***
Люди в чёрных костюмах и платьях полукругом стояли на кладбище. С выгравированного на плите портрета на меня смотрел худощавый парень с непослушными кудрями и застывшей на губах дерзкой ухмылкой. На граните синие глаза стали чёрно-белыми. Он выглядел точь-в-точь, как Уилл в жизни, но мне всё не хотелось верить, что это действительно он лежит сейчас под землёй. Хотелось думать, что это ошибка, этот дурак просто снова глупо шутит, но я прекрасно понимала, что это неправда. Под портретом были выведены даты рождения и смерти и одна единственная фраза: «Я так и не успела сказать, как сильно люблю и горжусь». Отчасти мне были очень близки эти слова, ведь он так и не узнал, как я скучала по нему последние полтора года. Одинокая слеза скатилась по щеке, поспешно скрывшись от чужих глаз под чёрной вуалью. Я даже не обратила внимания на неё, просто продолжала неотрывно бесцельно смотрела широко распахнутыми глазами на надгробие. На большее сил не хватало. Из моего «выпавшего» состояния меня вытащила рука, понимающие погладившая меня по спине. Все уже начинали расходиться, только миссис Ньюман продолжала стоять рядом со мной. Может, потому, что она была так же опустошена и подавлена, как и я. Она изрядно исхудала, под глазами появились фиолетово-чёрные синяки, а веки опухли. Она походила на измученного человека, только недавно вышедшего из концлагеря, я даже не сразу узнала её при встрече. Больно было смотреть на неё. Через пару минут молчания она тихо обратилась ко мне: — Спасибо, что приехала, Стелла. Он был бы рад этому. Я молча кивнула, и она продолжила: — Знаешь, вы разошлись так давно, но он всё равно ни на минуту не забывал о тебе, хоть старался и не показывать это мне. Ты действительно была единственной для него. «Она что, довести меня до истерики пытается?» — пронеслось в моей голове. С трудом я продолжала слушать её. — Когда я забирала его личные вещи из больницы, я увидела рисунки в скетчбуке и несколько вырванных из тетради листов бумаги. Я думаю, стоит отдать их тебе. Из сумки она достала свёрток, в котором и лежали эти вещи, и протянула мне. Похолодевшими руками я приняла его. — Спасибо большое, я обязательно посмотрю это дома. Миссис Нюман грустно улыбнулась и удалилась.***
Первым делом, переступив порог квартиры, я бросилась распоковывать сделанный мамой Уилла подарок. Как она и говорила, там был скетчбук, из которого торчало несколько тетрадных листов. Со стоящим в горле комом я медленно и нежно провела пальцами по обложке, представляя, что так мог делать и Уилл. Я боялась заглянуть внутрь. Боялась, что не вынесу то, что увижу там. Этот страх боролся во мне с интересом. Мне потребовалось минут 7, чтобы решиться открыть альбом. На первой странице его небрежным почерком было написано: «не лезь в мой скетчбук, ублюдок, тут находится моя душа, не оскверняй её». Мне стало даже немного неловко от этой подписи. Что ж, это вполне в духе Ньюмана. Я перевернула страницу, и увидела карикатуру, изображающую нас вдвоём. Мы были в каком-то безумно красивом месте, он, игриво выгнув бровь, держал меня за руку. В облачке над нашими головами он написал: «Исполни мою ватиканскую мечту». Я невольно улыбнулась: вот же дурак озабоченный, а ещё про осквернение души что-то писал. Я стала более уверенно листать альбом, останавливаясь взглядом на каждом наброске. Рисунки больничной жизни чередовались с изображениями меня. Вот я сижу на окне, как тогда, в спортзале, читаю какую-то заумную книгу, сдвинув брови к переносице; лежу в Афловесте, свесив голову с кровати; веду трансляцию, улыбаясь в камеру; катаюсь на коньках, держа в протянутых перед собой руках мишку, подаренного Эбби; смотрю на детей, в то время как Барб кричит мне, чтобы я надела маску; целуюсь с Уиллом, пока По вместе с шариком, которому нарисовали глаза, смотрят на нас; смерть-Уилл, наблюдающий издалека за мной. На один рисунок он выделил целый разворот. Слева он изобразил мои старые лёгкие, серые, полные мокроты, сдутые, а справа--новые, чистые, цветущие и заселённые разными обитателями. Под первым наброском была надпись «Спасибо, что отпустила нас», под вторым — «Спасибо, что приняла нас». Лёгкая улыбка, не сходившая с моего лица при просмотре его работ, стала шире, но печальнее. «Спасибо, что помог мне отпустить и принять. И спасибо, что думал обо мне» — мысленно поблагодарила я его. Я принялась за чуть помятые и потрёпанные тетрадные листы. Все они были исписаны различными заметками из его мыслей. Он писал о том, как ему тяжело и как он пытается подбадривать себя тем, что у меня всё хорошо, размышлял о том, вспоминаю ли я его так же, как он меня, подмечал какие-то детали в моих видео, жаловался на любопытность и непонимание людей… Я прекрасно понимала его и буквально физически чувствовала боль, с которой он писал эти слова. Все полтора года мы с ним сидели в одной лодке, хоть и по разные её концы, и его чувства мне были знакомы, как никому другому. В очередной раз я подумала, что Уилл поразительно идеально подходил мне, и в очередной же раз ударилась в слёзы. Жестокая ирония, жизнь. Я закрыла скетчбук, вложив внутрь листы. На душе было тепло, но одновременно с этим очень грустно. Однозначно было одно: мне стало легче после увиденного. Я бережно уложила альбом в ящик прикроватной тумбы, поближе к себе. Взгляд упал на часы: три часа утра. Прямо как пару дней назад, будто время остановилось для моего сердца. Может, так оно и было.