Какое нежное лето...

Мелькавшие одна за другой, сосны, уходящие кронами в сверкающее небо, играли в прятки с полыхающим солнцем, в то время как между ними, отскакивая от неподвижных стволов, залетая в шумящую хвою, переплетаясь между собой и устремляясь вверх пронзительными колокольчиками звенел смех. Наш с Динькой смех. Забыв про обязательства, наплевав на приличия, мы сели на велосипеды, и вот уже часа два то неслись, неистово крутя педали, улюлюкая, обгоняя друг друга, ловя ветер горящими от счастья лицами и во всю глотку распевая песни из кинофильмов, то спрыгивали с велосипедов, скидывали обувь и, утопая босыми ступнями в нежности пыли разъезженной незаасфальтированной дороги, играли в тут же придуманную игру " Продолжи песню». Например, начинала Динка из своего. — Тугая ночь обнимает меня за плечи… — Уронит весна свои влажные сны, ворвётся в мои безутешные речи, — подхватывала с азартом я. Дина, недолго думая: — Глубокой, трепетной тоской,  быть может с привкусом вины.  Мы улыбались друг другу, будто создавали что-то общее. Вскоре Динка, прищурившись, вызывающе мне бросала: — Мне не трудно повернуться и уйти.  И оставить взгляд твой за спиной.  А я чувствовала лишь, как нежность переполняет меня. — Подари мне желание быть просто рядом с тобой. Она хмыкала, дёргала острыми плечами и, опустив вниз подбородок, прикрывая глаза козырьком бейсболки, улыбалась в воротник поло и чуть тише, как-будто смущаясь, произнесла: — Наши губы молчат в ожиданье тепла.  Твоя ладонь тиха и смугла. — В ту дорогу, что я приглашаю тебя  мы возьмем десять струн и четыре крыла.  Я замедлила шаг, ловя её взгляд. Она почти совсем остановилась, сокращая расстояние между нами, чтобы наклонившись вбок, коснуться губами моих волос, шепча: — И этот мягкий полет к тебе  меня спасает от пустоты. Я проглотила сладкий слезный ком в горле, перекатывая во рту её слова, в упоении соединяя их со своими. — …меня спасает от пустоты Единственным словом — Ты… Тонкий жалобный стон велосипедного звонка вместе с запахом её дыхания на моей щеке поставили точку в нашей игре, Динка прижала меня к себе, мягко снимая губами с моих губ те самые слова: ты, ты, ты…, слизывала их языком, присваивала себе. Два брошенных велосипеда гудели потревоженным металлом, пыль, взвивающаяся вокруг, оседала на нашей одежде, а мы целовались, будто заново открывая друг друга. Глубина нашего проникновения, казалось, не имела конца, мой внутренний мир благодаря Динке превратился во вселенную, расширяясь с каждым вздохом. Наши тела инстинктивно тянулись, вжимались друг в друга, будто стремясь стать единым существом. Мы нехотя и молча возвращались обратно, болезненно проживая каждое мгновение, приближающее нас к неминуемому расставанию. Динка, не вынимая изо рта сигареты, в не развевающихся в безветренном предвечернем воздухе клубах табачного дыма, уныло везла свой велосипед, сжимая руль до посинения в отчётливо проступивших венках на руках. Я, опустив голову, занавесившись упавшими на лоб волосами, мысленно целовала эти руки, эти венки… — Динька, — мы остановились в двух шагах от калитки моего дома, и тянулись друг к другу руками в бесконечном и невыносимо коротком рукопожатии. — Я люблю тебя, Динь, — тихое признание сорвалось с губ и упало оземь. Динка старательно тушила носком ботинка сигарету вместе с моими словами, только спина её вечно сутулая внезапно выпрямилась и натянулась. — Светка, ты скоро уедешь…, — начала она — ты скоро уедешь, а я… Кинувшись за забор, одним махом закрывая калитку, я чувствовала нестерпимое детское желание делать то, что я хочу, говорить то, что хочу, говорить то, что я чувствую. — Не желаю ничего знать! — крикнула я, — Я люблю тебя, слышишь?!