***
Несовершенство есть во всём, и особенно это касается людей. Каждый человек имеет свои недостатки и достоинства, принципы, мысли, свои тревоги и страхи. Человеческие слабости. Юнги уже смутно помнит о том, что когда-то были и у него. Мамина улыбка, воздушный и ароматный омлет на завтрак, смех старшего брата, мягкий и пушистый комок шерсти по кличке Кулёчек, от урчания которого юноша просыпался каждое утро. Отец, который, собираясь на работу, нежно трепал за волосы. В памяти Юнги эти родные звуки остались только там, в далёком детстве. Всё растворилось в темной дымке сна, растворилось в мерцающем мареве его реальной жизни. «И вот он уже не ребенок, и это всё в прошлом». «Почему?» Острая боль сжимает грудь. Боль при мысли, как все могло быть и как должно было быть, но безжалостный голос вновь звучит в его голове: «Не пытайся объяснить — это не тот случай.»***
— Та-дам… А вот и твой первый больничный завтрак… Юнги открывает глаза, и со сна, мотая головой, пытается сфокусировать взгляд на источник своего пробуждения. — Хён… присаживайся, будем пробовать эту аппетитную на вид еду. Красивая улыбка, тёмные искрящиеся глаза, и вот уже сердце Юнги, судорожно затрепетав, проваливается куда-то в район желудка. — Чон… Чонгук? — А ты здесь кого думал увидеть? Папу Римского? Чонгук заботливо приподнимает Юнги подушку, помогая сесть, и опять улыбается. «Интересно он всегда такой… такой яркий и так излучает свет?» Юнги трясет головой, окончательно скидывая наваждение: — Я же тебя просил, Чонгук, не нужно всё это, завтра мы опять окажемся по разные стороны, а они… от слов СОВСЕМ РАЗНЫЕ. Ты уйдешь, а я буду продолжать вариться в своём дерьме, пока не сдохну где-нибудь под забором, или пока кто-нибудь не сжалится надо мной, и не убьёт. Не нужно мне давать надежду на что-то лучше, его не будет… всё уходит, со мной рядом нет никого… — Ой, Хён, ну и занудный ты! И как умеешь испортить такое прекрасное утро! Чонгук продолжает молча сооружать на коленях Юнги столик с дымящимся завтраком и, смотря на его сосредоточенное лицо, у того начинает теплеть на душе. Тёмная чёлка немного щекочет нос Юнги, запах от Чонгука свежий, запах цветочного мыла и бананового коктейля — это то, что Юнги пробовал когда-то давно, как будто в прошлой жизни. — Я отменил билеты в Пусан на сегодня. У меня выпускные экзамены на следующей неделе и для этого нужно быть дома, но я взял билет и поеду через три дня, завтра меня выпишут, а тебя оставят еще здесь на какое-то время. Пока ты спал, я разузнал всё это от медсестры. И, знаешь, я не хочу оставлять тебя в таком состоянии, пока не приедут твои родители или опекуны. Юнги заворожённо следит за тем, как Чонгук опять поправляет подушку и продолжает тараторить. Его лицо совсем рядом. Он никогда не видел настолько близко таких красивых, чистых душою и сердцем людей. — У меня нет родителей или опекунов… Ты забыл? Мне двадцать три года. Скоро двадцать четыре будет. — Ну хоть вспомнил, когда же у тебя день рождение «холодный парень»? — Если это для тебя так важно, то девятого марта. — Да, для меня важно, и я сделаю так, что и для тебя это тоже станет непростым днём. Ты же в этот день родился, это уже само по себе — счастье! Чонгук касается рукой светлых волос, которые непослушными прядями выбились из-под повязки, и приглаживая их, заправляет обратно. — Двадцать три — не тот возраст, когда ты всё должен переносить в одиночку. — Но я так жил всегда… до тебя. — Теперь не будешь так жить. — Почему? Что именно теперь изменилось? — Потому что теперь у тебя буду я. Чонгук улыбается и пододвигает тарелку с дымящейся кашей ближе, запихивая в прохладные руки юноши ложку. — Потому что теперь я буду всегда. И ты должен к этому привыкнуть. Я тебя спас, и теперь ты весь мой. Юнги проваливается целиком в тягучий, черный омут этих безумно красивых глаз и, пытаясь хоть как-то удержаться на поверхности, хрипло шепчет: — Не надо Чонгук… мне не… — Да знаю я: «Тебе никто не нужен. Ты совсем справишься, и бла- бла- бла». Но это мое решение, и оно осознанное. Я хочу стать тем человеком, кто сможет вытащить парня Мин Юнги из того самого дерьма, в котором он увяз по самое горло. Так что ешь давай, и потом мы вместе отправимся на процедуры. Каша пахнет аппетитно… Юнги очень давно не ел горячей пищи. Парень берёт ложку, но от слабости она выскальзывает из рук. Чонгук присаживается на край кровати и, улыбаясь, берёт её в руки. — Я тебя покормлю, и не надо хмурится. Бывают и такие моменты, что нужно научиться принимать помощь. Давай, открывай рот. — Скажи, ты позвонил Чимину? В этот вопрос Юнги вкладывает все свои сомнения, страх и надежду. А страх и надежда — вот два орудия, при помощи которых люди управляют другими людьми. И парень вдруг с ужасом понимает, что он уже жизненно зависим от ответа Чонгука. — Нет. — Почему нет, он же наверное беспокоится? — Я ему написал… и думаю, он уже несётся сюда на всех парах. Чонгук собирает последние остатки еды на ложку и, улыбаясь, вытирает салфеткой губы Юнги. — Вот надо же, какой у меня хён молодец… Ты так быстро поправишься. — Не говори со мной как с ребенком, я тебя между прочим на четыре года старше. Чонгук начинает очищать яблоко и, разрезая его на кусочки, пододвигает тарелку ближе. — Вот, ешь фрукты, тебе нужно поправляться, а возраст тут не при чём. Иногда это совсем не важно. Ты может быть и старше, но на данный момент ты болеешь, а я за тобой, как за своим сонбэнимом, ухаживаю. В этом нет ничего предрассудительного. От всей этой заботы у Юнги начинает кружится голова, и ледяное, пропитанное болью и одиночеством, сердце начинает биться чаще и громче. Руки начинают потеть, а от плеч к пальцам разливается приятное тепло. — Я не хочу так… не могу, пойми, я все потерял, у меня нет ничего в жизни, ничего хорошего не осталось!!! Предательская влага скапливается в уголках глаз, и Юнги упрямо пытается её удержать. Чонгук двигается ближе и потом, вдруг, прижимает к себе худое, дрожащее и измученное тело, постепенно даря тому тепло… Он кладёт подбородок на его плечо и шепчет: — Тише, успокойся, теперь у тебя есть я. И я больше не дам тебя обидеть, ты понял Юнги- хён… никогда и никому.***
Так же, как и вчера вечером, льёт сильный ливень, и Чимин, не успев выйти на улицу, промокает до нитки. Сильный ветер, дующий в спину, тащит его вперед. И пока он пытается открыть дверь своего автомобиля, перед глазами всё ещё пылает экран айфона с сообщением от Чонгука: «Я в больнице, ничего страшного, меня завтра уже выпишут. Приезжать не надо. Я завтра сам приеду за вещами». Чимин начинает сильно колотить именно с того самого момента, когда он это читает, и до сих пор. Он дрожащими руками поворачивает ключ в замке зажигания, и " KIA» медленно, шурша колёсами, выезжает с парковки, рассекая уличную грязь, в направлении городской больнице. Дождь барабанит по капоту и крыше машины так, что «дворники» не успевают сбивать его стремительные струи. Из за запотевших стёкол почти ничего не видно. Чимин наблюдает за узорами на лобовом стекле, и в задумчивости отбивает нервный ритм пальцами на руле. «Что с ним произошло. Как он оказался в больнице?» Он сейчас чувствует всю тяжесть ответственности за младшего. И единственное, что можно сказать — это «Вот чёрт!». Некого винить, кроме себя самого в этом.***
Необычно, но Чимин почему-то с детства любит больницы. Может, это странно звучит, но ему действительно нравилось тогда там лежать! По крайней мере, у него остались самые приятные воспоминания о днях, проведенных на больничной койке. Палата — это особый мир, со своими особенностями. Хоть он и лежал там всего один раз, когда ему было одиннадцать лет, тогда он заболел пневмонией, но почему-то всё то время он вспоминал именно с улыбкой. Они с товарищем по несчастью устраивали ночные посиделки за разговорами о привидениях, потом были вылазки в соседнюю палату к девчонкам, чтобы измазать их зубной пастой, сеансы спиритизма, и еще много, много другого. Но это были минуты детства, там не было страха за здоровье любимого человека и за его жизнь. Машина останавливается у одного из корпусов современного больничного комплекса со стеклянными фасадами. Чимин выходит, и тут же его передёргивается от сильных порывов ветра и всё ещё моросящего дождя. Он быстро почти бегом идет с сторону вращающихся дверей. Внутри тепло, тихо и уютно. Традиционно для современных медучреждений, холл выглядит совсем не по-больничному, на входе приветственные надписи на разных языках. Здесь много места, много света и ощущение свежего воздуха, на стенах висят неброские картины и миниатюры. Чимин останавливается на ресепшне и узнает в какой палате лежит Чонгук и потом поднимается на лифте на третий этаж. Он идёт по длинному больничному коридору и останавливается около светло серой двери с номером 247. Он сжимает пальцы в кулаки и делает несколько глубоких вдохов. Как он мог так поступить с ним? Что он ему сейчас скажет? А главное, что ответит на всё это Чонгук. Накричит? — нет… Может, ударит наконец? Тоже нет… Он просто будет молча смотреть… Как и обычно, от этого взгляда на сердце становится намного хуже. Чимин набирает полную грудь воздуха и открывает дверь, и остается в проходе. В нос ударяет запах лекарств и антисептика. В небольшой по размеру комнате стоят две кровати и на одной лежит парень, с перевязанной головой. Чимин не видит кто это, так как тот закрыт одеялом. Парень срывается с места — Чон… Чонгук. Господи. Он в две секунды оказывается около кровати и понимает, что это не Чонгук — у парня светлые волосы, белое почти мраморное лицо с большими кровопотеками. Чимин ловит на себе несколько удивленный взгляд. Парень напротив смотрит прямо в глаза. Это долгий, пронизывающий взгляд. — Чимин? Ты ведь Чимин? Голос у парня хриплый, лисьи глаза смотрят внимательно, и в них Чимин замечает искру какого-то сожаления и отчаянья. — Да, но откуда ты знаешь? Чонгук… Где он? Парень пытается приподняться, но у него не получается и он падает обратно головой на подушку. — Он пошел вниз в кафе, говорит, что не может есть то, чем здесь кормят. Чимин выдыхает, и как будто бы с него падает вся тяжесть бытия. — Слава Богу, слава Богу с ним все в порядке. Он садится на стул рядом с кроватью незнакомца и, прижимая ладони к щекам, прячет в них лицо. — А ты красивый… Чимин отрывает руки и поднимает взгляд на парня. — Красивый? — Чимин пытается улыбнуться от такого комплимента, но губы не слушаются его из-за перенесённого ранее стресса. — Красивый у нас Гуки… Я обыкновенный. — Это да… — вздыхает парень напротив. — Он очень красивый. Он один из самых красивых людей, и самых добрых, которых когда-то я видел. — Да, он такой, а как он здесь оказался? Что произошло, ты не знаешь? Парень морщится от боли, но переворачивается со спины на бок — Он спас меня. — Прости, что? Спас? Что значит спас? — Я тонул… ну… а он прыгнул за мной. — О, боже! Он ведь мог утонуть. Чимин вскакивает со стула, чуть не роняя его на пол. — Не переживай так, Чимин. Он в порядке и полностью здоров, его оставили до завтра, чтобы посмотреть, не простудился ли он. Но думаю он крепкий малый, не заболеет. Чимин поправляет нервно волосы, но обратно всё-таки садится. — Как тебя зовут, надо хоть знать имя человека, которого спас мой парень. Юноша вздрагивает и отводит немного погрустневший взгляд, что не остаётся незамеченным Чимином. — Юнги. — Очень приятно, а меня Чимин, но было бы ещё приятнее, если бы это была совсем другая обстановка для знакомства.***
Чонгук выходит из кафе, крепко сжимая в руках пакет с ещё тёплыми ванильными булочками и двумя стаканами дымящегося кофе. Он прихватил это для Юнги… Парню нужно лучше питаться, чтобы справиться со своим состоянием. Территория городской Сеульской больницы состоит из асфальтированных дорожек, лавочек, деревьев и красивых фонарей, свисающих со стен каждого корпуса. Густые кусты роз, растут вкривь и вкось, вдоль кирпичных стен, и их свежие, и дикие побеги перекидываются через дорожку, переплетаясь с пёстрыми ирисами и фиалками, растущими в соседних от них клумбах. Пахнет землей, дождем и цветами Большие каштаны, с красными свечками, беззаботно раскидывают свои широченные ветви, закрывая парня от дождя. Чонгук сейчас идёт скорее больше по инерции, не особо понимая куда. Вдруг он останавливается и подкидывает носком больничного тапочка камешек, потом ловит его рукой и запускает в соседнее дерево. Телефонный звонок от Хосока застает парня у кассы, и Чонгук потом ещё долго стоит в замешательстве, не понимая, что ему делать дальше. — Тэхён вчера вернулся. По прошествии нескольких минут до него начинают доходить его слова. В голове резко складывается мозаика в такой узор, что у Чонгука темнеет в глазах. ТЭХЁН ВЕРНУЛСЯ — это и есть причина Чиминовой рассеянности, этой безудержной страсти и безгранично-лживой любви к Чонгуку в тот самый момент. Чимин его видел… Они точно встретились. Юноша без сил облокачивается на дерево и съезжает по его стволу на мокрую траву. Всё, что до этого он держит в руках оказывается на земле. Он прижимает колени к груди и прячет в них лицо. Дыхание перехватывает, и всё тело пронзает дикая боль. Ему сейчас кажется, что он не сможет вынести это. Эта боль вползает чёрной змеей в душу, шипит, извивается, пытается укусить и отравить своим ядом всё его существо. Он уже и забыл, как ложь сильно может ранить. Ему ведь так мало нужно было от Чимина, практически ничего… кроме любви. Такой обычной, человеческой. Он всего лишь хотел быть рядом с ним… Он его любил. «За что?» А разве нужно любить за что-то? А Чонгук любил, любил за всё сразу и не за что. Чимин умел заботиться о нём. Он, конечно, не помнил их личных дат, избегал встреч с его родителями, не говорил красивых фраз и сопливых признаний в любви. Но он всегда был рядом, крепко держал за руку. Он покупал ему фрукты и витамины, варил куриный бульон, когда он болел. Обнимал, когда он приходил к нему грустным, ни за что не упрекал (ну разве ж за чрезмерную тактильность). И ему, несмотря на всю хваленую независимость, становится теплее, когда Чимин берет его под свое покровительство. Нет, и это не когда хочется свернуться калачиком у него под боком и сопеть на ушко, а скорее это вдохновляющее ощущение, когда внутри тебя просыпается значимость и нужность кому-то. Но была ли это любовь? И что Чонгуку с этим теперь делать, как продолжить жить дальше, как делать вид, что ничего не случилось… И как он сможет… Сможет! Вот только взгляд станет другим… и дышать поначалу будет трудно. И даже не трудно, а очень больно… эта дыра с рваными краями, инфицированная рана, которая будет тянуть и пульсировать, но потом, возможно, и она затянется… А когда это будет — одному богу известно. Чонгук медленно поднимается с земли и покачиваясь идет в сторону входа в корпус. Чонгук знает, что его там ждёт… а именно кто.***
— Я взяла билет на вечерний рейс, и прошу не нужно никаких почему и не надо. Я для себя все решила уже давно, и этот приезд только подтвердил это решение. — Хол. — Так не перебивай и послушай меня, Тэхен… Когда я впервые увидела тебя, у меня перехватило дыхание, настолько ты был красив. Высокий, подтянутый, с мягким бархатным взглядом. Твои глаза притягивали, манили, обещали какую-то волшебную тайну… Вот ровно тогда я и поняла что пропала. Внутри я вдруг ощутила пустоту — нет, эта пустота совершенно меня не пугала, она была лёгкой, как пёрышко, лишь слабое дуновение ветерка — и меня не удержать, я улечу. Когда я впервые увидела тебя, я узнала, что мужские кисти рук с тонкими пальцами — это очень красиво. Я сразу захотела, чтобы эти тонкие пальцы касались меня, моего тела и… моей души. Я полюбила тебя… да мать твою, Тэхён, полюбила, и хотела прожить всю жизнь с тобой одним, но она эта жизнь распорядилась иначе, потому что твое сердце было изначально занято, и как бы ты не пытался выбросить его из своего сердца, ты не смог… Да, и не смотри на меня так… я знаю, что всегда был только ОН и я уверена, что и в нашей постели он был третьим, хотя нет… вру… Третьей всегда была я! Я больше не хочу держаться за то, что мне не принадлежало изначально. Отпустить кого-то это — не значит сдаться. Чаще всего это единственное верное решение, вроде как победа над обстоятельствами. И я тебя отпускаю, потому что желаю тебе счастья… Ты Тэхён должен, просто обязан все рассказать ему. А он… — Холли, улыбаясь прижимает руки к груди. — Он любит тебя и это видно невооруженным взглядом. В вашей жизни уже много разбитых сердец, острых осколков и незаживающих ран. Прошу сберегите свою любовь, потому что вы никогда не будете счастливы друг без друга… Запомни — никогда! Тэхен встает с дивана и подходит к Холли. Девушка, немного дрожа от эмоций, упирается ему в грудь рукой. — Не подходи… не нужно. — Прости меня… Я думал, что смогу… — Да что уж там… Не лги хоть самому себе, ты не думал, а точно знал, что не сможешь. Давай закончим на этом разговор… — девушка разворачивается лицом к двери. — Проводи меня в аэропорт, не хочу и не могу находиться здесь… Потому что это больно… Холли накидывает легкую ветровку и выходит на лестничную площадку. — Порой я думаю, что лучше б тебя и не было, и тут же понимаю, что лучше тебя и нет… как мне будет не хватать тебя, Ким Тэхён… И я уже начинаю ненавидеть тебя… Потому что уже начинаю скучать. Тёплые слезы капают на футболку и длинные светлые волосы. Девушка вытирает их тыльной стороной руки и больше, не оборачиваясь, идет к лифту. Уходишь — не оглядывайся. Оглянешься — вспомнишь. Вспомнишь — пожалеешь. Пожалеешь — вернёшься. Вернёшься — начнётся всё сначала…***
— Он не придет, пока я здесь. Юнги поворачивает голову и приподнимает брови. Он до этого несколько раз пытается заговорить с парнем, но тот упрямо молчит. Он постоянно пытается поймать от него ответный взгляд, но тот так же упрямо отворачивается. — Почему не придёт? — Потому что я очень обидел его. Чимин явно не понимает сейчас себя, но ему почему вдруг хочется поделиться этим совсем незнакомому парню, которого он видит всего то пару часов в своей жизни. — Что ты сделал? — голос юноши немного хриплый, но в его интонации нет ничего отталкивающего. Наоборот в нём нотки какого-то участия и сострадания. Чимин опускает голову, пряча лицо от взгляда Юнги на руках нервно теребившие край футболки, его голос еле слышен: — Я так и не смог полюбить его так, как он этого заслуживал… — Тогда как ты любил? И можно ли назвать чувство любовью? — Я любил… или сказать правильно, мне было очень хорошо от того, когда он мирно сопел рядом, когда играл в компьютерные игры, когда заразительно смеялся, как он смотрел на меня влюбленным взглядом… С ним я не чувствовал одиночества и грусти. Мне с ним было хорошо во всех смыслах этого слова… я его хотел до одури… и я надеялся, что со временем та любовь, та самая — она придет, обязательно, и всё шло к тому, но вчера… вчера приехал Он… И тогда я понял, что обманываю себя и Чонгука. Потому что ничего не прошло… Да, на какое-то время затянулось, но при встрече, рана опять открылась. Юнги, я понимаю и знаю, что мы с тобой по сути чужие люди, но мне нужно это сказать кому-то или я сойду с ума. Я… я не могу больше мучить Чона. Он — это самое лучшее, что случилось в моей жизни. Он для меня… — Стоп… больше не говори ничего. Чимин вздрагивает и оборачивается, откуда идет голос, и вскакивает. — Чонгук-а. — Уходи. Прошу тебя или уйду я. Голос у него был негромкий, холодный и низкий, почти металлический. Чимин никогда не слышал раньше таких решительных ноток. — Давай поговорим? Мне нужно тебе объяснить. — Думаю не стоит. Думаю, что всё понятно более чем. Чонгук проходит к своей кровати, а потом поворачивается смотрит на соседнюю. — Хён, я купил тебе булочек и кофе, но извини они остыли немного. Он ставит на прикроватную тумбочку пакет и бумажный стаканчик. — Скоро ужин, так что тебе нужно съесть это сейчас. — Чонгук поправляет подушку под головой измученного Юнги, а потом поворачивается в сторону Чимина. — Я буду в порядке… Не беспокойся, иди домой, мне нужно побыть одному и все обдумать, — голос Чонгука смягчается, но стальные нотки в нём всё же остаются. — Хорошо, Гуки, как скажешь. Чимин поднимается и медленно, не оборачиваясь, идёт к выходу.***
Рука дрожит и сильно сжимает бумажный стаканчик. Кофе выливается коричневыми струйками по пальцам и капает на пол. Боль подступает и хватает за горло так, что становится тяжело дышать. Чонгук зажмуривает глаза до разноцветных пятен, и из-под длинных ресниц, уже не сдерживаясь, срываются капли соленых и в тоже время таких горьких слёз. — Нет, нет, нет! — он мотает головой, хватаясь рукой за грудь и сгибается пополам. — Не-е-е-е-е-т! — Крик вырывается сначала пугающе громко, но потом переходя на шепот. — Нет…нет… нет… Юнги, забывая про свое состояние, вскакивает с постели и практически ловит ослабевшее тело Чонгука в свои руки. Тот, опуская голову на плечо, обхватывает Юнги за шею руками и всхлипывает, как маленький ребенок. Потом опускается на кровать к которой его почти тащит на себе юноша. — Ну, что ты? Что ты… — Юнги поднимает руку и неуверенно касается шелковистых, чуть волнистых волос. Он понимает, что слова здесь не нужны, Чонгуку теперь нужно только время, а как уж там дальше будет, оно и покажет. — Тише, тише, Гуки. Тише, малыш… — он прижимает его ближе к себе и, коснувшись потрескавшимися губами к мягким, тёмным волосам, он вдыхает чистый и тёплый запах его тела. — Я никогда, слышишь, никогда тебя не отпущу… ты спас меня, а я теперь спасу тебя, мой мальчик…