«И можно не глядя глаза в глаза, и можно просто — холмы, холмы, В небо и строго назад.» Д. Арбенина
«Живи…» И ты от шепота качнешься. И выпрямишься. И начнешься. Все начинается с любви!» Р. Рождественский
— Здравствуй! Скрип раскачивающихся натянутых верёвок. Наши холмы окрашивались в тёплые цвета, оставляя навсегда свою зелень летнего зенита в пронизанных солнцем глазах, смотрящих на меня. Старый дуб тихо шумел, играя ослепительными бликами, роняя листья, которые беспечально и покорно ложились ей под ноги, отталкивающиеся от земли упругими движениями, на секунду уносящими её в небо, но тут же возвращающими назад. Ко мне. Я ждала, Динька сидела на качелях, то врываясь в холодную лазурь, то растворяясь в жёлто-бурой материи, при этом не отводя от меня взгляд. — Как ты сделала это? — улыбка, невольная и робкая, раздвигала уголки моих губ. Она взлетела ещё раз, отрывая моё сердце и вновь опуская его куда-то на дно живота, заставляя ощущать пульсацию по всему телу. Поравнявшись с землёй, она замерла, теребя карманы, видимо, ища пачку сигарет, но так и не закурив, перевернула бейсболку у себя на голове козырьком назад, потянув руку в мою сторону и прижимая меня к себе, начала рассказывать: — Ну, короче, это Лысый всё. Помнишь, мы когда только встретились? — Я помню. — Он неделю назад в город уехал, в шарагу поступать. Живёт там у тётки сейчас. А телефон тётки мне оставил, чтобы, если у него дома совсем херово будет, я ему набрала… А я, кузнечик, слышишь, я ещё тогда, в поле готова была сказать, — она повела плечами, будто отгоняя воспоминания, — как только посмотрела на тебя, меня будто кипятком облили, изнутри облили. Мне казалось, я такие чувства уже пережила к той учительнице, что сильнее быть не может, больнее не будет. А тут стоит, — она улыбнулась, — мелкая, растрёпанная, красная как рак варёный, и плачет, и злится, слёзы катятся, ресничищи вот такие, — она махнула руками в разные стороны, — а потом ещё узнала, что из-за скрипки плачет, дурында. Тут я и сама чуть не заревела. Динка обхватила моё лицо руками. — Губы твои тогда, наверно, от ветра, от слёз распухли немного и такими мягкими казались, я думала с ума сойду, если не прикоснусь, — она провела кончиком языка по моей нижней губе, я качнулась вперёд. — Так вот и началась наша с тобой «дружба». Я была почти уверена, что ты неравнодушна ко мне, но как убедиться в этом наверняка не представляла. Что бы было если ты не поняла, испугалась, рассказала бы да хоть вот бабке своей? Мне бы жизни здесь не стало, мать бы прокляла, наверно. Но когда я ненароком касалась тебя, твоё тело отзывалось так, что, я клянусь тебе, другого варианта быть не могло. И я пошла ва-банк. — Но ты всё равно мне не ответила сразу…, — я опустила глаза, очерчивая внутренним циркулем тот круг боли, в который я попала, не получив ответ, который ждал меня, как оказалось, с самого начала. — Я испугалась, Светка. Я не такая сильная, как ты. — А что потом? — Мне не потребовалось много времени. Я даже не успела дойти до дома, как решила вернуться, но натолкнулась на свою мать, которая, схватила меня и потащила обратно, на ходу что-то шепча про мерзкую девчонку, которую она отправила подальше. А на следующий день я узнала, что ты уехала. И поняла, что уехала ты вовсе не из-за моей матери. Я позвонила Лысому, дала твой адрес и… Чётко они сработали, да? — Динька просияла. — Ребята знают? Про нас… — Неа, я сказала, это нужно для того, чтобы разыграть тебя. Да и они много вопросов не задают. — А что дальше, Дин? — Я домой больше не вернусь…, — она с немым вопросом и затаённым страхом подняла на меня глаза. Наши поезда уже спешили к вокзалам, из наших комнат уходили старые жильцы, наши дороги простирались далеко за горизонт. Я улыбнулась. — Ты готова уехать со мной? — Да. Она обхватила рукой мою голову и прижала к своей шее. Под мягкой кожей бешено пульсировала тонкая венка, я уткнулась в неё губами, закрывая глаза и осторожно целуя, медленно и бесчётное количество раз. Мир застыл тихо мерцающим звенящим хрусталём. Я слышала, как воздух ложится на мои плечи, как птицы обретают силу крыльев высоко в облаках, как травы выдыхают аромат сладости, как тянутся к свету осенние цветы, как Динькино сердце бьется, бьется будто в моей груди. Она спрыгнула с качели и потянула меня на землю. Мы рухнули друг в друга, перемешиваясь и растворяясь. Земля была ещё тёплой, и проникала в нас парным запахом щедрого плодородия. Мы катались по ней сжимая друг друга до боли в суставах, вновь обретая надежду и возможность, вновь обретая силы бороться. Не в одиночку. Её тело распахивалось мне навстречу, обдавая меня жаром неукротимого желания довериться и отдаться, её кожа пружинила под моими руками, становясь прозрачной и скользкой. Я втекала в её глубины языком, слюной, чтобы было слишком чисто, чтобы было невыносимо нежно. Я хотела, чтобы мы не горели, а плавились. Плавились и плакали от нестерпимой остроты этой кульминации. И я слышала её плач, чувствовала её дрожь, вязко переходящую от неё ко мне. — Ты опустила меня с неба на землю, Светка, — хрипло пробормотала она, прижимая свои бёдра к моим, — Но с тобой я поняла, как, чёрт побери, может быть хорошо на земле… — Родная…, — выдохнула я. И жизнь началась снова, а может быть впервые.