Насмерть пропавшие

Власова объявляется на четвертые сутки. Приезжает с утра после короткого звонка. Она выглядит так, будто не спала со случившегося, да и не ела тоже: бледная, осунувшаяся, с тусклыми волосами, собранными в неаккуратный узел. Диана вручает ей большую кружку с черным крепким кофе, подталкивает тарелку с бутербродами и отступает к окну. – Если можно, мне бы хотелось поговорить со Светланой Яковлевной наедине, – сухо произносит Маргарита, многозначительно глянув на Арбенину. Та упрямо поджимает губы и не двигается с места. – Не уйду, – сурово бурчит она. – Динь, все нормально, – вошедшая Света чуть заметно улыбается, касается побелевших костяшек пальцев. – Оставь нас, пожалуйста. Женщина как-то мгновенно расслабляется, кивает, но выходит из кухни с явной неохотой, плотно закрывает за собой дверь. Сурганова опускается на стул напротив капитана. Власова внимательно изучает ее лицо, в котором все еще присутствует бледность, проступает синева под глазами, и морщинки вокруг глаз и рта видятся отчетливее и резче. – Что Вы помните? – аккуратно начинает капитан. – С самого начала давайте, и по возможности детальнее, хорошо? – Власова пытается ободряюще улыбнуться, но получается натянуто. – Я постараюсь… – Сурганова вздыхает и отводит глаза. – Но у меня после многочисленных наркозов память ни к черту… – тихо предупреждает она. – Ничего… – капитан заставляет себя расслабиться, легко и нарочито непринужденно водит кончиком среднего пальца по краю кружки, по часовой, потом против. Голос у Светланы тихий, ниже привычного, с легкой хрипотцой. Вначале она не дает Рите ничего нового – все то же самое, что говорили и другие опрошенные: пятеро в камуфляже, в масках и с оружием. Рита отчетливо чувствует страх пережитого в том, как женщина мнет салфетку изящными музыкальными пальцами, закусывает нижнюю губу. И еще она явно не хочет продолжать, дойдя до момента, когда их с Антоновой отвели за сцену и закрыли в одной из пустых комнат. – Туда, где вас и нашли потом? – уточняет Рита, женщина не медлит с ответом ни секунды. – Да, – уверено, твердо, взгляд прямой. – Вы все время были вместе? – Да. Она ведь осталась из-за меня. Чуть не погибла, закрыв меня собой. Власова многозначительно хмыкает. Антонова в ней не ошиблась. Время посещений закончилось давно, но Маргарита, включив все свое обаяние, договорилась со старой сердобольной нянечкой, и та пускала ее с запасного входа, вела до самой палаты в обход поста дежурной сестры и, самое смешное, в обход камер. Рита устало пододвинула неудобный табурет к стене, тяжело опустилась на него. – Что у вас с Рогозиной? – как бы невзначай поинтересовалась капитан, рассматривая Валентину. Женщина вздохнула, подпихнула сложенную цветастую подушку под загипсованную ногу, скривилась от пульсирующей в боку боли. – Ничего, – отрезала она. – И что ты думаешь делать? Она сама не своя ходит, срывается на всех, даже лаборатория старается поменьше попадаться ей на глаза. – Ничего. Ты приехала говорить о моих отношениях с полковником? Или у нас все-таки есть что обсудить? Власова потерла переносицу, на мгновение жмурясь. Что обсудить у них еще оставалось. Антонова сдалась не сразу, но все-таки выдала правду, о которой Рита и сама успела догадаться, заодно подивиться собственной вроде бы ошибке, пришедшейся как нельзя кстати. Капитан не стала забирать одежду Сургановой на экспертизу, даже не стала брать с нее пробы. Осталось решить – какую ложь придется делать официальной правдой. – Есть. Что нам удалось выяснить: на реставрации этого здания отмыли около двух миллиардов бюджетных денег. Проект был полной липой, все стройматериалы некачественное дешманское дерьмо, если бы его не взорвали к херам, то оно бы само рухнуло через годик. Но это цветочки… – усмехнулась женщина, а Антонова вопросительно повела бровью. – Но цель была не только в том, чтобы все уничтожить. Еще им нужен был сейф. Мы не знаем, что в нем было, может, еще какая-то наличка, может, драгоценности. Никакой информации и никаких зацепок. Все исполнители в морге, все, кто так или иначе был связан с этим зданием и театром, там же. Кто стоит за всем наверху, не известно. И думаю, вряд ли мы это выясним. Но товарищ полковник пока не сдается. Что касается нашей проблемы… Селиванов не опровергает, но и не подтверждает версию, что они сами друг друга перерезали. Что ты говорила Рогозиной о случившемся? – Ничего. Глаза у Власовой округлились. – Серьезно? – удивленно уточнила она, а Валя лишь мрачно усмехнулась. – Тогда?.. – Мы все время были с Сургановой. Нас заперли в одной из гримерок, откуда нас потом и достали спасатели. – Эту версию надо как-то донести до самой Сургановой… – задумчиво протянула капитан и потерла подбородок. – Не волнуйся, она сама донесет ее до тебя, – в голосе Валентины прозвучала абсолютная уверенность. Почти слово в слово. Как Антонова могла так точно предугадать? Власова еще раз внимательно всматривается в лицо женщины напротив и неожиданно понимает. А они ведь похожи… Эта мягкость и нежность в глазах может легко и очень быстро смениться ледяной сталью, свинцово-серой или морозно-голубой, а улыбка, обычно словно озаряющая все вокруг светом и теплом, — ухмылкой, от которой по спине бежит холодок и делается не по себе. В памяти некстати всплывает, как Валя после очередного концерта, на котором Рита составляла ей компанию, упомянула вскользь, что Сурганову частенько называли серым кардиналом за глаза. Что же, к самой Антоновой это тоже можно было отнести: с какой легкостью порой Валентина манипулировала окружающими, в том числе и полковником. Какой жесткой, а порой и жестокой могла быть с подозреваемыми. Капитан допивает успевший остыть кофе в два больших глотка и поднимается. – Я поговорю с полковником, думаю, смогу убедить ее, что к нам в ФЭС Вам ехать необязательно. Полагаю, завтра-послезавтра уже сможете вернуться домой в Питер. Женщина кивает в ответ, поджимает губы, будто раздумывает о чем-то, и все-таки решается: – Я могу увидеть Валентину? Власова замирает в дверном проеме. – Почему нет? – задумчиво бормочет она и бросает беглый взгляд на часы. – Можем поехать прямо сейчас, как раз попадем в послеобеденные часы посещения. Или завтра утром, как Вам будет удобнее? – Поехали, – Светлана уверенно поднимается. Город утопает в цветущей зелени, захлебывается автомобильными пробками. Промучавшись полчаса и продвинувшись всего на метр, капитан не выдерживает. Врубает проблесковые маячки, сирену и резко выкручивает руль в сторону встречной полосы. Арбенина, до этого недовольно бухтевшая на заднем сидении про испорченный день, гребанные пробки, дебилов на дорогах, вцепляется в ручку над дверью и одобрительно хмыкает: – Такой вариант мне определенно нравится больше. Предложение Светы подождать ее дома снайперша даже не стала слушать. Буркнула только: «Я щаз…» – и рванула в спальню. И к огромному удивлению Власовой, спустя пять минут уже шнуровала кеды в коридоре. – А за время, пока горит спичка, слабо? – не удержалась от ехидства Маргарита. Диана лишь смерила ее презрительным взглядом и оскалилась: – Хочешь поспорить, капитан? Светлана закатила глаза, сдерживая улыбку, и мягко подтолкнула ее к дверям. В больничных коридорах прохладно, в воздухе стоит привычный запах лекарств, кварца и хлорки. Сурганова заметно напрягается, ежится будто от промозглого ветра. И Арбенина почти мгновенно ловит ее ладонь своей и крепко сжимает. Должно быть, это что-то сродни фантомным болям, мысленно решает Маргарита. Длинные коридоры, узкие лестницы затягивают, уводят вглубь, будто отрезая от реальности. На подходе к палате они слышат раздраженный, даже злой мужской голос. Власова коротко стучит и резко распахивает деревянную, выкрашенную белой краской дверь. Молодой мужчина в накрахмаленном белом халате поверх светло-зеленого хирургического костюма вздрагивает и оборачивается. – Часы посещения еще не начались, – сквозь зубы цедит он. – Ничего, нам можно, – криво ухмыляется Власова. Антонова сохраняет нейтрально-скучающее выражение лица, а взгляд пронзительный, ледяной. – Как я понимаю, наш лечащий врач? – интересуется капитан, когда с грохотом закрывается дверь в палату. – Да, лечащий… Он анатомию только учить начал, когда я уже вскрытие делала. И что-то пытается мне тут втирать?! – в каждом слове сквозит презрение. А потом ее взгляд замирает на Сургановой. И Власова резко осознает — они с Арбениной лишние, аккуратно тянет снайпершу за рукав худи в сторону двери. На удивление, та даже не сопротивляется. Тоже чувствует? Молчание кажется вязким и тяжелым. Светлана вглядывается в ясные голубые глаза на еще бледном, но по-прежнему красивом лице, в которых сейчас отчетливо читается восхищение и чуть ли не обожание, и как зачарованная приближается. Тогда не было времени рефлексировать, тогда не хватило времени даже, чтобы осознать в полной мере. Но она отчетливо помнит эти глаза: холодная решимость и твердость, сменившаяся ледяной, острой, пронизывающей яростью. – Как ты? – тихо спрашивает Сурганова, осторожно опускаясь на край больничной койки. – Жить буду, – усмехается Антонова. – Осточертели, правда, уже эти больницы. Я слишком часто в них оказываюсь. Уголки губ скрипачки приподнимаются в намеке на улыбку, почему-то дрожат руки, и она сжимает одну другой, чтобы это скрыть. Валентина решительно накрывает ладони женщины своими. – Все хорошо, – с нежностью, но твердо, произносит она. – Все хорошо, – повторяет еще раз, осторожно поглаживает пальцами прохладную кожу. Светлане хочется рассмеяться и заплакать одновременно. И еще безумно хочется ей верить. – Почему? – почти неслышно спрашивает скрипачка, внимательно рассматривая руки женщины, вроде красивые, с длинными пальцами и аккуратными короткими ногтями, но с выпирающими линиями голубоватых вен и множеством мелких шрамов. – Разве можно было по-другому? – Света резко вскидывает голову, в голосе женщины сквозит нежность, а взгляд меняется, будто голубая гладь озера мгновенно затягивается льдом. – Я дала ему выбор, и он его сделал. Женщина на мгновенье закрывает глаза, старается дышать. – Я сказала капитану, что мы все время были вдвоем… – почти беззвучно признается Сурганова. – Я готова подтвердить это, если понадобиться. Валя по-прежнему поглаживает тыльную сторону ее ладоней. – Я знаю, но тебе не придется.

***

Диана скользит взглядом по замершей возле окна изящной фигуре. Одежда, в которой была Светлана, пришла в полную негодность и была выброшена сразу же, поэтому все эти дни скрипачка ходила в вещах Арбениной. И казалось, что они сидят на ней гораздо лучше, чем на владелице, как эти голубые джинсы, единственные классически-прямые, и белая рубашка мужского кроя, с подвернутыми рукавами. После больницы Сурганова казалась какой-то отстраненно-задумчивой, в машине молчала, глядя в окно. В квартире тоже почти не реагировала на все попытки снайперши ее растормошить. – Что ты хочешь на ужин? – Диана подходит и осторожно обнимает за талию. Светлана вздрагивает и на доли секунды напрягается, прежде чем расслабиться и уютно устроиться в кольце рук. – Какие пожелания, заяц? Я теперь умею готовить, – самодовольно усмехается женщина и зарывается лицом в короткие волосы на затылке. По телу разливается такое родное тепло, которого катастрофически не хватало, как оказывается. Света молчит еще какое-то время, просто наслаждаясь им, прежде чем выдать: – Гречку. – Серьезно? – немного опешив, переспрашивает Диана. – Да… гречку. Позже они едят кашу, рассыпчатую и щедро сдобренную сливочным маслом, прямо из небольшой кастрюли, сидя на балконе и наблюдая оранжево-багряный закат над столицей. Выше горизонта в темнеющем небе висят бордово-фиолетовые вспененные облака. Арбенина пытается навсегда запечатлеть в памяти это мгновение: Света расслабленная и невозможно красивая, и рядом. Снова рядом. Протянув руку, Дина осторожно касается тыльной стороны ладони, запястья, с которого еще не сошли синяки, но стали бледно-зелено-желтыми. Ей очень не хочется задавать вопрос, слова застревают в горле и чуть горчат на языке. Но она не умеет иначе – всегда лучше так: наотмашь. – Свет… Женщина поворачивается, смотрит внимательно и, кажется, заранее все понимает, но терпеливо ждет. – Что дальше? Легкая улыбка на тонких губах, в серых глазах смешинки. – Ты же сказала, что больше не отпустишь. Уже передумала? Диана отрицательно мотает головой и полностью накрывает ее руку своей ладонью. – Нет! Только боюсь, для этого мне придется тебя запереть, а твоя глиста уже обрывает телефон, волнуется, что я с тобой что-то сделала, раз ты не торопишься возвращаться и выходить на связь. А мне не верит, что ты почти под подпиской. Раздается заливистый, звонкий смех. – Я ей позвоню, – а потом почти сразу становится серьезной. – Я не знаю, Динь, получится ли у нас снова, или все пойдет по привычному кругу, но… ты нужна мне, родная… – она незаметно переплетает пальцы. – Всегда была нужна… Я больше не хочу бороться с собой. Арбенина больше не слушает, сгребает женщину в охапку и притягивает к себе через низкий столик, не обращает внимания, как кастрюля, чашки, ложки – все летит на пол. Все равно. Усаживает на колени, обнимает крепко, что Света тихо ойкает. А потом целует, целует, мелко, невесомо по всему лицу. Сурганова в ответ довольно жмурится, как кошка, ловит ее губы своими. И время растягивается, а потом схлопывается, не оставляя ничего, кроме ощущений и прикосновений. Они не помнят, как оказываются в спальне. Диана прижимается ухом к груди, слушая еще не вернувшееся к привычному ритму сердцебиение. Закрывает глаза, когда пальцы Светланы зарываются в ее короткие, взъерошенные волосы и начинают массировать скальп. – Я чуть не рехнулась, когда новости увидела… Вообще мало что помню после, все как в тумане, очнулась, когда меня мордой в асфальт припечатали, – поглаживает горячей ладонью бедро, скользит выше, вырисовывает какие-то замысловатые фигуры на плоском животе вокруг шрамов. Ей не терпится начать снова изучать тело Светы, целовать, касаться и снова целовать. Но усталость все-таки берет свое, и она лишь прижимается сильнее. – Я как раз хотела спросить, ты как додумалась ломиться через полицейское оцепление? – тихо интересуется скрипачка. – А я думала? – удивленно парирует Арбенина и слышит легкий смешок в ответ. – Повезло, что рыжая появилась и узнала меня… Поехали завтра к детям? Потом в парк или кино, или просто за город, а можем вернуться сюда и весь день смотреть дурацкие семейные комедии и жрать попкорн, я с мелкими попкорн, а ты орехи и сухофрукты? А как только рыжая даст добро — в Питер, вчетвером, покажешь детям город. Прям представляю лицо Жуковой… – тут же добавляет с усмешкой. – Поехали, – с улыбкой выдыхает Светлана. Она понимает – все будет сложно и не безболезненно. Но там, под завалами, с умирающей женщиной на руках, она отчетливо поняла: если выберется живой – сделает все, чтобы Снайперов, как и раньше, стало двое, ну или четверо теперь. А Диана уже была рядом – напуганная, бледная, с разбитым носом и ссадинами на лице, с дрожащими руками, но рядом. Рядом. Происходящее казалось сном, и она тоже. Светлана крепче прижимает женщину к себе, закрывает глаза и, словно собравшись с силами, шепчет: – Я… Я люблю тебя… Не отпускай меня… – получается еле слышно. И в ответ звучит уже почти забытое, но такое привычное Арбенинское: – Я сильнее. Никогда, заяц, больше никогда.