц. А когда всё закончилось и Иорвет с Киараном благополучно вернулись, смогла наконец спокойно выдохнуть.       И вспомнить, что без её внимания оставалась одна немаленькая, весьма значимая деталь. Гретта не прощалась с Роше, когда уезжала в Альдерсберг, кроме того, в последнее время они не особенно ладили. Им также нужно было обсудить кое-что важное — зачатки расплывчатых и невнятных недоотношений.       Не стоило с этим тянуть, один лишь намёк, и Иорвет вспыхнет, как спичка. Взрывной характер — ничего не скажешь. Вдобавок, как теперь выкручиваться с этими следами на шее? Гретта понятия не имела. С одной стороны, солги она, правда всё равно выплывет наружу, потому что Иорвет перевернёт Верген вверх дном. С другой, если она скажет правду, то только подскажет дорогу. В обоих случаях Иорвет представляет угрозу для Роше.       А Роше этого не заслуживает, он не виноват. Изолированному от остальных участников дела, задыхающемуся от нехватки информации, ему ничего не оставалось, кроме как накручивать себя, сидя запертым в четырёх стенах. Там в опьянённом алкоголем мозгу прочно закрепилась одна-единственная мысль, в которую он свято верил: Геральт мёртв, ведь сам же убил его.       Но Геральт жив — слава богу, Иорвет с Киараном вытащили его из воды и буквально с того света. Это была ещё одна новость, которой Гретта надеялась поделиться с Роше. Кто, если не она, перескажет ему дальнейшее развитие событий, за которым он не мог наблюдать? Только ей и представлялся такой шанс, причём вне всяких подозрений со стороны Филиппы, что в их ситуации было решающим.       Когда Гретта пришла в штаб Синих Полосок, её, поджав губы, встретила Бьянка. А вместо Роше — лишь его оболочка. Так странно было видеть его таким подавленным, все эмоции считывались по лицу, а с учётом рода его занятий происходящее казалось натурально диким.       Бьянка отговаривала, мол, бесполезно, не пытайся, до него не достучаться. О чём Гретта думала? Слишком много на себя взяла в попытках совладать с пьяным человеком.       Случилось страшное, такое, чего раньше видеть ей не доводилось. В простонародье это явление называлось «белочкой», однако Гретта была знакома с ним только понаслышке. Возможность лицезреть воочию представилась самым неприятным образом — через попытку удушения.       Чтобы привести Роше в чувства, Бьянка внезапно вылила на него ведро ледяной воды. Потоки которой случайно омыли и Гретту, чьи надежды на помощь уже начали истончаться. В тот самый момент, когда она задыхалась, единственное, о чём она могла думать, было всего лишь вдохнуть полной грудью и впустить живительный глоток воздуха в лёгкие.       В этот день Гретта по-настоящему осознала, насколько сложной — с пометкой «невероятно» — жизнью жил Роше. Она не просто посвящена тайнам, маскам и скрытности, а неотъемлемо связана с нечеловеческим напряжением. Каждый день он встречал угрозы, разрываясь между своей настоящей личностью и ролями, которые ему приходилось играть.       Это оказывало на него огромное давление. И чтобы справиться с моральной нагрузкой, Роше стал искать выходы из этой ситуации. Периодически, под предлогом посиделок с друзьями или наедине с собой, он обращался к выпивке. Никто не мог сказать, что у него проблемы или что он алкоголик, потому что Роше прибегал к этому средству только для облегчения стресса и не злоупотреблял им в обычной жизни.       Но вода камень точит, не так ли?       Несмотря на то что он скрывал своё пристрастие от окружающих, внутри него горела битва. С одной стороны, Роше был прекрасным шпионом, всегда находившимся в нужное время в нужном месте и выполнявшим свои задачи безупречно. С другой — он становился зависимым. Эта двойственность разрывала его изнутри, но он находил силы продолжать свою опасную работу.       Гретта не знала наверняка, связана ли белая горячка с постоянными возлияниями или могла настигнуть любого переусердствовавшего с выпивкой человека. Более точные сведения можно было найти лишь в её мире, в эпоху массового книгопечатания и широкого распространения интернета. Но это было и ни к чему, помочь она всё равно ничем не могла. Роше сделал выбор и не нуждался в оценке своих решений. Кто знает, что творила бы Гретта, будь она на его месте.       Оглядываясь на то, что ей довелось видеть из жизни Роше, Гретта уверенно заключила, что предпочла бы сброситься в пропасть. У неё не было подобной выдержки. Видеться с Филиппой на постоянной основе, контролируя каждую мышцу лица? Ей с лихвой хватало тех часов, которые она вынужденно провела в её компании. Опасения, что твою голову могли сканировать и читать бившиеся в страхе о череп мысли, грозились перерасти в невроз. Знание, что тебя могут поджарить до состояния стейка «well done» или просто превратить в горстку пепла по щелчку пальцев, сил и решимости не придавали. Подобные размышления наверняка были постоянными спутниками Роше, даже с поправкой на то, что ранее ему могли встречаться не менее опасные противники.       И возвращаясь к мысли о камне, который точит вода. В то время как Роше продолжал идти по тонкой грани между долгом и личной жизнью, незаметно для окружающих он сходил с ума. Спустя несколько часов после «пробуждения», устроенного Бьянкой, Роше рассказал, что видел. Реальность и воображение перемешались, исказив мышление. Он видел и слышал неправдоподобные вещи — хотя на тот момент свято верил в их подлинность. А параноидальные иллюзии, ощущение преследования и угрозы сделали его неспособным отличать пьяный бред от действительности. Что привело к потере контроля над своими действиями и поведением.       Роше — и потерять контроль. В этом предложении было два лишних слова, и Гретта, между первым и последним привыкшая ставить знак равенства, абсолютно не была готова к попытке убить себя.       Бальзамом на душу для него послужили слова о спасении Геральта. А вид багрово-красной шеи Гретты, позже отёкшей, а затем постепенно сменившей красный цвет на синий, придал его лицу необычное выражение вины.       По мнению Роше, разы, в которые он ошибался, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Иорвет любил говорить подобное и бывал таким же упёртым. Вообще, с ними обоими было трудно — порой Гретта ощущала себя бараном, бившимся в каменные ворота, — но узнавать, в какой мере сложно с каждым по отдельности, она не собиралась. Может быть, Роше и стал бы мягче, если бы она была с ним, но как-то не верилось. Кроме того, ей не хотелось приписывать себе несуществующие заслуги, будто бы она меняла других. Если кто-то меняется, значит, в нём есть к этому предрасположенность. Не всегда внешние обстоятельства могут как-либо воздействовать. Встречаются и такие монументальные изваяния, как Роше. Ему бы страной руководить.       Но точно не сердцем Гретты.       Хуже уже точно не будет, а повторения приступа агрессии с виду не ожидалось. Поэтому, когда ушла Бьянка, собравшись с силами, Гретта сказала то, что, как надеялась, не будет воспринято так же остро, как предполагаемая смерть Геральта:       — Я бы выбрала более подходящее время, Роше, но его никогда нет. Поэтому надеюсь, что ты воспримешь мои слова правильно.       Она видела, что Роше напрягает один только неосторожный намёк на проявленную слабость. Поэтому поспешила продолжить, выкладывая как на духу:       — Мы вместе. — И в это «мы» каждый должен был вложить правильный смысл. — Поэтому теперь ты знаешь, что мой ответ — нет.       — Я понял, — Роше сказал это, стиснув зубы, и, сидя на кровати, позже расслабленно откинулся на стену. — У меня не было шансов.       — Не говори так, — казалось, её возмущение шло из самого сердца. — Я высоко оценивала и по-прежнему высоко оцениваю все твои достоинства. Ты многое сделал для меня…       Её остановила вскинутая в воздух рука, призвавшая к молчанию.       — Как и ты для меня.       — Я? — неверяще и недоумевающе переспросила Гретта.       — Ты, — подтвердил Роше и уставился невидящим взглядом в противоположную сторону. — Не буду пускаться в пространные рассуждения о том, как ты всё время вытаскивала меня…       — Я вытаскивала? — Гретта не хотела вызвать у Роше приступ мигрени, просто не могла ничего поделать с вырывающимся изнутри удивлением.       Роше прикрыл в раздражении глаза, будто бы говорил с неразумным ребёнком. Или дело в том, что приходилось вести речь о подлинных чувствах? Но в конце концов открыл их, и во взгляде можно было прочитать понимание того, что перед ним человек, с которым до этого он ничем не делился. В представлении Гретты Роше оправдал её неведение, поэтому снисходительно пояснил:       — Мне всегда казалось, что это была ты, — он ухмыльнулся, и в этом его жесте Гретта разглядела горечь, — неважно. По крайней мере, тебя было очень много, и этого достаточно для того, чтобы я был благодарен. Мы все смотрим не в ту сторону…       — Где-то начиная с начала, я не совсем уверена, что понимаю тебя…       — Ты поймёшь, — улыбнулся Роше. — Дай мне немного времени, я покажу тебе. Как показала мне ты. Сейчас я уверен, что наша встреча не была случайностью, теперь мы оба смотрим в правильном направлении. Так или иначе всё закончилось так, как должно было. Я же вечно блуждал где-то…       — Все мы заблудшие души, — как могла, она попыталась поддержать его.       — В то время как Иорвет смотрел только на тебя, — он неожиданно закончил свою фразу, и получилось, что Гретта невольно перебила его.       Она так бы и застыла с раскрытым ртом, но, прежде чем Роше дал ей переварить услышанное, раздалось продолжение:       — В отличие от меня. Поэтому и сказал, что без шансов. Впрочем, прости, со мной у тебя их тоже нет.       — Вмешался кто-то четвёртый и стал смотреть только на тебя? — Гретта всхлипнула и утёрла скатившуюся из уголка глаза слезу.       Она не заметила, как разговор приобрёл этот сентиментальный тон, поэтому сама удивилась своей чувствительности.       — Ну вот, ты всё поняла.       — Я должна расстроиться? — голос Гретты дрогнул. Ей хотелось одновременно плакать и смеяться. — Я же так старалась завоевать тебя.       Роше встал. Протянул руки в по-медвежьи нелепой попытке обнять, но так и остался стоять. Наверное, счёл, что запах перегара сразит её сильнее слов.       — Ты очень старалась, — кивнул ей Роше. — Теперь при каждой нашей встрече я буду говорить тебе спасибо. О, вот и ты. Спасибо, Гретта.       Он ошибся. Можно было загнуть палец второй руки. Потому что смысл сказанного потонул в плаче.       Это самое лучшее расставание, которое можно было представить.       Роше не был монументальным изваянием. Просто Гретта не оказалась тем внешним фактором, который бы спровоцировал его на изменения. Этим фактором стал кое-кто другой.       Наконец-то он понял.       Как однажды поняла Гретта, когда сложила дважды два. В прошлом Бьянка не была по-настоящему груба с ней, она просто ревновала.       Гретта ещё раз всхлипнула, стоя на крыльце своего дома. Страх, волнение, радость — всё перемешалось внутри.       Иорвет всегда смотрит на неё… Раньше, когда она оглядывалась, видела лишь ненависть. Так что спустя какое-то время перестала это делать. Гретта поэтому проглядела изменения в Иорвете, или он просто скрывал?       Она фыркнула себе под нос. Наверное, второе. Он же весь из себя павлин, то разноцветные пёрышки покажет, то задом повернётся.       Посмеявшись над сравнением, она взялась за ручку, заметив, что дверь открывается без ключа — это нормально, когда живёшь с кем-то, — и вошла внутрь.       Но на пороге внезапно застыла, испытывая странное чувство.       Уставшая, во всё ещё влажной одежде, Гретта представляла, что дом примет её, как старого друга. А ощутила лишь ознобление. Обстановка внутри казалась незнакомой и какой-то неправильной. Обычно уютные предметы мебели и пышные шторы выглядели мрачно. В тусклом свете уличных фонарей она заметила странное расположение вещей, как будто кто-то их не переставил, а снёс под горячую руку. В воздухе отчётливо различалось продолжительное отсутствие хозяев и тем ярче — нынешнее присутствие одного из них.       Взлома не было — дверь открыли ключом, поэтому, понимая, что не одна, Гретта огляделась. И тут заметила Иорвета в дальнем углу комнаты. Тот сидел в кресле перед окном, повёрнутый к ней спиной, и лишь его слабый силуэт был различим во мраке. Запоздалый липкий страх стиснул сердце костлявыми пальцами, прижалась тревога. От, казалось бы, привычного вида Иорвета исходило нечто угрожающее.       Неожиданно всё, казавшееся таким знакомым и понятным, стало чужеродным. Лицо Иорвета скрывалось в тени, лишь глаза сверкали неясным светом. С загадочным видом он смотрел на флакон, который прокручивал в руке. Грани хрустального сосуда переливались жёлтым и изумрудным цветом. В голове Гретты вспыхнуло озарение, что столкнулась она с тем, с кем и чем не следовало бы.       Между ними установилось напряжённое молчание, и Гретта словила себя на предчувствии чего-то тёмного и опасного. В доме завибрировала атмосфера угрозы, и она ощутила, как в ней пробуждается бдительность и инстинкт самосохранения.       В животе принялся медленно закручиваться узел, словно давно забытый страх стал набирать обороты. Гретта старалась подавить эти чувства, надеясь, что это всего лишь временные сомнения, но по мере того как тишина сгущалась, они становились всё более настойчивыми, словно убеждая её в том, что прошлое действительно вернулось.       Вспомнились дни, когда каждый разговор мог обернуться спором и эмоции бурлили, словно кипящий котёл. Она не хотела возвращаться в то время, не хотела тратить ночи на бесконечные выяснения отношений и слёзы, проливаемые из-за недопонимания. Но складывалось ощущение, будто всё это если и не вернулось, то в ожидании дышало в спину.       Гретта рассматривала Иорвета, пытаясь разгадать его мысли, но выражение его лица скрывалось за маской безэмоциональности, словно заслоняя истинные чувства. Неужели он был намерен закрыться в себе, разрушив их близость и взаимопонимание, которые так долго строились?       — Что происходит? — сорвалось тревожное с губ, когда Гретта силилась понять, как они могли вернуться назад.       Они столько всего преодолели и должны быть сильнее трудностей. Но страх и сомнения всё равно захлестнули её, Гретта знала, что в одиночку не справиться. Чтобы держаться на плаву, следовало грести обоим.       Ожидание — лучший палач спокойствия. И в предвкушении ответа она впилась ногтями в ладони, оставляя на нежной коже следы-полумесяцы.       — Иорвет? — страх перед неизвестностью проникал в каждую клеточку, заставляя заходиться в тревожном нетерпении. Подойти ближе она смогла, но дотронуться до Иорвета по-прежнему не решалась.       Благоразумно опасалась, опираясь на опыт. Это был тот тип неуловимой природной предусмотрительности, осознание которой пронзало до глубины души, если приходилось к ней прибегнуть. Гретта не знала, что ожидает впереди, и эта неопределённость — а в случае с Иорветом и непредсказуемость — заставляла кровь бежать быстрее, словно подталкивая на пути к спасению.       Каждая мысль, связанная с будущим, была облачена в туман и повисала на невидимой ниточке. Ощущение потери контроля напоминало Гретте о её слабости и незначительности перед лихостью поворотов судьбы. Словно тёмная тень опускалась на плечи и плотно обвивала, лишая спокойствия и уверенности. Больше всего пугало не то, что может произойти — за время общения с Иорветом оформились и закрепились некоторые ожидания, — а то, что Гретта не знала, как отреагировать и что делать, какие решения принять. Ей тоже было свойственно ошибаться.       Возникшая робость принуждала быть осторожной в каждом своём шаге, в то время как всё, чего хотелось, — это укрыться в том месте, где всё предсказуемо и безопасно.       Иорвет вдруг усмехнулся, и одно это действие вызвало ворох мурашек по спине.       — Последняя порция осталась, — сказал он, потряхивая в руке флаконом. И с ядовитой оттяжкой добавил: — Моя. Скоро меня убьют. — Нарочито скучающий вид вынудил Гретту подобраться.       И ощутить ледяное прикосновение ужаса перед осознанием его слов. Внутри флакона плескалась жидкость, которая должна была погрузить Иорвета в мёртвый сон. В походе они времени не теряли — в рисовании масок смерти Гретта набила руку и отлично знала, что сделает с его лицом, когда Иорвета будто бы убьёт Роше. А дальше предстояла самая рискованная часть плана — последний, усыпив бдительность Филиппы, должен был усыпить её саму.       Несогласие с реалистичностью воплощения этой идеи вызывало у Гретты ярый протест, о котором никто не знал.       Внезапный смех Иорвета пронзил её холодом, словно сорвавшийся ветер, вызвав внешнее содрогание и внутреннюю тревогу. Это не тот смех, который вселяет в душу радость и продлевает упоение счастьем. Это скрежещущий нервы звук, который вгрызается в голову, зловещий, говорящий о неясных намерениях. Он кажется настолько извращённым, настолько выбивается из колеи обыденности, что самых стойких заставляет бояться. Он олицетворяет жестокость, цель которой — причинить боль окружающим. Создаёт гнетущее ощущение, будто кто-то наблюдает за тобой в тени, испытывая удовольствие при виде твоего страха. Такой звук заполняет пространство вокруг и давит на ушные перепонки, лишая тебя спокойствия. Вызывает мрачные ассоциации и отталкивает, заставляя думать о самом худшем, затаённом и опасном, что подкрадывается из темноты со спины.       Гретта сглотнула, но не позволила себе в малодушии сдвинуться с места в попытках защититься. Другие бури, подобные этой, уже заставали её и оставляли в памяти свои жуткие отпечатки. Ей помогало держаться напоминание самой себе о том, что и после самого страшного ненастья всегда выглядывает солнце.       — Скоро убьют, — напомнил Иорвет, будто бы в безразличии пожав плечами. — Но я ещё здесь. — Не услышав наяву, Гретта бы не поверила, что его голос может сделаться сварливым, а после, словно обратившись в меч, вонзиться в неё клинком в апогее обличающего обвинения. — А ты уже сбежала к этому ублюдку.       Гретта раскрыла рот в изумлении, застыв на месте, лёгкие обожгло от резкой нехватки кислорода. Словно сильным ударом молнии её потрясло понимание, насколько прямо Иорвет говорил о своих потаённых чувствах, о ревности, о которой раньше она не могла и помыслить. Шокированная внезапным признанием и оглушённая несправедливым замечанием, она уже хотела горячо заверить его в бессмысленности каких-либо подозрений, но так и осталась немой и неуслышанной, потому как гнев Иорвета опережал их обоих:       — Если бы я что-то испытывал к тебе, в таком случае сказал бы «не будите меня», — он открылся, раскинув руки в стороны, говоря всё это не ей в лицо, а в закрытое окно, — не надо, пусть так и остаётся. Лучше уснуть и не проснуться, — и, опустил ладони, сжав подлокотники. — Но я ничего не чувствую, — хладнокровно обрезал он и запальчиво произнёс, сжимая в кулаке флакон: — Так что плевать я хотел.       Испытывая слабость в ногах, Гретта уже стояла перед ним, готовая рухнуть на колени. Но не моля о пощаде, а сражённая ураганом эмоций. Она не могла отделаться от чувства, что вкрадчивый тон Иорвета не столько скрывал кипящую в нём ярость, сколько в действительности был криком нужды во взаимопонимании и поддержке.       Он сказал, что ничего не чувствует к ней, но в сердце Гретты не было места для такой лжи. Она отказывалась верить в эти слова, потому что прежде в его взгляде и действиях читались теплота и забота. Это всё сгоряча, возможно, под влиянием обиды или разочарования. Существовавшую между ними особую связь нельзя было так просто отбросить.       Если попытаться изобразить амплитуду колебаний его голоса, то получится маятник. Иорвет словно боролся с собой, чтобы спрятать неприглядную в его глазах истину. Гретта по себе знала, что подобное делается с намерением защититься от риска быть раненым. По всей видимости, его затопила боль, и она была полна решимости разделить её, прежде прочувствовав каждое произнесённое им слово, потому как не ждала от него, что он полностью выговорится за такой короткий срок.       Ему требовалось время, чтобы осознать и принять свои чувства, на которые она была готова прямо сейчас ответить взаимностью. Но понимала, что давить на Иорвета и настаивать на своей невиновности в измене не лучшая идея. Когда он в таком состоянии, следует терпеливо ждать и оставаться рядом, найдя в себе силы переждать бурю.       Он расслабил руку, и флакон выскользнул из его ладони. Гретта с замиранием сердца ожидала услышать треск и звон разбивающихся хрустальных граней, но его не последовало. Вместо этого надсадно скрипнуло кресло, Иорвет поднялся и встал перед ней.       Следы гнева ещё не полностью разгладились на его лице: брови оставались нахмуренными, губы были поджаты. Взгляд казался сосредоточенным и наполненным вопросами, как если бы, не позволяя себя обмануть, Иорвет не переставал помнить об осторожности.       Она разглядела кое-что ещё. Искру надежды, потому как всего на миг в его чертах отобразилась мягкость, будто втайне от самого себя Иорвет указывал ей на возможность объясниться и исправить ситуацию.       Гретта старалась дать ему понять, что осознаёт его непонимание и разочарование, причиной которых, вне зависимости от права на существование подозрений, могла быть она сама. И, не давая ему шанса убедиться в своих сомнениях, стояла прямо, не опуская подбородок, но и не задирая его. Её челюсть была слегка сжата — сильнее, чем требовалось для того, чтобы донести твёрдость своей позиции. А потому и демонстрировала уязвлённость больше, чем хотелось бы.       Гретта училась наблюдательности у Иорвета, так что, если она только дрогнет, то малейшую заминку он сочтёт за слабость. И найдёт подтверждение своим мыслям.       Наконец, на его лице стало возможным заметить небольшое расслабление, связанное — как Гретте хотелось бы — с надеждой на то, что она может рассказать правду или объяснить свои действия так, чтобы её поняли.       Когда счёт идёт на секунды, мешкать не стоит:       — Я не сбежала.       Она озвучила всего одну короткую мысль, а Иорвет уже скривился, как бы говоря, что не стоит указывать ему, какие формулировки использовать. Сбежала, укатила, провалилась — всё едино для того, кто сходит с ума от навязчивых мыслей.       — Неважно, — Гретта решила поддаться, памятуя о важности стратегического отступления. — Да, я была у Роше. А ещё у Бьянки, Иго и всего отряда.       Иорвет слегка склонил голову набок и подался немного вперёд.       Создавать алиби, используя присутствие других людей, не было продуманным шагом. И вздумай Иорвет уличить Гретту в нелепости оправданий, она бы не знала, что сказать. Но, по-видимому, у него оставался запас доверия к ней, отчего хотелось уже сейчас всё бросить и кинуться с объятиями.       Слушающий, а главное, слышащий Иорвет — это та новизна, к которой Гретта ещё не совсем привыкла, а потому обращалась к ней с осторожностью.       — Из тех, кто знает наш секрет, остались только ты, я и Киаран. Но когда вы вдвоём вернулись, почти сразу ушли. Возможно, мне нужно было предупредить тебя, что уйду. — Иорвет хмыкнул в подтверждение её слов, и после небольшой заминки она продолжила: — Я не хотела заставлять тебя переживать, но так получилось. Роше совсем один, теперь он почти полностью отрезан от нас. Ни ты, ни Киаран не могли оповестить его о состоянии Геральта, не вызывая подозрений. Я же предположила, что Роше важно услышать, что с ним всё хорошо. И он правда был благодарен.       Молчание, последовавшее за этими словами, смешалось в одно целое с напряжением, которое, должно быть, испытывали оба. Из внешнего мира не доносилось никаких посторонних шумов, как если бы их накрыли стеклянным куполом, изолируя от всего остального, лишь подчёркивая ощущение, что здесь и сейчас важны только истинные чувства и этот разговор.       И тогда к Иорвету вернулась способность испытывать положительные эмоции. Ещё совсем слабая, укромная улыбка лёгким намёком закралась в уголок губ, слегка приподнимая его.       Это подбодрило Гретту, вселяя уверенность для того, чтобы выйти на свет и встать ближе. Но стоило ей это сделать, как к ней сразу же пришло понимание опрометчивости своего поступка. Иорвету хватило всего пары секунд для рассматривания, и тут же он сделал резкий взмах рукой, завёл ту ей за спину и схватил за загривок. Притянул к себе.       — Он был настолько благодарен? — в ядовитом шипении, с выделением слова «настолько» ясно читалась вкрадчивая угроза.       Мысль о том, что, прежде чем выходить на свет, нужно рассказать о том, что произошло, пришла слишком поздно. Гретта успела выдавить из себя только «приглядись», чтобы Иорвет не делал поспешных выводов. В таком освещении нельзя было утверждать что-то наверняка. Но он, уже приставив ей нож к горлу, по-видимому, воспринял ответ за издёвку. Как будто она могла сотворить нечто подобное и хвалиться перед ним, по-садистски приговаривая: «Смотри на эти следы и познавай муки ада».       Металл холодил подбородок, вводя в спасительное гипнотическое оцепенение. Но его было мало для того, чтобы Гретта действительно поверила в серьёзность угрозы. Они проходили это, и не раз. Впрочем, хоть происходящее и можно было отнести к абсурду, смеяться не хотелось.       — Ты не убьёшь меня, — она говорила настолько ровно, насколько могла, — или мы умрём оба.       — Поверь мне, — он прошептал это как в лихорадке и только сильнее сжал её затылок, — нет никакой разницы. Это настолько маловажно, что ни один святой не заплачет.       И вот тогда её проняло. Гретта задержала дыхание, понимая резкий контраст настоящего опыта с прошлым. Живая жгучая боль в груди смешалась с головокружением, а тело охватило ощущением невесомости. Сердце бешено заколотилось, словно пытаясь вырваться из тисков страха. Глаза напротив горели ярким пламенем решимости. Гретта замерла, а мир сжался до полоски лезвия, целующего оголённую кожу. Дыхание стало поистине ценным. Каждое слово ускользало из ловушки мыслей, метавшихся в голове. Всего лишь одна ошибка могла перевесить чашу судьбы.       Потому что Иорвета, безразлично говорившего о самом себе, Гретта ещё не встречала.       — О чём ты? — язык еле ворочался, во рту словно образовалась клейковина. — От тебя многое зависит.       В представлении Гретты список «Если бы не Иорвет» можно было продолжать до бесконечности. Подтверждением тому могли послужить хотя бы те жители Вергена, которые склоняли головы в уважении при виде него.       С губ Иорвета сорвался лающий злой смех. Он не забыл отнять от горла нож — тот будто в насмешку плясал по коже.       — Это одно из самых больших заблуждений в жизни, Гретта, — он произнёс имя по слогам, оглаживая её подбородок лезвием плашмя. — Думать, что от тебя что-то зависит. Что мир без тебя рухнет. — Слыша всё это, она холодела сильнее. — Есть я или нет…       Прежде чем он произнёс самые страшные слова, Гретта прервала его, дотронувшись до руки, державшей нож.       — Не говори так.       — Не говорить правду?       — Твоя правда — ложь для меня.       Она делала совершенно противоположные спасению вещи, бог ей свидетель, но, похоже, это подействовало на Иорвета обескураживающе. Он растерялся — такое возможно? — всего на мгновение, и после этого на его лице отобразилось нечто отдалённо похожее на удовлетворение.       Так важно быть нужным кому-то.       Но долго оставаться сбитым с толку он себе не позволил. И нож по-прежнему не убирал.       — Роше перепил, а я попала под горячую руку, — взмолилась Гретта. — Приглядись, — повторила она, — внимательнее, и ты увидишь следы его пальцев.       Так как Гретта буквально была в руках Иорвета, он управлял ей, как марионеточной куклой. Вывел за затылок на свет.       — Я убью его, — сказал он с холодной решимостью, наконец отняв нож от горла и огладив её шею.       — Я не сомневаюсь в этом, — она правда верила в то, что он говорил, но также была твёрдо убеждена, что не допустит подобного. Сейчас было важнее обезопасить саму себя. — Клянись мне, — Гретта резко схватила его за ворот, и Иорвет, не ожидавший такого напора, переступил с места на место, восстанавливая баланс. За ворот брони вдруг зацепилась верёвка, служившая, по-видимому, чем-то вроде цепочки. Гретта ухватилась за неё, с удивлением выуживая на лунный свет янтарную подвеску. Сорвала с его шеи. Янтарь горел на руке, и Гретта, ещё не разобравшись толком, что чувствует по этому поводу, сориентировалась, следуя интуиции: — Клянись мне на этом, что больше не станешь меня оскорблять недоверием. Я выбрала тебя, и если мнение моё переменится, сама скажу.       — Если я увижу, как твоё мнение меняется на моих глазах, — он клацнул зубами ей над ухом. Неужели думает, что она на такое способна? — …твой хладный труп не успеет ничего сказать.       Зря старается. Он загнан в угол и благодаря неожиданной находке Гретты стоит абсолютно обнажённым перед ней. Душой нараспашку. Только протяни руку, засунь ту в рёберную клетку, и сожмёшь сердце. Он носил её янтарь — что может говорить громче слов? Но по-прежнему упирался и огрызался, хотя оставался поверженным по всем фронтам.       Почему Иорвет хранил эту тайну? Видимо, полагал, что маленький кусочек засохшей смолы мог сломать ему жизнь, не иначе. Мысль о том, что янтарь станет ключом к открытию новой двери в их отношениях, предательски отсутствовала.       Или специально игнорировалась?       В уме Гретты щёлкнула вспышка понимания, осветившая ранее тёмные уголки мыслей. Подвеску легко утаить в складках одежды. Выражать агрессию тоже не составляет особого труда. Всё это, безусловно, проще, чем открыто делиться своими чувствами. Иорвет питал страх перед искренностью — и кто мог его осудить? Точно не Гретта, которой доводилось на себе ощущать, что значит быть неправильно понятой и отвергнутой.       Ему явно не приходилось думать о том, как поступить, если его разоблачат. А вот для Гретты это представляло настоящую возможность. Янтарь мог стать тем самым связующим звеном, которого так не хватало. В конце концов, что это, если не чёткий сигнал, что чувства Гретты не остались без ответа?       Невидимая, но взаимно осязаемая грань наконец-то размылась. Истинные чувства проявились более явно. Иорвету больше не было смысла скрывать свои мысли, потому как они стали видны Гретте, которая сумела разгадать его неумышленное послание через украшение.       Гретта наконец разобралась, что чувствовала по этому поводу. Ей было до слёз приятно, она испытывала небывалое облегчение, потому как воспринимала своё новое знание как путь к более глубокому и искреннему взаимопониманию.       Её интересовало только одно. И, ступив ближе, она спросила:       — Как долго?       На лицо Иорвета тут же упала тень. Он поморщился, уходя от ответа.       Гретта осеклась и испытала стыд за свою настойчивость. Разве не жестоко принуждать другого раскрывать свои слабости, в то время как сам остаёшься закрытым и недоступным? Искусство построения крепких отношений требует взаимности и доверия; принуждение лишь расшатывает хрупкий баланс. Такой подход не только ранит, но и уничтожает возможность создания новых связей, оставляя ощущение нарушения личных границ.       Из-за того, что Гретта часто брала Иорвета нахрапом, их нервы были обоюдно напряжены, как струны, готовые лопнуть от чрезмерного натяжения.       Она привыкла действовать по наитию, из-за чего нередко обжигалась. Ведь чем была её интуиция? Несовершенным внутренним голосом, помноженным на горечь и сладость опыта. Первая попытка совладать с Иорветом с треском провалилась. Но существовали и другие пути.       В этот день против Гретты будто все ополчились. Две попытки убийства — как оставаться в здравом уме? Роше и Иорвет словно сошлись во мнении, что она одна могла снести всю их боль. И так в железной выдержке первого обнаружилась брешь, а маска безразличия и хладнокровия второго дала трещину.       По всей видимости, оба позабыли о тех шрамах, которые носила сама Гретта.       Набрав в лёгкие побольше воздуха, она начала медленно развязывать узелки платья. Пальцы её немного дрожали. Что, разумеется, не осталось незамеченным для Иорвета. Он не мог не съязвить:       — Твоя любовь к эксгибиционизму уже начинает меня беспокоить.       Сердце пропустило пару ударов и забилось чаще. Взгляд стеснённо заскользил по полу. Легко совершать что-то отчаянное под влиянием эмоций, трудно найти смелость, когда волнение и стыд — обычные спутники твоего характера.       Но Гретта продолжила. Платье плавно соскользнуло вниз по плечам, оголяя кожу. Оставалось только отвернуться к окну и убрать волосы вперёд, открывая спину, что и было проделано в полной тишине.       Гретта не услышала, как приблизился Иорвет, но почувствовала. Различила по едва заметному колебанию воздуха позади себя. В мутном стеклянном пузыре окна, стоило поднять взгляд, они встретились глазами. И внезапно — она могла только мечтать об этом, но не надеяться — Гретта увидела в чужом отражении понимание и нежность. Готовность помочь ей почувствовать себя более комфортно в этот момент уязвимости.       По её спине тянулись тонкие следы. Словно вшитые под кожу нити, связывающие мгновения ушедшей боли, обиды и недопонимания. Как иллюстрация к тому, что бывает, когда двое не разговаривают. Эти линии, нанесённые остервенело и яростно, не только служили напоминанием физического наказания, но также свидетельствовали о провале в искусстве создания эмоциональной связи.       Иорвет дотронулся до шрама, заскользил по нему пальцами. Его касание вышло лёгким и бережным, совершенно интимным. Лицом к лицу он столкнулся с последствиями своих ошибок.       Может быть, и его собственные шрамы — результат пренебрежения чувствами? Сегодня впервые он говорил о том, что неважен. Настаивал на возможности замены себя. Голос его был негромок, но подобен крику. Иорвет, которому были свойственны уверенность и наглость, самым откровенным образом обесценил себя. И, что самое ужасное, не для того, чтобы получить сочувствие и жалость. А чтобы привлечь внимание к себе единственно доступным способом — обнажив душу.       — Закрытость и недоверие — это дорога в никуда, Иорвет, — осторожно подытожила Гретта.       — О, я понимаю, — задумчиво ответил он. — Я понимаю…       Хорошо, если так, думала Гретта. Но Иорвет вытеснял из её головы все мысли. Обхватывал, передавив шею и грудную клетку, вжимал в себя. Стало нечем дышать, и паника подступила к горлу. Тут же схлынув, стоило ощутить на оголённой коже прохладу от проложенной языком дорожки. Старые раны принялись зацеловывать. От ощущения жути Гретту сначала бросило в жар, потом в холод. Платье мигом прилипло к влажной от пота пояснице.       По сети оголённых нервных окончаний словно прошлись током: Гретту тряхнуло. Внутренности скрутило — телу плевать на заверения о том, что и на этот раз всё образуется. Воздух стремительно таял, заставляя горло болезненно сжиматься. Лицо Иорвета, отражавшееся в окне, расплывалось, исчезало в мутной ряби.       Она сморгнула влажными ресницами. Вжалась в Иорвета, вместо того чтобы вырваться. В этом был особенный смысл — лучше сдаться сейчас и выжить. Чтобы позже победить.       Лёгкие загорелись, сердце заколотилось, перебивая каждый глоток воздуха —тук-тук-тук — с бешеной скоростью.       Гретта коснулась холодных рук, передавивших её сильно и плотно, как силки. Завела кисть за спину и дотронулась до лица Иорвета, обхватила щёку, провела по скуле костяшками пальцев.       Давление ослабло.       У него были самые убийственные объятия в мире, чёрт его дери!       — Если свыше не помогают отомстить обидчикам, — сказала она сразу же, как восстановила дыхание, — нужно брать дело в свои руки.       Её слова были совсем не о том и не для того, чтобы подтолкнуть Иорвета к действиям, нет! Но он воспринял это именно так. Она поняла это по тем нескольким секундам тишины, в которую хотелось провалиться. Гретта настороженно обернулась. Только для того, чтобы заметить, как зрачки его глаз поглотили всю радужку.       Это всё игра света.       Это всё игра… света?       Взгляд Иорвета плавно скользнул к её лицу. Затем опустился ниже. На губы.       Гретта не осмеливалась даже думать об этом. Но Иорвет затягивал в омут.       — Я не собираюсь тебе мстить, — прошептал он и потёрся щекой о её волосы. — Но возьму.       — Н-нет! Это не… — не то, что она имела в виду, но ей не дали договорить.       — Нет? — подобие улыбки если и существовало, то сошло с лица Иорвета.       Он будто вспомнил о подавленном гневе, пронизывающем, казалось, насквозь. И вдруг подался вперёд. Коснулся губами застывшей Гретты.       Она замерла, прикрывая глаза, смотря вглубь, считывая свои ощущения. Горячие и слегка напряжённые губы Иорвета на её лбу — быть настолько ниже него просто несправедливо. Его руки, касающиеся подбородка, плавно скользящие вниз, к шее. Негромкий выдох. Мурашки, обнимающие тело. Поднявшиеся на затылке волосы от контакта кожей к коже.       Гретта по привычке млела, но всё равно испытывала желание отстраниться. Иорвет смотрел пьяно. Он разбит, он треснувшее стекло. На душе стало неспокойно, и сама она была окутана неведомой тревогой.       Она прежняя, но он — другой.       От него веяло подавляющей и грубой силой, которую ей неоднократно демонстрировали ранее. Засосы от поцелуев, синяки от захватов — малые из бед. Что будет, если он возьмёт её… таким?       И что самое сложное — Гретта не могла определиться со своим отношением к этому. Что, если это он и есть настоящий?       Она не сомневалась, что выбрала правильного партнёра для отношений. Но подойдёт ли он ей в постели?       Вместо того чтобы поддаться сомнениям, она раскрыла рот шире, позволяя горячему языку, скользящему по губам, ворваться внутрь.       Почему он ломал себя, идя ей на уступки, прощая неопытность — позволял быть собой, а она не станет?       Ей уже было хорошо с ним, и пусть он поддавался ей, возможно, они смогут быть вместе, оставаясь верными своим характерам, хоть что-то в себе не ломая?       Гретта развернулась, подалась ближе, прижалась грудью. И стоило качнуться навстречу, как рёбра сжало в тиски, а таз вдавило в чужие бёдра.       — Сделай мне одолжение, — Иорвет практически прорычал, — не говори «нет», когда «да».       Он так сильно прижимал её к себе, будто хотел, чтобы она стала его частью. Касаясь щекой его груди, Гретта могла чувствовать, как внутренняя сила Иорвета перетекает в неё, даруя безопасность и могущество. Рука, давящая на таз, плавно опустилась на ягодицы, сжала их, заставив Гретту шикнуть и смущённо переступить с ноги на ногу. При таком тесном контакте невозможно было не ощутить мужского желания.       Иорвет притянул Гретту ближе, с силой прижался пахом и потёрся, сделав несколько поступательных движений прямо в одежде. Гретта вцепилась ему в плечи, пытаясь отстраниться. Между ног призывно потянуло, слишком остро воспринимался контраст температур: гладкая кожа мягкой брони Иорвета была прохладной, но там, где они соприкасались, было очень горячо.       Он застал её врасплох своим напором. Гретта не успела возмутиться и сказать слово против. Иорвет взял её за руку, заставил коснуться его там. Их языки сплелись воедино, когда она почувствовала, как он трётся о её ладонь. Невозможность сдержаться вылилась для него в сдавленный стон.       Он должен быть её богом, иначе почему Гретту так прошибает от звука его голоса?       Его руки принялись мять, щипать и сжимать её. После них оставались невидимые пульсирующие следы, которые позже наверняка превратятся в синяки. Всё начиналось почти что невинно — по его меркам, — это была просто более грубая версия массажа спины и бёдер. До тех пор, пока рука Иорвета не скользнула под платье Гретты, вдоль линии позвоночника. Он ощупал через бельё мягкую расселину, разделяющую ягодицы. А затем взялся за них, приподнял и насадил на себя.       Гретта разорвала поцелуй, чтобы рвано вдохнуть. Глаза наверняка светились от вихря эмоций. То, что происходило между ними, заставляло тело неметь. Иорвет без задней мысли делал с ней что хотел. Высунув кончик языка, пробовал на вкус их общую слюну, а Гретта при виде этого думала, что провалится под землю. Она просто не знала, какое лицо у неё должно быть в этот момент, ей хотелось спрятаться, потому что ей казалось, что вид у неё ошалевший и глупый.       Ощущение трения сводило с ума. Заставляло кровь приливать к голове и груди, из-за чего заходилось сердце. Перед глазами всё расплывалось. Иорвет вынуждал прижиматься к нему и скользить вверх-вниз, чтобы затем снова стоять на полу. Потираясь о пах, она могла чувствовать член по всей длине. Это было, безусловно, приятно. Но, чёрт возьми, как же стыдно.       Ей хотелось сказать, что то, что делает Иорвет, как-то чересчур, как-то по-животному. Без границ, слишком смело, оттого пошло и грязно.       — Отключи голову, — он надавил ей указательным и средним пальцами на висок. — Никто не узнает.       Так чего же бояться?       Дар внятной речи покинул Гретту так же стремительно, как Иорвет стянул платье к поясу, обнажая не только спину, но и грудь.       Единственное, чего оставалось бояться, — это своих реакций. Плотское наслаждение относилось к греху. Это не то, к чему нужно стремиться в любви.       Наверное.       Может ли это быть одним из её проявлений? В таком случае важно было научиться разрешать себе получать удовольствие и не стыдиться этого.       Его пальцы нежно оглаживали живот, грубо сминали грудь. Приятно. Больно. Приятно. И так до бесконечности, что вынуждало Гретту ронять голову то на одно плечо, то на другое.       Решение пойти у чувств на поводу было принято безотлагательно. Она собрала подол платья к талии и просяще коснулась ногой чужой щиколотки. Повисшая в комнате тишина говорила вместо Иорвета и даже намного громче. Недолго, впрочем. Может быть, его порой и сбивала с толку решимость Гретты, но игнорировать её инициативу он не мог.       Иорвет склонился, чтобы поднять её, обхватил руками за талию, а она обвила его ногами за торс, создавая стабильную точку опоры. Выпрямившись, он стал держать Гретту под ягодицами, предоставляя удобное сидячее положение, поддерживая за бёдра и спину.       Он загнал их обоих в тупик. Её — спиной к стене, себя — в губительную близость к вожделенному телу. Возможно, он думал и о безопасности, хотел обеспечить комфорт для неё.       — Нет, нет, нет! — Гретта обхватила Иорвета за шею, зарываясь носом в его отросшие волосы. Он остановился, напрягшись. И она зашептала ему на ухо, ощущая, как лицо становится горячим: — Я хочу чувствовать, как легко тебе меня держать, — и в подтверждение своим словам сжала широкие плечи, спустилась по ним к твёрдым бицепсам.       Ей конец. Она будет гореть в аду.       Потому что перед физической силой Иорвета Гретта не сможет устоять от охватывающего её волнения. Благо её уже держали и упасть не дадут. Но очередное осознание того, что Иорвет может легко поднимать и перемещать то, что для неё кажется громоздким и неподатливым, заставляло сердце биться чаще. Раскачивая кровь, наполняя вены сверкающими пузырьками эмоций, всплывающими на поверхность с яркой искрящейся энергией, ощущением азартного трепета.       Восторга, смешанного с поклонением.       Иорвет усмехнулся. Разве мог он остаться безучастным? Будь его воля, купался бы в обожании бесконечно.       Гретта обхватила лицо Иорвета. Её руки были тёплыми, а его кожа прохладной.       — Мне нравится, как ты меня целуешь, — сказала она, глядя ему в глаза.       — Мне нравится тебя целовать, — он звучал невозмутимо и чертовски искренне.       Смущаться приходилось лишь ей. Проклиная себя за отъявленную смелость, Гретта не знала, куда деваться от напора Иорвета, которому сама же поспособствовала. Он будто хотел её душу: так глубоко просовывал свой язык и посасывал её собственный, что она задыхалась. Вжимался, с силой стискивая бёдра, оставляя новые синяки. Брался за плечи, обхватывал ладонями талию, гладил лицо, беспорядочно шарил по всему телу.       — Отнеси меня наверх, — попросила Гретта, стоило им немного прерваться.       Это была дерзкая просьба, что по лицу Иорвета сразу же стало понятно.       — Наверх? — неверяще переспросил он, словно издеваясь.       Всем, кто бывал в этом доме, было хорошо известно о линии перед лестницей, которую Иорвету запрещалось пересекать.       — Мне уже становится плохо, — пожаловалась Гретта.       Ей оставалось только надеяться, что Иорвет не поймёт, что таким постыдным образом она прямо говорила о своём желании, прося его утолить. В ласках Иорвета рано или поздно наступал такой момент, когда они становились болезненными. Гретту сводило это с ума, но она стеснялась просить о большем, ожидая, что всё решится само собой.       — То есть теперь я могу войти куда угодно? — уточнил он самодовольным и вызывающим голосом, поднимаясь по лестнице.       Гретта, сидящая у него на руках, стукнула его по спине кулаком. Ей стало проще понимать его намёки.       Иорвет не утруждал себя рассматриванием обстановки. Наверху было ещё меньше освещения, несмотря на наличие небольшого окна. Света которого хватало аккурат для того, чтобы выхватить из мрака постель.       Иорвет не утруждал себя вообще ничем, кроме укладывания Гретты под собой и стягивания штанов.       Всё происходило так быстро, будто они выпили и осознавали реальность урывками.       Неожиданно Гретта выяснила удивительную вещь. Оказалось, что самое большое удовольствие она получала именно в тот момент, когда Иорвет погружался в неё и совершал первое движение. При условии, что она была подготовлена к этому и очень хотела, чтобы он вошёл, его размеры и твёрдость ощущались по-особенному желанно и восхитительно.       Ей нравилось, как он делал это. Приставлял к самому входу, тёрся головкой о половые губы, размазывая смазку. И, продвинувшись внутрь совсем немного, задержавшись так на пару секунд, резко входил в неё одним толчком, выбивая весь дух.       Гретта могла бы дышать, если бы дыхание не перехватывало от тех слов, которые Иорвет говорил ей, замедляясь, размеренно двигаясь внутри:       — Мечтал овладеть тобой на твоей постели, — шептал он на ухо срывающимся голосом, отчего Гретта смущённо уворачивалась, пряча глаза, — мечтал подняться, когда ты спишь, и видеть, как ты резко просыпаешься от того, что я уже внутри.       — Иорвет, замолчи, — попросила она, кусая губы.       Он отстранился, нависнув сверху, обозревая всё то, что ему было доступно:       — Я бы хотел этот рот, — это была исповедь, не иначе, и в подтверждение своих слов Иорвет горячечно касался пальцами её языка, — чтобы эти губы…       В голове сразу же вспыхнули картинки, в животе ещё сильнее стянуло, а тело охватило огнём. Гретта попробовала вырваться, потому что слушать это было невыносимо.       Ей не позволили, вернули на место тяжёлым нажатием на плечи и не менее тяжёлым взглядом. На дне его глаз будто лежал свинец и давил на неё.       Сделав ещё пару движений, Иорвет заставил её ноги лежать прямо. И продолжил.       Так он больше не мог проникать глубоко внутрь.       Это было ужасно.       Потому что из такого положения самый чувствительный участок её тела подвергался более интенсивной стимуляции. Иорвет буквально протискивался в Гретту. При этом, нависая сверху, тёрся не только о внутреннюю часть её бёдер, но и о мягкие половые губы, которые лишь сильнее прижимались к члену, по мере того как он двигался вперёд и назад.       — Вот же… — прошипела Гретта, давя на плечи Иорвета, пытаясь его отстранить.       Только вместо этого лишний раз ощутила, как под пальцами перекатываются стальные мышцы. Если такое вообще возможно, факт того, что ей это нравится, заставлял ещё больше краснеть.       — Хочешь что-то сказать? — поинтересовался он, один в один походя на демона-искусителя со старинных фресок. С тех, где тот склоняет голову над спящей и на глаза ему падает очаровательно тёмный локон.       — Чёрт!       — Хуже, — отозвался Иорвет. — Этого мало.       Мало? Она готова закончить прямо здесь и сейчас!       — Нет, — Гретта подняла ослабшую руку и мазнула Иорвета по щеке, — так я уже скоро…       Он перехватил её ладонь и отвёл ту в сторону. Было в его движениях и голосе что-то флегматичное. Спокойствие и невозмутимость. Убийственная медлительность, несмотря на ощутимое возбуждение.       Если бы только можно было видеть его лицо…       Без этого складывалось впечатление, что Гретта — это десерт, который неторопливо смакуют. С чувством, с толком, с расстановкой, способными любого здравомыслящего человека довести до исступления. И Иорвет вёл себя как тот, кого привели к столу, ломящемуся от обилия еды. Вкусные запахи щекотали его рецепторы, и кто-то сказал, что можно съесть всё.       Он же, невыносимо голодный, выбрал что-то одно.       И, совершая размеренные толчки, шипел от удовольствия. От того, что не было скорости, не было и боли от резких, хаотичных вторжений. Лишь нарастающее тепло в животе и томление, закручивающееся по спирали. Они медленно и верно вели её к развязке, и когда она уже ощущала, что взрыв удовольствия вот-вот накроет, её вдруг прервали.       Иорвет, чёртов манипулятор. Он либо слишком хорошо понимал женщин, либо индикатором для него служили нарастающие стоны Гретты.       Так или иначе он перевернул её горячее, покалывающее, уже начинающее биться от лёгких судорог тело и поставил на колени.       Он делал это механически. Их секс выходил механическим, за что Гретта была готова возненавидеть Иорвета, потому что он заставлял её чувствовать себя иначе. Она думала о проблемах, которые надеялась решить через постель, а в реальности из-за химии, происходящей между ними, все мысли напрочь вылетали из головы. Их выбивали почти что буквально. Окружающий мир переставал существовать, эмоции накалялись до предела, а тела становились проводниками этих чувств.       Гретта не могла думать даже о том, как выглядит со стороны, не успевала смущаться. Её полностью захватил восторг от того, насколько глубоким может ощущаться проникновение из нового для неё положения. Эта поза была великолепной. Чувствовать, как Иорвет ускоряется и с силой вбивается внутрь, — восьмое из чудес света. Он ударялся в заднюю часть влагалища, и, несмотря на то что клитор больше не получал внешней стимуляции, Гретте хватило всего пары массирующих движений его руки, чтобы ощутить, как тело прострелило от резко нахлынувшей разрядки, которая прошла вдоль позвоночника и растеклась удовольствием по венам.       Никаких бабочек, никаких фейерверков.       Только молниеносный выброс эндорфинов и последующая за этим слабость.       Но, чёрт возьми, реальность оказалась лучше фантазий.       Чистейший восторг. Гретта попалась на удочку и больше не хотела слезать с крючка.       Было бы прекрасно, если бы её оставили в покое. Наступившая разрядка сделала тело неподатливым, разморённым и ленивым. Но такой вид Гретты, казалось, привёл Иорвета в большее возбуждение.       Он прошёлся ногтями по женским ягодицам, по спине, оставляя на коже горящие царапины. Сковал руки, заставил привстать и впился зубами в плечо. Взял одной рукой за бёдра, приблизил к себе. Погрузился чуть глубже. Замахнулся и обрушил на распалённую кожу отрезвляющий шлепок. Гретта жалобно проскулила. Теперь Иорвет остановится, только раскромсав её тело.       Она вскрикнула от неожиданности, очередное вторжение шокировало её до оцепенения, перебив первую эмоцию. Расслабленные мышцы дрогнули и сократились. Внутри всё горело и распалялось сильнее от того, как быстро и хаотично двигался Иорвет.       Это было то, чего она опасалась. Это было ответом на её вопрос, что будет, если лечь с ним в таком его состоянии.       Иорвет имел её так глубоко, что она кричала, так глубоко, что она чувствовала, как его член бил по стенке, где всё внутри неё заканчивалось.       Она стонала от смешанных ощущений боли и мазохистского удовольствия от внешнего проявления силы по отношению к ней. Кричала в подушку от осознания своей беспомощности и понимания, что сама позволила этому происходить. И что так надо. Надо перетерпеть, потому что, оказывается, когда заканчиваешь первой, дальнейшие фрикции уже не приносят прежнего удовольствия.       Чтобы ему было приятно, необходимо немного жертвенности.       Каково же было её удивление, когда чувство жжения улетучилось. Будто кто-то сверху дал ей шанс не умереть от стирания внутренних органов.       Гретта бы посмеялась злобной самоиронии, но Иорвет перевернул её, как куклу. Стал крепко держать, смотреть в лицо — и здесь она уже могла ответить взаимностью, у неё больше не оставалось зажимов. Из нового положения, когда она лежала на спине, обхватив его талию, Иорвет снова брал её глубоко-глубоко. Их кожа была мокрой от пота, мышцы натянулись, тела двигались синхронно. Гретта стала поддаваться и насаживаться. Судя по тому утробному рычанию, которое издавал Иорвет, ему безумно нравилось. Она сама начала получать удовольствие, как награду за своё терпение.       — Почему мы не делали этого раньше? — наверное, у неё совсем потекла крыша.       — Хотела, чтобы я взял тебя силой? — прохрипел Иорвет, толчком вдавливаясь внутрь.       Гретта ответила порывистым вдохом, когда интенсивность непрекращающихся движений заставила её зажмуриться от наслаждения и боли.       Но едва ли она забыла о теме разговора.       — Было бы прекрасно.       Она, определённо, пробила дно. Это он её испортил.       Но и Гретта на него влияла. И её слова.       Иорвет будто слетел с катушек. Целовал часто вздымающуюся грудь, терзал зубами пухлые губы. Обхватил ладонью тонкую шею, надавил. Собрал в кулак разметавшиеся по подушке волосы. Брал её сильнее и быстрее.       В какой-то момент сделал сильный толчок и кончил прямо в неё с утробным рыком. Сперма обожгла внутренности, наполняя, а когда он выскользнул, та потекла по дрожащим бёдрам.       Иорвет рывком притянул Гретту за шею, впился в губы требовательным поцелуем, когда та пыталась что-то говорить невпопад. Его дерзкий язык оставлял жгучие болезненные следы.       Гретта думала, что коленям пришёл конец. Когда Иорвет выпустил её, она без сил рухнула на постель, не обращая ни малейшего внимания на то, что на простыне образовалось мокрое пятно, огромное, как море.       — Я убью тебя, — проскулила она.       Гори оно всё синим пламенем. Гретта не знала как, но в следующий раз они закончат вместе.       Сейчас всё, о чём она могла думать, был сон. Но Иорвет молчал, и это напрягало.       — Иорвет, что такое?       Она коснулась его плеча, но он отмахнулся от неё, мол, подожди. И застыл в одной позе, будто восстанавливая координацию движений.       — Ты чего, эй? — Сонную усталость как рукой сняло. — Стой, у тебя что, в глазах потемнело?       — Ещё одно слово, и оно будет последним.       Следующее нельзя было назвать словом, но, наверное, Иорвет убивал и за меньшее. Гретта рассмеялась так, что чуть не надорвала живот.       — О боже! Возраст даёт о себе знать, да? — и снова залилась соловьём.       Недолго музыка играла. Иорвет, должно быть, оскорбился до глубины души, когда вдавил её лицом в подушку. Гретта не прекращала смеяться и шарить в темноте руками. А когда нашла пальцами его губы, почувствовала, как он улыбается.       — Вот оно как, — сдавленно крякнула из-под подушки. — Нашёл себе на старости лет молодушку и не справляется. А у меня, между прочим, горячая кровь, зверский аппетит. Молодо-зелено, Иорвет. Тебе ли не знать.       — Умри уже, умри. — Конечно, он не мог её убить. — Ничего ты не понимаешь.       И, разумеется, дело было не в возрасте. Скорее они оба переусердствовали, увлёкшись. Но Гретта не могла отказать себе в удовольствии подшутить над Иорветом и впервые на её памяти заставить его почувствовать себя неловко.