***
Учебный год, как правило, длится девять месяцев. Из них Антон больше всего ненавидит два. Сентябрь и май. В первый ты ещё нихрена не вспомнил, а в последний ты уже нихрена не помнишь. И, собственно, живите с этим. Только вот входные и итоговые годовые работы сами себя не напишут. Приходится хоть как-то держаться на плаву. Так тут ещё и выпускной класс. Экзамены, сочинение, полный набор радостей, читай как гадостей, и как с этим бороться — непонятно. Не сказать, что Антошка прям дурак: за твёрдую четвёрку ухватился. Но кто придумал, что хорошо учиться — значит иметь непосильное рвение к знаниям? Вот и у него так же: сделаю всё, что необходимо, пожалуйста, но если захочу. — Доброе утро, класс. Сегодня царь и бог распорядился следующим образом, — как обычно бодро начал Арсений Сергеевич, не успев даже дойти до рабочего стола. Некоторые на его красноречия, с утра пораньше, обернулись лишь инстинктивно, остальные же и ухом не повели, продолжая досыпать за партами. Антон же в который раз за неделю задался вопросом, почему, собственно, директора так прозвали, — Нужно составить список Единого госэкзамена. Давайте сделаем так: я пущу лист, и каждый напишет что собрался сдавать. А я потом уже оформлю это грамотно, на печатной основе, сдам, а там гляди царь и бог молнией в нас не метнет. Надеюсь, — он широко улыбнулся, после чего резко выдохнул, и откуда-то из-за стола достав лист А4, передал его на первую парту в комплекте с ручкой, — Все хоть определились за лето? А то сейчас начнётся: «я не знаю», «ещё не решил». Класс многозначно загудел, комментируя заданный вопрос каждый по-своему и наперебой другому, так что явно хитрожопый химик, исценировав звонок телефона звуком будильника, поспешил ретироваться в лаборанскую. Хотя кто его знает, что там у него на звонке стоит. Мужик так-то своеобразный. — Что сдавать будешь? — интересуется Дима, забавно подперев щеку рукой. Шастун смотрит на него и ему безумно хочется не то обнять его, руководствуясь мыслями о наличии друга и близкого человека в чужом городе, не то развернуться и стремительно покинуть помещение, здание, Питер в частности, и рвануть в Воронеж первым рейсом, к Илье, он же чертовски скучает. Мысли идут наперебой с воспоминаниями, и прерывает его лёгкий удар по плечу позади себя. — Шастун, лист возьми, — равнодушно бросает Эд, едва ли не кидая несчастную бумажку ему в лицо. — Чего завис-то, Шаст? — вопрошает Позов, недоуменно уставившись на него, пока сам Антон гипнотизировал пустую строку на листе рядом со своей фамилией, старательно пытаясь сформулировать слово «обществознание» и составить его из роя букв в собственной голове. Со вторым предметом он подавно ещё не определился, поэтому вписывает первое, что приходит на ум, ведь проблем с чем-либо у него отродясь не было. Литература ему нравилась не шибко, но ещё меньше ему нравились возмущения от одноклассников, заждавшихся своей очереди. — Слушай, медлительный как ясный хер. Быстрее можно? — бросает кто-то с соседнего ряда, и Шастун спешит передать ненавистный лист, лишь бы от него наконец отстали. — Поразительное умозаключение, — вздыхает он себе под нос, и оборачивается к Диме, который так и сидел, подперев щеку рукой. — Не обижайся, но ты сегодня какой-то тормознутый. Случилось что? — Позов распрямляет плечи, слегка подавшись вперёд, и требовательно смотрит на него, ожидая ответа хоть на один из своих вопросов. — Всё ок. Просто я, кажется, только сейчас начинаю понимать, что это другой город и другие люди, и что тех моих друзей, к которым я прикипел, здесь нет. Ностальгия в голову ударяет, вот и теряюсь моментами. Он неловко поджимает губы, оглядываясь на кафедру, за которую уже успел вернуться Попов, и когда молчание затягивается, он вдруг осознаёт, что добровольно вписал в себя в список сдающих литературу. « Вот он ахуеет » — недужно вспомнив Павла Алексеевича, думает Шастун. — Не переживай. Привыкнешь. Я когда только переехал, тоже как не в своей тарелке был. А сейчас, как видишь, влился, — Позов улыбается, и в его взгляде отчего-то мелькает удивление, которое он стремительно скрывает, опустив глаза. По кабинету раздаётся дрель звонка, и класс нехотя плетётся к выходу, обмениваясь между собой информацией о том, какой сейчас урок. Антон не торопясь поднимается с места, подбирает с пола потёртый временем рюкзак, всё ещё бездумно пархая где-то в своих мыслях, а потом его словно сбрасывают на землю, и он дёргается, обернувшись на голос. — Что? Арсений растерянно смотрит на него, стоя у доски, выписывая ряд каких-то формул, если Антону не изменяет память, то это алканы. Он чуть напряжённо хмурит брови и, отложив мел, подходит ближе к столу, опираясь на локти. — У тебя всё хорошо? — взволнованно произносит Попов, и Шастун едва не закатывает глаза. — Будьте уверены, — сдержанно отвечает он и уже собирается идти на выход, как его снова останавливают. — Список-то подашь? — кивнув на лист, благополучно покоившийся на последней парте, повторяется мужчина. Антон бездумно бредёт к кафедре и, протянув бумагу вперёд, ожидает, пока химик её примет, борясь с желанием бросить ту ему в лицо, — Спасибо, Антош, — парень сглатывает, но спокойно ведёт плечами, мол, не за что, только эмоции на его лице остаются неизменно смирёнными. Попов молчит, ожидая, скорее всего, объяснений такой странной реакции на не особо причудливую просьбу, но ничего не дождавшись, снова берётся за мел. — Я пойду? — непринуждённо отзывается Шастун, делая пару шагов к выходу, и Арсений кивает, увлечённый написанием формул для алканов, даже не обернувшись.***
— О, Сергеич, приветствую, — проходя в учительскую салютирует Добровольский, усаживаясь рядом с другом на небольшом диванчике, — Чего вялый такой? Опять пробирок своих нанюхался, химик несчастный? — привычно сарказмичает Павел, на что Попов только снисходительно цокает, устало потирая лицо рукой. — А ты, смотрю, словарь эпитетов повторял? — беззлобно усмехается Арсений, разворачивая голову к коллеге, по-хозяйски развалившемумя на диване. Ответа на следует, что понятно: за столько лет дружбы бессмысленно отвечать на бестолковые огрызания, тем более, если они шуточные. Перекидывание абстрактными фразочками вошло в привычку ещё с университета, когда они только-только начинали общаться и делали это исключительно из того, чтобы не скучать. Да и сейчас, правда сказать, тоже, наверное, от скуки. — Как с Ольгой дела обстоят? — вдруг подобравшись, вопрошает Добровольский, беря журнал из рук друга. Попов недовольно хмурится, переводя на него мрачный взгляд, высказывая им всё своё мнение по этому поводу. — Завтра в ЗАГС. Подаём документы на развод. Павел переводит заинтересованный взгляд на друга, явно не с первого раза поверив в услышанное, но тот лишь ведёт плечами, как ни в чём не бывало. — Да лааадно? — заинтересованность плавно переходит в откровенный шок, и мужчина, отбросив журнал на стол, нечаянно снеся им стакан с карандашами, во все глаза уставился на Арсения. — Мы поговорили, обсудили всё на серьёзной ноте. Решили, что это необходимо сделать сейчас. Потом хуже будет, — раздражённо поясняет тот, опустив глаза в пол, — вряд ли от неописуемой красоты линолеума, конечно, — Такие дела, — заканчивает Попов, и голос его звучит настолько отчаянно, что Добровольский едва не скулит от подобного вида друга. — Если ты хочешь, мы можем поговорить об этом. Можем встретиться сегодня вечером, к примеру, и… — Не хочу, Паш. Спасибо, правда, но не хочу. Достаточно уже. Наговорился. Он замолкает, несколько секунд смотря строго напротив себя, явно загрузившись своими мыслями, а после резко подрывается, хватая со стола журнал десятого класса, откинутый туда Павлом несколькими минутами ранее, и что-то невнятно изъяснив, ретируется из учительской. Добровольский провожает друга взглядом, а после глубоко выдыхает, откидываясь на спинку дивана, и прикрывает глаза: как знаешь.