Новая жизнь в нескольких сантиметрах

от лица Уилла        Я думал, что буду чувствовать себя так же, как полтора года назад, возможно, даже лучше, но всё вышло с точностью наоборот. Мой страх стал только сильнее. Сердце стучало так, будто готово было вырваться из груди в любую минуту, мысли путались в гудящей голове. Я глубоко вдохнул, пытаясь успокоиться, но в итоге только заработал очередной приступ кашля. Горло от боли начало жечь огнём, глаза заслезились. В попытке откашляться я согнулся в три погибели, содрогаясь всем своим больным телом. «Мда, — промелькнула у меня мысль, — чувствую себя роженицей-эпелептичкой. Только вот рожаю я ртом. И не ребёнка, а мокроту. Кажется, с лёгкими в комплекте.»       Наконец отхаркнувшись, я быстро вернул недавно снятую канюлю на прежнее место, в нос. Эта ситуация лишний раз напомнила мне о моём незавидном положении и ещё сильнее напугала. От страха в глотке образовался комок то ли слёз, то ли рвоты. Хотелось лезть на стены и кричать, но я держался. Свои слабости я не готов ни признать, ни, тем более, показать, а отшутиться в стиле «Я просто представил, что я обезумевший человек-паук» было бы странно даже для меня. И всё же я прыснул со смеху от этой мысли.       Сегодня очень важный, можно сказать, роковой, день — приходят результаты моего лечения. Есть всего два варианта, кардинально отличающихся друг от друга: либо оно действует, либо нет. В первом случае я получу шанс на пересадку лёгких и продление жизни, во втором — шанс слечь в могилу задолго до начала новых экспериментов. Не так просто пробиться в списки «подопытных кроликов», тем более, за тот срок, который смогли бы продержаться мои лёгкие. Сейчас они функционируют где-то на 30%, если верить спирометрии. Это, мягко говоря, плохо и неутешительно, ведь обычно в таких случаях больных спасает только операция.        От моих нелёгких дум меня отвлёк звук открывающейся двери. Я подскочил на месте, ожидая увидеть в проёме лицо моего лечащего врача, но это оказалась всего лишь мама. Немного стыдно признавать, но это расстроило и даже разочаровало меня. Я разом поник, мои плечи опустились. Мама обеспокоенно оглядела меня с ног до головы в поисках подтверждения или опровержения того, что я не буду против её присутвия, и лишь потом зашла в палату и села рядом со мной на кровать. В обычной ситуации она бы и не задумалась о моём комфорте, но сейчас, видимо, тоже была не в себе от нервов. Впервые за долгое время мы были в чём-то с ней схожи. Довольно иронично, что для этого мне пришлось оказаться практически на грани смерти. Между нами повисло неловкое и мучительное молчание, напряжение ощущалось почти физически и казалось, что вот-вот где-то вспухнут искры. Наконец мама выдавила: — Как настрой? Нервничаешь? Глупость. — Нет, с чего бы? Ложь. — И правда. Притворство. И снова пауза. — Не хочешь выйти на улицу и развеяться в ближайшем сквере, пока не пришли результаты анализов? Я говорила с твоим врачом, он не будет против. Внутри меня всё заликовало. Наконец-то я смогу вырваться отсюда хоть куда-нибудь! Я уж думал, что с ума тут сойду.  — Я не знаю, как ты это повернула, но да, чертовски хочу! Эти больничные стены уже на мозг давят. — Что ж, в таком случае у тебя есть два часа. И запомни, — добродушный тон матери неожиданно резко сменился угрожающим, — ближайший сквер. Даже не думай сбегать куда-то, ясно? Сбежишь — узнаешь, что такое настоящий контроль. — И в мыслях не было, — невнятно буркнул я. Недавний восторг сменился унынием. Мама удовлетворённо кивнула, а я в свою очередь попытался выдавить из себя что-то наподобие улыбки. Готов спорить, что со стороны эта попытка выглядела жалко и нелепо, но, главное, она была засчитана. Мама встала с кровати и подошла к двери. Она уже была готова выйти из комнаты, как вдруг замялась и застыла. — Знаешь, Уилл… — тихо сказала она, даже не оборачиваясь на меня. — Что? Я увидел, как костяшки на её руке, обхватывающей дверную ручку, побелели. Казалось, она хотела сказать что-то важное для неё, но сомневалась, нужно ли делать это. Прошло ещё несколько секунд прежде чем она приняла окончательное решение. Так ничего и не сказав, она хлопнула дверью, оставив меня в одиночестве. Что ж, это в её духе.        Я постарался не заострять внимание на мамином поведении и начал собираться на улицу. Я был действительно рад возможности выйти за пределы больницы, ведь она довольно давно не выпадала мне. Я как можно скорее надел свою любимую толстовку, натянул на лицо маску и, взяв подмышку кослородный концентратор, вприпрыжку покинул свою палату. Коридоры, лифты, двери — всё сливалось перед моими глазами в одно сплошное пятно, когда я шёл по больнице к выходу — так хотелось мне очутиться на свободе, вдали от этих ненавистных белых стен, пропахших медикаментами и болью.        Всего один шаг отделял меня от внешнего мира. Я сделал его. Под моими ногами вместо уродской больничной плитки оказалась зелёная трава, а над головой вместо ламп светило летнее солнце. Вокруг не было никаких капельниц, врачей, лекарств, запретов и страхов. Было только бескрайнее голубое небо и я под ним. Чувства переполняли меня, и я еле сдерживался, чтобы не запищать на всю улицу, как маленькая девочка, которой только что подарили заветную куклу. Медленно, разглядывая всё и всех вокруг, я двинулся к скверу, где мне положено было сидеть ближайшие часы, как вдруг моё внимание привлёк холм вдалеке. Он служил как бы границей между развитой частью города и тихой окраиной, где и находилась моя больница, так что, за ним виднелось множество огней: свет в окнах, фары машин, светофоры. Я тут же вспомнил наш со Стеллой поход к огонькам позапрошлой зимой. Я был тогда невероятно счастлив гулять с ней, держась за руки, валяться в снегу и кататься по замерзшему озеру. Она была такой красивой и беззаботной, что просто дух захватывало. Её улыбка была в те моменты в разы ярче цели нашего похода, и я уверен, что ей можно было бы осветить целую улицу, отключись тогда электричество в городе. Кто бы мог подумать, что с этой самой улыбкой на лице она добровольно попытается совершить то, что могло убить её: попытается поцеловать меня и отказаться от новых лёгких. Меня до сих пор пугает мысль, что если бы я не помешал ей тогда, она бы действительно сделала это. Было бы очень глупо и опрометчиво с её стороны променять свою жизнь на меня, больного парня, который может убить её даже обычным прикосновением. Нам никто и никогда не простил бы этих ошибок. Да мы и сами винили бы себя за случившееся всю жизнь, даже если бы отрицали это. Это ужасно больно осознавать. Но ещё хуже думать, что в тот день была вполне реальная возможность потерять её навсегда. Никто никогда больше не услышал бы её шутки, рассуждения и нравоучения, не обнял бы и не увидел, как она улыбается от уха до уха. И в этом был бы виновен лишь я. Ведь ни появись я в её жизни, она бы ни за что не стала вести себя столь безрассудно. Она продолжала бы соблюдать порядок во всем и радовалась бы самой искренней радостью, узнав о привезённых для неё лёгких. Но я всё испортил своим приходом. Как обычно.        После такого наплыва воспоминаний я уже не мог стоять на месте. Я твёрдо решил добраться до здешних огоньков, чего бы мне это не стоило и как бы мне потом не влетело от матери и врачей.        Холм оказался дальше, чем я предполагал, мне пришлось идти до него целый час. Благо, кислородный концентратор постоянно подавал мне воздух, иначе у меня банально не хватило бы сил подняться туда. Я с силой плюхнулся на скамеечку, очень кстати стоящую рядом, и облегчённо вздохнул. Я не мог себе позволить это уже на протяжении полутора лет и вот я наконец здесь, сижу и смотрю на огни. Я всегда был невысокого мнения о таких посиделках с самим собой, но сейчас мог заявить, что это именно то, чего мне долго не хватало: красивый вид сумеречного города, свежий воздух и приятное одиночество. Не достаёт только скетчбука для полного счастья. Мне очень захотелось запечатлить этот момент на бумаге по возвращении в больницу, поэтому я решил, что мне нужно попытаться запомнить открывшуюся мне картину как можно точнее. Я начал с усилием вглядываться в каждую мелочь. Тени детей в окнах, маленький цветник, расположенный прямо на крыше одной из многоэтажек, сломанный светофор и образовавшаяся из-за него толпа пешеходов, возвышающиеся высоко над городом башни завода… Чем больше смотришь, тем лучше понимаешь, что жизнь кипит абсолютно везде и абсолютно всегда. Она ни от чего не зависит, в том числе, от чьего-либо мнения. Ты можешь восхищаться ею, можешь презирать её или вовсе не замечать из-за оконных ставен в больнице — она всё так же неизменно будет течь в своём уникальном темпе и направлении. И у тебя никогда не выйдет взять её под контроль или хотя бы предсказать её решения, как бы ты ни старался и кем бы ни был, ведь для жизни ты — просто незаметная букашка. А букашка, как известно, никак не сможет пришпорить благородного коня. Её участь — поиск удобного места в шёрстке и последующая попытка удержаться там.        Время шло, а я всё сидел на той одинокой скамейке на холме и думал о жизни. Телефон уже давно разрывался от непрекращающихся звонков и смс, но я старался не обращать на них внимания. Мне слишком не хотелось возвращаться в больницу, в эту клетку, полную ограничений. Мне не хотелось знать о результатах лечения, какими бы они ни были, не хотелось слушать мамины упрёки и видеть укоризненные взгляды медперсонала. Оказавшись на свободе, я не хотел даже вспоминать о той жестокой реальности, где я уже не был жильцом. Я существовал в ней много лет, с самого детства, так неужели я не заслуживаю забыть о ней, почувствовать себя живым хоть на короткий срок? Неужели я так много хочу?.. Видимо, много. Рано или поздно мне всё же придётся развернуться и пойти обратно. И пусть лучше это произойдёт раньше, чем поздно, пока у меня ещё есть силы. В последний раз окинув взглядом город, я медленно встал на ноги и в попытке заглушить собственные мысли надел наушники.        Я уже прошёл половину пути и собирался переходить очередную дорогу. Я смотрел лишь под собственные ноги, в ушах звучала оглушительно громкая музыка. Я сделал четыре шага, и… Удар. Моё тело как будто потеряло всякий вес и, пролетев пару метров, со всей силы впечаталось в асфальт. Каждый миллиметр пронзила ужасная боль, от которой моё лицо скривилось с гримасе. Концентратор отлетел куда-то при столкновении, утянув за собой канюлю, так что, воздуха мне катастрофически не хватало. Я хотел закричать, но у меня не получилось издать и звука. Сквозь пелену перед глазами я увидел, как водитель сбившей меня машины открывает дверь, что-то кричит мне, а затем достаёт телефон из кармана. Я перевёл взгляд на небо - звёзды так красиво мерцают, что не передать словами. У одной из них было лицо Стеллы. Я мысленно улыбнулся, глядя на неё. Какая же жизнь непредсказуемая штука. Столько лет я представлял, как задыхаюсь в палате, а что на деле? Я лежу в луже собственной крови на проезжей части, умирая смертью обычного человека, а не больного. Наконец-то меня не окружают врачи и капельницы. Наконец-то я освободился.