Какое нежное лето...

Предутренняя прохлада уже покрыла остывшую землю мягким молочным туманом, оставляя на траве серебристую изморось. Небо побелело, взрываясь на востоке золотым окоёмом, ярко очерчивающим силуэты деревьев. Птицы, казалось, сошли с ума, перебивая друг друга разными голосами, готовясь встречать новый день. А я свернувшись калачиком, ёжилась от стылого воздуха в старом бабушкином гамаке, который вымолила у неё повесить в сад, бессовестно лукавя, что в комнате спать слишком жарко. А сама вот уже четвёртую ночь ждала её. Диньку. Ждала, что вдруг надо мной пролетит пресловутое яблоко, надеялась, что если на секунду закрою глаза, она обязательно подкрадётся, чтобы напугать меня, посмеяться, а потом виновато потянуть меня за руку, бубня смешным гнусавым голосом: «Кузнечик, ну ты чего? Обиделась что ли?» А потом, обвив мой локоть своими тонкими гибкими руками, долго тянуть: «Ну простиииии.» И прижиматься к моему плечу горячей щекой до тех пор, пока я, нарочно отворачиваясь от неё, не улыбнусь во весь рот, и высвободившись на безопасное расстояние, сквозь невозможно сияющие зубы, которые я чувствую именно сияющими, скажу: «Дурочка!» И мы, закинув за спины футляры с гитарой и скрипкой, побежим на речку, в рощу или ещё в какой-нибудь из десятка укромных уголков, которые Динка облюбовала для того, чтобы иметь возможность в одиночестве делать то, что она просто не могла не делать: писать песни и петь. Но теперь она была не одна. Нас стало двое. Всю неделю мы почти не расставались: она играла мне на гитаре, я ей на скрипке, мы взахлёб читали друг другу свои стихи… Я уже не представляла, что когда-то её не было в моей жизни. А потом я всё испортила. В тот день мы встретились на пустыре, недалеко от деревни. Солнце клонилось к горизонту, томительно растворяясь в сизых облаках, в затихающей к ночи траве неистово пели цикады, вкусно пахло дымом костра, около которого, сидя на бревне, ждала меня Динка. Она не взяла гитару, сказала, что не хочет играть, и выложила из рюкзака несколько бутылок крепкого дешёвого пива. Мне было неловко, что бабушка учует запах алкоголя, но и так блаженно: Динка сгорбившись и скрестив ноги, палкой ворошила угли, шумно прихлебывая пиво и закусывая сигаретой, громко одну за одной рассказывала мне забавные истории о своих недотёпах друзьях, а я смеялась, просто наслаждаясь и вдыхая свою жизнь полной грудью. Рядом с ней. — …а меня, главное, мать тоже пилит постоянно, мол давай приводи, сколько можно терпеть твои глупости? — Динка сморщилась, изображая недовольное лицо своей матери, а я понимая, что упустила нить разговора, повернулась к ней, не сразу сфокусировав взгляд, спросила: — Ты о чём? Она обхватила ладонями мои щёки, прижалась лбом к моему лбу и расплылась зелёным омутом в моих глазах, обдавая лицо тёплой сладостью своего хмельного дыхания. Кровь ударила мне в голову, я дрожащими пальцами коснулась её рук, в слабой попытке освободиться. Она была так близко, что когда она что-то сказала, воздух её лёгких щекотал мои губы. — Сурганова, ты пьяна, — ещё раз сказала она и отпустила меня, я сжалась. — Я говорю, мать не даёт спокойно музыкой заниматься, требует, чтобы я парня нашла, — она вздохнула, — А я бы и привела кого, так для отвода глаз, да только тут всё как на ладони, не особо соврёшь… Я провела рукой по её сутулой спине, медленно от шеи до поясницы, под футболкой её тело почему-то мелко дрожало, и мне так захотелось согреть эту хрупкую грубую девочку. — А у тебя? Есть парень? — она резко выпрямила позвоночник, и моя ладонь потеряла опору. — Нет, — я сцепила пальцы. — А был когда-нибудь? — она вся сжалась, как пантера перед прыжком. Мне казалось, ей нужна была поддержка, и я, не задумываясь, произнесла: — Не было никогда. — А девушка? — Была… Я захлопнула рот так, что зубы ударились друг об друга. Динкин взгляд сверкнул, будто разрезав воздух у меня под носом. Я онемела, не в силах придумать объяснение, понимая что моё горящее пьяное лицо говорит само за себя. И мне стало страшно. Она быстро собрала пустые бутылки и исчезла, что-то соврав про срочные дела. И вот уже занимался пятый день, как я её не видела. Четыре дня мне не было покоя: я по несколько раз оббегала все те места, где мы с ней встречались, я набрасывалась на каждого, кто был с ней знаком и на каждого, кто как мне казалось, был, с вопросом где она есть, где она может быть, но все как один твердили, что не знают. Наверняка, покручивая у виска за моей спиной. Я и сама стала казаться себе сумасшедшей. У меня не было для неё объяснений, но я упорно искала встречи с ней. Я откинула одеяло и выпрыгнув из гамака, на ходу умываясь дождевой водой из уличной бочки, вылетела на улицу, по которой ноги меня понесли прямиком к её дому. Я уже один раз попыталась поговорить с её матерью в магазине, но она только отмахнулась от меня, даже не посмотрев. Дверь открыл мальчик лет шести, взъерошенный и сонный. — Здравствуй. Ты — Антон? — он кивнул. — Антон, меня зовут Света, я — подруга твоей сестры. Позови, пожалуйста, свою маму… — Кто там, сынок? — мать Дианы, резко отталкивая мальчика в глубину дома, перекрыла собой дверной проём, оттесняя меня с крыльца. — Чего тебе? Пришла ни свет ни заря. — Я хотела найти Диану… — Я бы тоже хотела найти Диану, — прошипела она, — а вот из-за тебя теперь не могу! — Из-за меня? — я опешила. — Давай уходи отсюда, а ещё лучше в свой город уже уматывай, нечего тут нормальным людям в жизнь лезть. Поняла?! — дверь захлопнулась. Я медленно развернулась и побрела по тропинке. Наверно, нужно, действительно, уехать, вернуться в привычную жизнь, к своим друзьям. Сердце моё сжалось. Вся моя прошлая жизнь показалась сейчас такой бледной и никчёмной. В горле засвербило, я подняла лицо, в надежде не дать слезам пролиться, и они затопили мои глаза. — Света… Я обернулась. Брат Динки стоял позади меня, такими же дикими глазами, как у неё, озираясь по сторонам. Я ладонью размазала влагу по лицу. — Там за пустырём направо есть холм, а за ним ещё один. С деревом, — зашептал Антон, — Она там.