***
— Я серьёзно: не влюбляйся в него. Не переживешь, нахрен, — шепотом добавляет Дима, отчаянно желая, чтобы его послушали. — Что? — Антон нервозно ведёт плечами, ощущая неприятную дрожь, в миг пробежавшую по спине. Позов взгляда с него не сводит, всё вылавливая малейшие изменения в эмоциях. Под таким надзором и дышать страшно, — Ты что говоришь такое? — он невольно осекается, замечая, что к концу фразы вынуждает друга буквально читать по губам, и совершенно осознанно отмечает, что ему следует обдумать своё отношение к Попову. Такое понятие как «влюблён» в его планы не входит. Не имеет права, да и смысла тоже, откровенно говоря. Нет, конечно, за прошедшее время он не станет отрицать, что прикипел к мужчине, но как к классному руководителю, как к человеку максимум. Арсений довольно харизматичный и с ним общаться в одно удовольствие, да и он столько раз прикрывал задницу Шастуна, если тот где-то умудрялся накосячить, и выручал за надобностью — так он ведь классный его, это неудивительно. Но чтобы влюбиться этого мало. Мало ведь? — Антон, я просто хочу тебя предупредить, — спокойно поясняет Дима, невесомо коснувшись его локтя, и заглядывает в глаза, в которых плещется плохо скрываемое напряжение. Шастун хмурится и бросает взгляд на химика. — Да о чём?! — собственный шёпот заставляет оглянуться, потому что вопрос остаётся повиснувшем в воздухе и кажется произнесенным непозволительно громко, — Дима? — Не теряй бдительность, друг, это всё, что я могу тебе посоветовать, не нарушая твоих прав, — сдержанно отвечает он, отводя взгляд в сторону. Антон готовится разразится гневной тирадой, но… — У вас всё в порядке? — интересуется Арсений, настороженно глядя на них с расстояния кафедры. Друзья синхронно кивают и спешат возвратиться к лабораторной работе, уже не страдая желанием продолжить, казалось бы законченный, разговор.***
Есть слова, которые остаются в памяти на всю жизнь. Антон знал об этом и даже верил, только раньше он был строго убеждён, что к таким словам можно отнести какую-нибудь ванильную чепуху типа признания в любви, а сейчас он вдруг осознаёт, что уже вторые сутки не в состоянии выбросить из головы димино «не теряй бдительность», которое скоро начнёт его травить изнутри. Казалось бы, что, собственно, случилось? Ничего. Попов по-прежнему его учитель, и нет у него никакой влюблённости. Только страдальческая привязанность, которую отрицать он пытался от силы полчаса, и те от отчаяния. Ну человек он такой, что поделаешь. Так что тогда за необоснованная паника, заставляющая нервно кусать губы и выкуривать по пол-пачки в день? Шастун беззвучно выругался, прикрывая глаза и облакачиваясь затылком о шершавую стену на балконе. Серые тучи жутко давили на плечи, практически вжимая его в бесконечность под названием «Санкт-Петербург — город вечной печали». А может и не тучи давили. Кто их разберёт теперь? В пальцах безотказно тлела папироса, пока парень, вдыхая едкий дым, гипнотизировал взглядом город под собой. Все спешат куда-то, бегут, торопятся, а смысла в этой рутине нет от слова совсем. К чему весь этот фарс, господа? К чему вся суматоха? — Давно ты куришь? — голос Майи звучит почти над самым ухом, и он едва не давится, поспешно выбрасывая окурок. Женщина смотрит на него спокойно, словно знает ответ, но лишний раз хочет убедиться в своей осведомлённости. Антон громко сглатывает и отводит взгляд за окно. — Да, мам, давно, — изрекает он, прежде чем развернуться и нагло заглянуть ей в глаза, — Прости, что не сказал, — добавляет парень уже тише и глубоко вдыхает, дабы утихомирить сбившееся дыхание. Пальцы сами собой потянулись к кольцам, нервно прокручивая то одно, то другое, а на кончике языка осел неприятный привкус страха. Недоговорённости. — Антош, что-то случилось? — женщина обеспокоенно заглядывает сыну в глаза, но тот спешно прячет взгляд, отворачиваясь. — Нет, с чего такие выводы? — он натянуто улыбается, и сильнее сжимает в пальцах край толстовки, стараясь не выдать свое напряжение. Майя недоверчиво склоняет голову, смотря несколько возмущённо, от чего Шастун начинает сбивчиво дышать, профессионально не выдавая этого, но с каждой долбаной секундой понимает, что не хочет сейчас разговаривать. Он не хочет больше разговаривать никогда в принципе. — Ты сам не свой последнее время: молчишь постоянно, из комнаты почти не выходишь, не рассказываешь ничего… Ты что-то натворил? Скажи, я ведь переживаю, — она разочарованно вздыхает, бегая взглядом по его лицу, и у Антона буквально сердце сводит. Он вновь хмурится, ощущая неприятную боль в районе груди, и бережно берёт в свои вечно холодные ладони тёплые руки матери, поднося к губам. — Мам, всё в порядке. Тебе не стоит беспокоиться за меня, правда, — он оставляет короткий поцелуй на её кисти и почти незаметно покидает балкон, скрываясь в квартире. — Надеюсь, сынок, надеюсь.***
Оставаться после окончания занятий в школе Шастун всегда считал чем-то, выходящим из ряда вон. Но когда тебе остался последний год в этих злосчастных условиях, ты пойдёшь на всё, чтобы уйти отсюда красиво. Уж поверьте. Так-то оно так, только сидя сейчас в кабинете Добровольского на факультативе по литературе, он всё больше и больше мечтал свалить домой, и плевать, если даже самым позорным образом. — Шастун, а Шастун, — как всегда воодушевленно окликает его Павел Алексеевич, сидя за кафедрой и по-хозяйски закинув ноги на стол, — Вот ты мне скажи: на кой-чёрт ты выбрал литеру для егэса, раз она тебе так скучно даётся? — мужчина недоуменно усмехается, пролистывая какой-то сборник романов, и, отбросив книгу, направляет всё внимание на парня, бездумно глядящего в окно уже которую минуту и, судя по всему, даже не услышавшего обращения к себе, — Тааак. Антон был безмерно поражён, выяснив, что из двух классов он единственный сдаёт литературу в этом году. Удача это или он просто обособленный идиот — он пока не решил, но то, как ахренел, даже больше него самого, Павел Алексеевич, Шастун запомнил на долгие годы. Надо было видеть эту фантастическую смесь из радости и разочарования одновременно. С одной стороны, конечно, здорово: индивидуальные занятия, более тщательная подготовка, но с другой: кроме тебя докопаться не к кому, следовательно весь спектр эмоций твой, а эмоции, как известно, не всегда радужно добрые. Потрясающий приз. Живём. — Шастун, у тебя случилось чего? — расхаживая вдоль книжного шкафа, интересуется Добровольский. Парень оборачивается и кидает на него быстрый взгляд, манерно выгнув брови. И Павел вдруг приосанивается, поставив взятую только что книгу на место. Антон продолжает так же невозмутимо буравить его взглядом, только у самого на лице что-то явно выдавало отчаяние, которое пронырый русовед просёк моментально, — Ты меня пугаешь, — невольно делится он, подходя ближе к парню, — Не заболел, нет? — Шастун с очевидной задержкой поднял на него глаза, и нервно усмехнулся, что-то пробубнив себе под нос. — Я влюбился походу, Павел Алексеевич, — нервный смешок всё-таки срывается с его губ, и парень спешно откашливается, намереваясь скрыть полную безнадёгу за этим «незамысловатым» жестом. — Ну так это же…хорошо? — мужчина непонимающе вскидывает брови, не совсем улавливая суть проблемы, и Антон усмехается: ах, если бы. Павел даёт заднюю. В кабинете повисает мёртвая тишина, перебиваемая только изредка какими-то голосами проходящих мимо людей. Из присутствующих же больше никто ничего говорить не решается, что было чертовски неприятно, непонятно, и возможно даже пугающе. — День добрый, — в дверях показывается до нельзя счастливая физиономия Попова, и Добровольский, словно и забыв о недавнем инциденте с учеником, весело шагает к другу, на ходу салютируя ему, — Атмосферка у вас какая-то нагоняющая, — как-то излишне отчаянно заявляет Арсений, и Павел вдруг снова меркнет, бросая косой взгляд на парня, всё так же сканирующего глазами вид из окна. — Тебе кажется, Сень, — похлопав его по плечу, Добровольский ссылается на срочный телефонный звонок и ретируется в коридор, оставляя теперь уже Попова наедине с этим меланхоличным сгустком тоски и печали. — А с тобой что? — резво вопрошает Арсений, усаживаясь на соседний стул рядом с Шастуном. Парень сглатывает, не утруждая себя даже тем, чтобы элементарно развернуться к мужчине лицом и, не нарушая норм этикета, хотя бы поздороваться, — Антооон? Ты здесь? Марс вызывает меркурий. Ответь, — брюнет тихо смеётся, стараясь заглянуть мальчишке в лицо, но тот остаётся неприклонен, удостаивая своим вниманием только улицу, — Ну это как минимум не культурно, — возражает Попов, недовольно хмуря брови, — Я тебя что обидел чем-то? Шастун дернулся, с испугом и даже каким-то трепетом разворачиваясь к нему и принимая на себя атаку растерянного взгляда напротив. Он ни в коем случае не позволит себе допустить даже в мыслях, что Арсений обидется на него и уйдёт. Слишком по-девичьи, но когда тебя так безапелляционно игнорируют напрямую, сложно оставаться равнодушным. — Нет, конечно, нет, — он устало машет головой, пытаясь хоть немного улыбнуться, но в итоге оставляет эту дурацкую затею и молча смотрит на химика. — Слава богу. Ну, а что с тобой тогда? — улыбается брюнет, смотря на него в ответ. Антон как-то грустно потупил взгляд на секунду, и выдавленно улыбнулся: он прекрасно знает, теперь-то точно, что сказать, но не говорит. А почему — пёс его знает. — Не берите в голову, — в кончиках пальцев неприятно кольнуло, напоминая о недавнем инциденте с пьяным Матвиенко и частоте использования этой фразы в тот вечер. Какое-то непонятное чувство заскребло под лёгкими, и парень всё-таки улыбнулся, обнаруживая, что Арсений тоже сидел улыбаясь. И почему-то в этот момент ему захотелось слишком много: сбежать прямо-таки в это мгновение, отвернуться или даже дернуться с непривычки, а может так и остаться сидеть окаменелой версией себя и тупо улыбаться, потому что сейчас тебе улыбаются в ответ. — Как знаешь, — снисходительно кивнув, заверяет Попов. Антон коротко кивает ему, а потом вдруг подбирается, словно что-то вспомнив: — Почему меркурий? — он удивлённо таращится на мужчину, который в свою очередь лишь ведёт плечами и скромно опускает глаза. — Ты знаешь ответ на этот вопрос, — резюмирует химик, беспричинно оглядев кабинет, и останавливает взгляд на парне. — Не брать в голову? Я понял, ладно, — театрально вздыхая, соглашается Шастун. Арсений улыбается. За окном снова раздаются звуки бьющихся о стекло капель дождя, и они оба, инстинктивно обращают на это внимание, ещё около минуты молча наблюдая за тем, как крупные капли холодного питерского ливня на большой скорости разбиваются о ровную гладь окон.