Два мира, один я

В ответ на донельзя радушное приветствие Артур только сглотнул, не проронив ни слова. Боясь пошевелиться, он расширенными от ужаса глазами таращился на представившегося Альфредом, пытаясь понять, что же все-таки за штука у него в руках. К счастью, еще раза два подбросив и поймав ее, Альфред это дело прекратил, и тогда Артур с облегчением разобрал: чехол для очков. Всего лишь кожаный чехол для очков. Не оружие. — Как тебя зовут? — спросил Альфред, глядя на новенького и теребя чехол в пальцах, правда, ответа не дождался: новый пациент клиники еще раз сглотнул, невольно поражаясь, как пересохло горло, и по-прежнему молчал. Альфред с сочувствием охнул. — Не помнишь? Тебя ведь к нам только сегодня положили? В его бодром голосе чувствовалось искреннее намерение как-то поддержать товарища по несчастью, так что Кёркленд, уловив чужое сочувствие, совершил над собой усилие, чтобы прийти в себя. — Артур, — жутко хрипло выдавил он, тут же прокашлявшись. — Меня зовут Артур. И да, я здесь первый день. Получив, наконец, ответ, Альфред просиял, как рождественская елка, и заинтересованно придвинулся к собеседнику, желая, похоже, забросать того всевозможными вопросами, которые зрели у него с тех пор, когда ему впервые сообщили о подселении нового соседа. — А чем ты болеешь? — ожидаемо прозвучал первый — резонный, но неприятный для Артура и уже ему немного поднадоевший. — Пока не знаю, — он отвел взгляд. — Как так — «не знаешь»? — изумился Альфред. — Тебе что, не сообщили диагноза? Но ведь по какой-то причине тебя сюда направили, здесь нет случайных людей! А может, тебя уже успели накачать какой-нибудь хренью, вот тебе память и отшибло? — затараторил он. — Или твой врач использует тебя как подопытного? Или… — Ничего подобного, — отрезал Артур, перебив этот словесный водопад, чтобы окончательно не свихнуться: после сна ему мерещилось, что голос незнакомца взорвет ему мозг. — У меня есть диагноз, ориентировочный. Чтобы установить окончательный, меня в настоящее время как раз обследуют. — Если так, почему ты не в наблюдательной палате? — в лоб спросил парень, как-то вдруг злобно прищурившись. Кёркленд от упоминания места из своих кошмаров вздрогнул, точно его прошиб ток, и уставился на визави, не решаясь отвечать и с замиранием сердца ожидая, что он вот-вот услышит. — Обычно всех мутных сперва кладут туда, ну, чтобы вдруг чего не устроили, — пояснил Альфред как ни в чем не бывало, а затем, секунду поразмыслив, резко выпалил: — Ты же шизофреник небось. Артур похолодел, ощутив, будто бы ему за шиворот вылили ушат ледяной воды. Десятки мыслей, одна страшнее другой, промелькнули в его голове: и что у стен здесь есть уши, и что по нему уже заметно, чем именно он болеет, и что Альфред, возможно, ясновидящий. — Я н-не шизофреник, — вяло пробормотал Артур, с ужасом понимая, что его трясет. — А кто ты тогда? — хмыкнул Альфред. — У меня шизотипическое… — растеряв все мужество, бедняга новенький виновато опустил глаза, точно был наказан своим расстройством за нечто предосудительное. В ответ донесся беззаботный короткий смех и самоуверенно-обидное: — Один черт, я же говорю: шизофреник! А шизофреники здесь вообще-то на особом счету, так что тебя еще как пить дать отправят в наблюдательную — может, просто не сообразили пока. В общем, у тебя все впереди, парень. Артур сжался в комочек. Чужие слова, нарочито дерзкие и жестокие, прозвучали для него точно очередь, выпущенная из автомата. Они не просто ранили — они убивали, вороша самые жуткие страхи, которые финансист испытывал, когда сомневался, ложиться ли в больницу. Если бы он находился в абсолютно здравом уме, не нервничая, не тревожась и не чувствуя себя беспомощной жертвой, он бы наверняка заметил, что в речи соседа по палате при всей напускной браваде так и сквозит чем-то ненормальным — и тогда, конечно, не стал бы так доверять тому, что говорит больной человек. Но беда заключалась в том, что Артур сам не отличался ментальным здоровьем, так что заявление Альфреда он принял за чистую монету. Едва финансист подавил нестерпимое желание убежать, как его снова огорошили. — Знаешь, я там неоднократно бывал, — гордо брякнул старожил психлечебницы. — И мне нравилось: соседи прикольные, врачи тобой постоянно занимаются, столько внимания к твоей персоне! Одно только плохо: привязывают… Слушай! — внезапно он просиял. В его шебутной голове родилась, похоже, просто потрясающая идея, которую он немедленно поспешил озвучить: — Давай попробуем тебя привязать, чтобы ты потренировался? — Нет! — выпалил Артур, вскочив на ноги. Не сводя глаз со своего ухмыляющегося визави, он мысленно выругался последними словами. Это было уже чересчур. Страх, животный и запредельный, захлестнул его полностью, конечности похолодели, по спине пробежали колкие мурашки, а внутренности свернуло в узел. Паника достигла своего апогея, «бежать, бежать отсюда!» — закружило в сознании, и Артур, с ужасом понимая, что ему не хватает воздуха, ошарашено оглянулся по сторонам. — Ты что-то ищешь? — тотчас осведомился внимательный провокатор. — Мне нужно выйти, — выдавил Кёркленд, пятясь к выходу. Опираясь о стену, как был — без обуви и с до сих пор, после капельницы, закатанным рукавом рубашки — он быстро добрался до двери да, не дожидаясь реакции Альфреда, выскользнул в коридор. Как только Артур оказался снаружи, он тотчас же рванул прочь — со всей дури унося ноги из этого ужасного места. Кажется, ему что-то крикнули вслед, но он не разобрал. Больше всего на свете финансист мечтал сейчас сбежать от своих оживших кошмаров и заодно от маньяка, который, как ему настойчиво казалось, хочет его убить. На счастье бедняги коридор был пуст, а дверь на лестницу — открыта, так что, со страху ничего не соображая, Кёркленд ринулся к спасительному проему и, стремглав преодолев несколько пролетов, нырнул в неосвещенную тьму с виду необитаемой части здания. Он сам не знал, зачем это сделал. Но что-то подсказывало, что там безопаснее, — и Артур доверился. *** За столиком у окна было тихо: здесь, в отдалении от стойки с едой и, соответственно, от наиболее популярных посадочных мест, можно было спокойно поговорить. Глядя, как задумчиво Родерих изучает содержимое своей тарелки, Гилберт какое-то время терпел, ожидая какого-нибудь горького откровения, но, увы, так и не дождался. Тяжело вздохнув, сосед альбиноса принялся за обед. Похоже, придавать свои мысли огласке он не собирался. — Эй, почему ты такой надутый? — не выдержал Гилберт, поерзав и придвинувшись на край стула, будто собирался вскочить. — Я не надутый, — нарочито отстраненно отозвался Родерих. — Я думаю. — И о чем же ты так надуто думаешь? — остроумный вопрос наткнулся на стену молчания. Тогда Гилберт потянулся к приятелю да бесцеремонно остановил руку, державшую вилку с наколотым на нее кусочком сочной колбаски, от которого поднимался, кружа, ароматный дым. — Говори, что стряслось, — брякнул Гилберт в ответ на осуждающий взгляд Родериха. Предприняв пару неудачных попыток донести-таки вилку до рта, Родерих расстроенно выдохнул. Ему явно не хотелось ни в чем признаваться, но остаться из-за этого без обеда не хотелось еще сильней, так что, помявшись какое-то время, он все же выдавил: — Мне не нравится этот Кёркленд. Свалился на наши головы, пойди разбери, кто он — теперь ни душ спокойно принять, ни руки вытереть… Альбинос в отчаянии закатил глаза. — Не начинай. — Я и не начинаю! — нервно перебил Родерих, выкрутив запястье из чужого захвата, правда, в результате уронив на пол свой кусок колбасы. — Вот черт, — выругался аккуратист, бросив испепеляющий взгляд на Гилберта, а затем негромко прибавил: — Ты же в курсе, что его отправили к нам прямо с улицы, ни минуты в наблюдательной палате не подержав? — И что? — Гилберт хмыкнул. — Тебя, кажется, тоже так сюда положили. — Сравнил! — едва не подпрыгнув от возмущения, Родерих поправил сползающие перчатки и проворчал: — У меня совершенно другой диагноз, другого профиля, неврологического, а у твоего нового камрада, как бы это поделикатнее сказать… вялотекущая шизофрения. Кто знает, о чем он только думает. Кажется, теперь немец наконец-то смекнул, куда клонит его тревожный товарищ. Наколов свою дымящуюся колбаску, он важно подул на нее да, сощурившись, уточнил: — Полагаешь, он в бреду решит нас прирезать? Собеседник неопределенно повел плечами. — Да мало ли. Может быть. С учетом того, что здесь повсюду разбросаны острые предметы. — Даже если и так, мы с Алом его в два счета на лопатки уложим, — проигнорировав последнее замечание, Гил рассмеялся и, снова потянувшись, потрепал друга по запястью. — Ну, дружище, хорош загоняться! Ты ж его видел: мелкий полудохлик. Присмотрим мы за этим хоббитом, никуда он от нас не денется, не переживай. Увы, но беззаботное настроение Гилберта Родериху не передалось. Рассерженно потерев сустав, которого только что касался Гилберт, будто пытаясь убрать несуществующую грязь, он не менее рассерженно брякнул: — Да я вовсе не из-за этого переживаю! Ты можешь хоть раз дослушать меня? — Лишь дождавшись кивка, Родерих соизволил пояснить: — Я говорю не про ту опасность, которую представляет он сам, а про опасные болезни, которыми он может запросто наградить нас. Не делай такое лицо! — запротестовал он, узрев на физиономии приятеля кислую гримасу. — Пожимать ему руку было с твоей стороны крайне неосмотрительно! Альбинос устало потер затылок, как если бы хотел этим жестом показать, что слова соседа буравят ему мозг похлеще любой ментальной хвори. — Опять ты за свое, Род! Задолбал, — проныл Гилберт. — Я, между прочим, предупреждал тебя, что резко слезать с адэшек* значит провоцировать окаэрщину. — Это не окаэрщина, а нормальные меры предосторожности, — строго возразил Родерих, поправив очки. — Сам подумай: мы ничего не знаем о нем — ни откуда он, ни как давно он болеет, ни что принимает. Ничего, кроме его слов, но ты же прекрасно понимаешь, что верить рассказам психически нездорового человека в день госпитализации — последнее дело. Он может возомнить себя кем угодно и нести черт-те что. — Знаешь, что, ты, черт заумный? — Гилберт подбоченился. Последнее заявление товарища по несчастью зацепило его, и былая беззаботность разом уступила место серьезности, что в случае Гилберта смотрелось странно и даже чуть-чуть пугающе. — Нечестно без повода на человека бочки катить. Артур ничего нам не сделал, нормальный парень, стеснительный только, но здесь каждый второй в первое время реально потерян и смущен. В общем, кончай выносить мне мозг. У меня ж чутье, забыл, что ли? Если я правда еще не весь рассудок высушил на колесах, то могу поклясться: стерильный твой Кёркленд, Бог свидетель. Родерих отклонился на стуле, приняв позу сомневающегося эксперта, и сухо вопросил: — И на чем же основаны столь смелые выводы? — На том, как наш новенький себя ведет и как выглядит, — твердо заявил Гилберт. — Он хорошо одет, побрит, умыт, у него модельная стрижка, а сам он вежлив и скромен, — немец принялся загибать пальцы. — А знание языков? А манеры? А грамотная речь? Да и вообще, ты его руки видел? Это ж салонный маникюр! Отвечаю, Эдельштайн: люди вроде него не ночуют на вокзалах. — Зато они вполне могут ночевать в чужих постелях… — отозвался Родерих, недвусмысленно скосив взгляд, проследив за которым, альбинос нахмурился — видимо, прочитал намеки своего интеллигентного соседа. — Элитная проституция? — хмуро пробормотал Гилберт. — Эскорт, — мягко поправил Родерих, едва заметно выдохнув и облизав губы. Его зрачки расширились, а глаза потемнели, словно пикантность темы разворошила тайные фантазии, и если бы на столе сейчас стоял бокал хорошего вина, Родерих бы непременно сделал глоток — уж слишком нетривиальной стала беседа. — Сегодня это так называется, — со знанием дела отметил он. — Но название сути не меняет. Где-то с минуту Гилберт немигающе смотрел на него, перебирая в мыслях дикие идеи, бессловесно внушаемые собеседником, но потом здравый смысл прорезался сквозь туман морока, и Гил, очнувшись, фыркнул. — Да брось, он же страшный, как сама жизнь, — он поморщился. — Ты бы повелся на такого? — Я нет, но смесь гордыни и хороших манер многим кажется привлекательной, — как можно нейтральней заметил визави, сделав-таки глоток, правда, к сожалению, не вина, а всего лишь мятного чая. — Все равно, — немец вздохнул. — Не похож он на шлюху, а вот на клиента шлюхи — вполне! — Невелика разница: тот же переносчик заразы, — отломив вилкой новый кусок колбаски, Родерих таки приступил к еде, высказываясь отныне лишь в коротких паузах. Гилберт всегда восхищался этим редким навыком друга, наверняка привитым в высшем свете, который он никак не мог повторить: у немца получалось только бурчать с набитым ртом. Родерих же продолжал, весьма понуро, но вполне сдержанно: — Ему только сейчас кровь берут, и если что-то найдут, не факт, что нас поставят в известность. Мне легче перевестись куда-нибудь подальше от вас или вообще при таком раскладе бросить лечение. Ответом послужил громкий звон оброненной вилки. Вспыхнув, Гилберт буквально прожег приятеля недовольным взглядом, перебив его кислый монолог: — Перестань. Это глупо. Ты только себе сделаешь хуже. Вспомни, сколько ты уже прошел, как продвинулся, а ты хочешь вот так вот из-за фигни весь прогресс похерить. — Не такой уж и прогресс, в общем-то, — пожал плечами Родерих. — Да ладно! Неужели? — Гилберт пихнул его — вышло ощутимо, но сосед не отреагировал. — Вот видишь: ты уже не отряхиваешься, как будто по тебе пробежали вши — разве это не достижение? — ликующе брякнул немец. — И руки моешь быстрее, и навязчивых мыслей стало меньше — ведь так? Ты больше не прокручиваешь в голове десять заповедей прежде чем уснуть? И не раскладываешь карандаши по линеечке? — К счастью, нет, — покраснел Родерих. — Прошу тебя, не напоминай, — тихо попросил он. — Ты же знаешь, что мой персональный ад имеет привычку возвращаться. — Так вот чтобы этого не случалось, тебе и необходимо долечиться, — кивнул Гилберт с видом знатока. — Если ты свалишь, все закрутится заново: страхи, ритуалы, невозможность работать, а как итог — таблетки, неотложка и клиника. Зачем тебе все это опять? — Незачем, — сосед виновато опустил голову. Побарабанив пальцами по чашке, он негромко пробормотал, расстроенно и тоскливо: — Но мы не должны просто закрыть глаза на то, что здесь происходит. Это вопрос нашего спокойствия, нашей личной безопасности, нашей гордости, черт возьми. — Да, верно, но ты, по-моему, немного преувеличиваешь, — Гил снисходительно улыбнулся. — Наш новичок не то что на товар с панели не похож — он не тянет даже на постоянного посетителя ночных клубов. Может, заглядывал в публичный дом из интереса единожды — но ведь один раз не пидарас. Вряд ли Артур их завсегдатай. Такие, как он, за пенни удавятся, а не станут тратить деньги на то, что можно достать бесплатно. Недаром же он финансист. — А ты веришь, что он действительно финансист? — Родерих нервно покусал губы. — Что, скажи, представитель офисной элиты забыл в психушке? Гилберт хихикнул, заговорщицки подмигнув приятелю. — Поверь, уж кому-кому, а клеркам здесь самое место! У них там, в их комфортабельных клетках, свой сумасшедший дом. Друзья посмеялись, слегка натянуто и немного нервно, тем не менее, разрядить обстановку получилось: Родерих, кажется, уже не был столь категоричен. — Хорошо, допустим, он финансист, — нехотя согласился Эдельштайн. — Но это не значит, что он не может сгонять стресс в сомнительных заведениях. — Разве что в пабах, — ухмыльнулся Гилберт да, зацепившись за пришедшую мысль, прищелкнул пальцами. — Кстати! Вот на алкаша этот дохляк куда сильней смахивает — держу пари, что у него бывали проблемы с выпивкой. Но это не заразно. Так что не парься зря. — Не убедил, — демонстративно отложив использованную салфетку, Родерих вздохнул. — Все равно это подозрительно, небезопасно и дико. Я буду добиваться, чтобы меня ознакомили с результатами анализов Кёркленда, а если откажут, незамедлительно потребую меня выписать. Пока не пришел ответ из лаборатории, воспользуюсь общественной уборной. На всякий случай. Решительно поднявшись из-за стола, он подхватил свой поднос и направился к выходу. — Ну-ну, удачи! — с издевкой бросил вслед Родериху раздосадованный Гилберт: упрямство приятеля ему вечно ужасно досаждало. — Не забудь только раз тридцать намылить руки! Родерих обернулся да, смерив соседа прохладным взором, цинично посоветовал: — Не ори: прослушка не дремлет. После чего удалился, оставив немца наедине с недоеденными остывшими колбасками. *** Артур бежал, не разбирая дороги, не стараясь ее запомнить и не отдавая себе никакого отчета в том, что он делает. Сердце колотилось как бешеное, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди и укатиться в неизвестном направлении, дыхание безбожно сбилось: пациент хватал воздух со страшными хрипами, не в состоянии надышаться. Страх, жгучий страх пополам с ужасом сжирал сознание и гнал Артура прочь — все дальше и дальше в дебри переплетенных больничных коридоров. Самые жуткие кошмары в одночасье стали реальностью: больше всего на свете опасаясь наткнуться здесь, в клинике для душевнобольных, на маньяков, которые захотят прикончить его, поиздеваться или изнасиловать, Кёркленд встретил именно такого. Странноватый чудак по имени Альфред («Фредди Крюгер, ага», — тотчас съязвил голос в голове) не просто припугнул Артура — напугал до смерти, и теперь бедняга удирал от нее со всех ног. Нет, только такой неудачник, как он, мог вляпаться в такое дерьмо — повторял себе финансист. И остановился лишь когда уткнулся в тупик. В глубине плохо освещенного коридора, где стандартные двери, казалось, не открывались со времен строительства, стены сходились в слепую нишу, предназначенную, наверное, для хранения каких-то вещей, но из-за бестолково маленькой ширины так и оставленную пустой. Отсюда не было выхода, чтобы куда-нибудь попасть, приходилось возвращаться, чего Артур боялся, так что у него, загнанного, замученного, попросту подкосились ноги. Привалившись к стене, он сполз на пол, горько понимая, что заблудился, и заплакал, обреченно уткнувшись в свои колени. Артуру сделалось сразу и обидно, и страшно, и больно, и тяжело, он рыдал, как никогда в жизни, яростно проклиная всех — и себя, подписавшего самому себе смертный приговор, и врача, подбившего его на этот необдуманный шаг, и начальника, что заварил эту кашу. Окружавший ад казался всепоглощающим, Артур давился слезами, сотрясаясь в рыданиях, как форменный псих, кашлял и, чувствуя себя абсолютно бесправным и беспомощным в этой обители безумия, загадывал лишь одно: умереть от разрыва сердца. Но в итоге, когда силы окончательно покинули Кёркленда, а слез не осталось, он попросту отключился. Ему пригрезился черный квадрат комнаты без окон, в котором он был заперт, почему-то совершенно раздетый. Сидя на бетонном полу, Артур чувствовал, как тот холодит босые ноги и как тупая, но сильная боль сдавливает грудную клетку, не позволяя как следует вдохнуть. Чтобы унять ее, несчастный узник попытался поменять позу, но тогда же вдруг услышал чьи-то шаги: осторожные, легкие, они едва достигли его слуха. Спустя секунду кто-то коснулся его плеча. — Вы в порядке? — спросили Артура. Оглянувшись, он что есть силы вгляделся во тьму и пялился в нее до тех пор, пока та не нарисовала образ незнакомца: седого старика с бородой по пояс и в длинном халате, расшитом звездами, — точь-в-точь чародей из сказки. — Я… — еле пробормотал пораженный финансист, растерявшись окончательно, волшебник же, хмурясь, склонил голову на бок, озадаченно заметив: — Так-так… Кажется, я знаю, что нужно делать. Не сидите здесь: заболеете, — велел он почти отеческим тоном и помог пациенту подняться на ноги. Артур хорошенько тряхнул головой — мрак отступил, явив взору пациента уже знакомый больничный коридор с тупиковой нишей, плотно запертыми дверьми и серыми стенами. А седой волшебник, как выяснилось, когда галлюцинации схлынули, оказался, напротив, вполне молодым мужчиной в докторском халате, небрежно наброшенном на костюм. За расстегнутым пиджаком белела сорочка в тонкую синюю полоску, две ее верхние петли были свободны, открывая идеальную, как сказал бы скульптор или портретист, линию ключиц. На вид врачу Артур не дал бы больше сорока, высокий и стройный, с правильными чертами лица и тонкими длинными пальцами, он напоминал аристократа позапрошлого века: грациозного, гибкого, утонченного проходимца… то есть, выходца из влиятельной семьи. «Бородатый, — вяло подумал Кёркленд, отметив на подбородке доктора короткую щетину, оставленную явно ради имиджа. — И куда только смотрит руководство?». В солидной компании, где работал финансист, подобные вольности запрещались строгим дресс-кодом, и любой несогласный нажил бы себе лишних проблем. Но здесь, похоже, царили куда более свободные нравы… «Психушка, что с нее взять?» — цинично подытожил Артур, приглядываясь к беджу в намерении прочесть фамилию, но ее, увы, заслоняли светлые локоны, усыпавшие плечи медика крупными волнами. Легкомысленная прическа, больше подходящая артисту или художнику, являлась еще одним грубым нарушением бизнес-этикета, о чем клерк тотчас подумал, мысленно выругавшись. Он всегда относился к тем, чья внешность не гармонирует с общепринятыми стандартами, с определенным недоверием. — Вы совсем продрогли, — тем временем заботливо констатировал врач, столь же заботливо потрогал запястье пациента, заодно, согласно профессиональной привычке, прощупав пульс, и покачал головой: сердце Артура все еще скакало по кочкам. — Вам следует прилечь, мой друг. Давайте я провожу вас в вашу палату. Услышав про ненавистную палату, Кёркленд выпрямился. — Спасибо, но не беспокойтесь, — пробормотал он как можно ровнее, с трудом, если честно, сдерживая дрожь в горле. — Я справлюсь. Но его не отпустили: нежные пальцы, державшие Артура под руки, внезапно вцепились мертвой хваткой. Артур на поверку дернулся — тщетно. От тотчас же вновь нахлынувшего страха у финансиста онемели колени. — Вы же сами видите, что не справитесь. Вам нехорошо, — произнес безымянный доктор все в той же спокойной и предельно деликатной манере. Лишь сейчас Кёркленд заметил в его речи прононс, характерный для жителей континента, и сей грустный факт аналитика отнюдь не утешил. «Бородатый лягушатник, — поморщился Артур, враз припомнив всех знакомых ему французов — через одного тех еще засранцев. — Вот почему мне так не везет?». С досады типичному англичанину захотелось вырваться и сбежать… но внезапно что-то неуловимое не позволило поддаться священному порыву: Артур в мгновение ока был загипнотизирован и впал в прострацию. Время остановилось, а вкрадчивый голос врача защекотал ему уши. — Если расхаживать по зданию без ботинок и сидеть на холодном полу, можно с легкостью заработать воспаление легких, — вещал француз. — Тем более что сейчас весна, самая опасная и обманчивая пора. Пойдемте, мсье, вам необходим отдых, не переживайте, я не оставлю вас. Его благожелательная улыбка и добрые слова действовали до одури утешающе, так что в итоге, несмотря на внутреннее сопротивление, Артур таки повелся на чары, сам не заметив, как доверчиво пошел прочь с неизвестным доктором. — Я не хочу быть здесь. Я хочу домой: в свою квартиру, в свой офис. Мне плохо здесь, — по пути признался несчастный пациент, уткнувшись в теплое чужое плечо. Тонкий парфюм обволакивал сознание, доктор бережно гладил Артура по щеке, шепча «тише-тише», и тот вскорости умолк, точно заколдованный. Возле пустого пункта дежурного они остановились, врач взял сканер и поднес к браслету Артура — прибор пикнул, поведав врачу, как зовут найденыша и в какой палате он обитает. Светло улыбнувшись, француз кивком пригласил Кёркленда идти, тот покорно проследовал за ним. Так они добрались до знакомой Артуру комнаты с номером «343». За хлипкой дверью кто-то громко с кем-то разговаривал, правда, разобрать слова было практически невозможно. Француз вздохнул. — Мы пришли, — сказал он с разочарованием, словно жалея, что их прогулка закончилась. Артур удивленно посмотрел на него, но доктор не обратил внимания на вопросительный взгляд, негромко прибавив: — Если что, вы всегда можете обратиться ко мне за помощью, мсье Кёркленд. Буду рад снова с вами встретиться, — а затем, приобняв пациента за плечи, ненароком скользнул ладонью вниз и едва ощутимо похлопал Артура чуть ниже поясницы. — Вы очень милы, — по-французски мурлыкнул врач, проигнорировав исполненный святого возмущения взгляд отшатнувшегося Кёркленда. «Извращенец», — пронеслось в мыслях финансиста, но высказываться было некогда: доктор нажал на дверную ручку, вежливо пропустив спутника вперед, — и того прямо с порога с распростертыми объятьями встретили медики, подхватив под руки. — Вот ваш Артур, чего вы ко мне приколупались?! — обиженно брякнул Альфред, показав на вошедших. До того, как открылась дверь, именно он оживленно спорил с лечащим врачом Кёркленда, который, заявившись в компании коллег к подопечному, был весьма озадачен отсутствием оного в палате. Увидев на пороге француза, Альфред тут же бросился к нему, наигранно захныкав: — Мистер Бонфуа, скажите им, что я не при чем! «Как в школе», — подумал Артур, послушно расстегивая рубашку и присаживаясь на свою койку, пока медики расставляли ширмы вокруг нее. Отдавшись их умелым рукам и слушая их непонятные фразы, которыми они то и дело перебрасывались, он также подумал, что подобное тянется к подобному: странный врач лечит такого же странного пациента. И еще — что он должен обязательно попросить Шимански, чтобы тот избавил его от общества подозрительного Альфреда (и, заодно, от не менее подозрительного француза), сразу, как завершится обследование.