Приятель Скал

Камни снова пели: заунывно, протяжно, и так тоскливо, что Ричарду хотелось плакать вместе с ними. Впервые он понял их настроение, как и то, что оно смахивает на его расположение духа, только если эти несчастные камни, их которых построен особняк, находятся здесь очень много лет, то он в комнате сидел всего несколько часов. Из-за отсутствия окон невозможно определить время суток, за запертой дверью не слышались шаги, как и разговоры. Казалось, что про пленника совсем забыли. Отец, в его, Ричарда, возрасте, сидел в тюрьме и рассказывал, что там хотя бы кормят — здесь же пленнику не принесли даже тарелку жидкой овощной похлебки. Впрочем, в особняке Первого маршала ему приносили довольно неплохую еду. Чувствуя, как заныл от голода живот, юноша снова сжался, уткнулся лицом в колени и замер. Время тянулось вперед долго, словно загустевший кисель или мед. И опять мысли о еде… Все что угодно… Хотя, лучше этих Рокслеев ни о чем не просить. Кого они жалеют? Точно не таких, как он. Мысли плавно вернулись к Рокэ Алве — Дик отчего-то думал о нем со странным чувством: упоительным, теплым, согревающим… Нет, это трудно передать даже собственными мыслями. Ричард подул на пальцы и обнял себя за плечи. Стало не то чтобы теплее, но чуточку спокойнее, словно его обнимал… кто-то другой. Кто-то добрый, заботливый, который понимает и не обидит. Только здесь нет такого человека, никто не придет к Ричарду, никому он не нужен… нет, нужен сестрам, но до них теперь далеко, дальше, чем до Надора. Если он не выберется отсюда, значит, некому будет кормить девочек, и Холли опять придется петь на улицах, и Дейдри будет маяться в поисках заработка, а там зима, а если они простудятся и заболеют, за ними некому будет смотреть и ухаживать. Ричард почти всхлипнул и тут же начал ругать себя. Так нельзя, он взрослый парень, почти мужчина, да что там почти! Он и есть мужчина в их семье. Ему надо не плакать, а думать, что делать. Только вот что делать, Ричард не знал. Упрашивать отпустить его невозможно: никто его не пожалеет, а если он скажет про сестер, все равно не поверят, или ответят, что все равно, в Олларии и так чересчур много нищих и, если они издохнут, в городе будет только чище. Холли так несколько раз говорили, когда она пела на улицах и просила. От мыслей о Холли Ричард снова взвыл, но сдержался и заставил себя думать дальше. Если попробовать сбежать? К примеру, придет какой-нибудь слуга или охранник, принесет еду, Ричард его оттолкнет и побежит. Ему бы только на улицу выбраться, а там он найдет, в какой переулок нырнуть. Но ему до сих пор не приносили никакой еды. Может быть, эти Рокслеи решили уморить своего узника голодом? Время продолжало идти и то, как оно медленно шло, немного пугало. Будь здесь окна, Дик сумел бы знать, день сейчас или ночь, однако не имелось даже зарешеченных. И вновь он вспомнил про Рокэ Алву — у него окна точно были. И еда была. Впрочем, лучше не думать о еде, пока не заурчало в животе… Медленно, но верно его клонило в сон, и вот наконец Дик задремал, уронив голову на грудь. Сознание заволокло приятной томительной темнотой, потому что сон — прекрасная вещь. Погружаясь в крепкую и сладкую дрему, он успел подумать, что больше не станет воровать кошельки. Можно будет найти где-нибудь работу… даже ту, за которую не очень много платят… К сожалению, сон Ричарда длился, как ему показалось, совсем недолго. Вроде бы только уснул, как проснулся, вздрогнув, от лязга то ли замка, то ли щеколды, и топота нескольких пар ног. Встрепенувшись, он выпрямился и с сонной растерянностью посмотрел на слабый свет свечей позади двух появившихся в его «камере» силуэтов. Дик не мог хорошенько разглядеть лица вошедших — на них падала непроницаемая тень. Даже цвет одежды в полумраке было плохо видно: синяя не синяя, серая не серая, но явно не яркая, а темная. — Это и есть ваш воришка? — спросил один из гостей, который, кажется, был главным. — Ну и заморыш. Разумеется, сочувствия в его сухом холодном голосе не было, скорее малая толика насмешливого презрения, и Ричард постарался держать голову выше и не жмуриться на свечи, как слепой котенок. — Как раз от таких заморышей, — зашептал еще один гость, — больше всего убытков. Они же в любую щель проберутся, как крысы. — Помолчите, — приказал главный. — Я забираю этого мальчишку. В конце концов, последняя пострадавшая сторона в этом деле — наша семья. Ричард подавил вздох. Только сейчас он почувствовал, до чего устал в этой комнате: от ожидания, от жесткого пола, от страха, голода. А теперь его еще потащат неизвестно куда и сделают что-то совсем страшное. Вот если бы его забрал Рокэ Алва — вот было бы хорошо. Мысль показалась такой глупой, что Дик невольно улыбнулся. Зачем, спрашивается, герцогу, Первому маршалу и всему такому прочему возиться с уличным мальчишкой? — Ты еще смеешься? Ничего, скоро перестанешь. Этот надменный голос важного господина, как чуть позже разглядел Ричард, в лиловой одежде, не пугал его, а вызывал смешанное чувство раздражения и насмешки. Но лучше его не злить, а потому юноша поднялся с пола и, подчинившись грубому толчку в спину, вышел за дверь. Кажется, один из этих людей — слуга, потому что больше никто не хотел дотрагиваться до уличного оборванца. Откуда-то Ричард знал, что ему делать, несмотря на голод, страх и усталость. Сорвавшись с места, он бросился бежать, едва убедившись, что злобные господа остались позади, и пусть его окружала кромешная темень, желание вырваться отсюда было гораздо сильнее. — Эй, стоять! — Да схватите же его! — ледяной голос Придда, переполненный раздраженным нетерпением, заставил Ричарда ускорить бег. То, что впереди поджидали еще несколько слуг, неведомо зачем оставшихся в коридоре, Дик в темноте не видел, а потому разочарованно выдохнул, когда влетел прямо к ним в руки. Ричард бился и вырывался, пока ему не заломили руки за спину до хруста в ключице и не связали колючей веревкой. Он попытался вслепую лягнуть кого-то из слуг, и ему спутали ноги. Тогда он извернулся и вцепился зубами в чью-то руку, некстати оказавшуюся рядом, — не потому, что надеялся таким образом освободиться, а просто от злости. Тот, кого он укусил, — скорее всего, очередной слуга или солдат, — зарычал, выругался и отвесил Ричарду оплеуху. Удар был крепкий и почти оглушил его, да к тому же из ушибленного носа потекла кровь, неприятно щекоча кожу. — Твареныш! Тащите его поскорее! Его выволокли на улицу, и Ричард зажмурился: даже бледный свет полной луны казался ему нестерпимо ярким. Юноша почувствовал, как его тащат дальше, потом поднимают в воздух и наконец, швыряют на что-то жесткое, кажется, лицом вниз. Открыв глаза, Ричард увидел грубые потемнелые доски и щели в днище телеги. Рядом фыркнула лошадь, послышался свист кнута, и телега тронулась, сначала почти плавно, а затем все сильнее дрожа на каждой выбоине. Ричард пытался приподняться и рассмотреть, куда и откуда его везут, но его так трясло и подбрасывало, что, не будь он даже связан, ничего бы из этого не вышло. А из своего положения Ричард мог разглядеть только камни мостовой да еще, когда запрокидывал голову, клочья серого неба. Страх куда-то отступил, ему на смену явилась усталая решимость; должно быть после всего случившегося его скоро убьют и он был готов принять эту смерть без лишних просьб и уговоров. Кому нужна жизнь нищего мальчишки? Теперь ему не хватало душевных сил думать даже о сестрах или о спасении своей души. О последнем он всегда беспокоился меньше всего. Телега ехала долго, и наконец, когда Дик был способен лишь на то, чтобы лежать с закрытыми глазами и уныло ждать неизбежной смерти, его вытащили наружу. Ему освободили ноги, с усилием вздернули за шиворот, так что затрещала старая рубашка, и заставили встать. — Пошевеливайся, ты! — приказал кто-то из солдат и дал тычка в спину. Ричард пошатнулся, но кое-как устоял на онемевших ногах и заковылял туда, куда его толкали. — Быстрей, кому говорят, сколько еще с тобой возиться! Он молчал и пытался подчиняться окрикам, но из этого ничего не выходило. Перед ним отворили дверь, и кто-то издевательски хохотнул Ричарду прямо в ухо: — Пожалуйте, сударь, проходите. Ричард «пожаловал» и стал спускаться вниз по темной лестнице с каменными ступенями, которые то ускользали из-под ног, то выныривали откуда ни возьмись. Наконец его довели до тяжелой двери, опять распахнули, и один из солдат втащил его в темную холодную комнатушку. Ричарду развязали руки, но он уже не сопротивлялся: долгая дорога, страх и недавняя неудача вконец его измотали. Когда дверь захлопнулась, и снаружи со звоном задвинули засов, Ричард остался в полной темноте. Ощупью он пробрался в угол, где, как он успел разглядеть, валялась куча гнилой соломы, и свернулся на нем калачиком, сберегая остатки тепла и растирая онемевшие саднящие руки. Под ложечкой жгло и резало, но кормить его, видимо, не собирались и здесь. Ричард вздохнул, жалея себя, и сразу же устыдился собственной слабости. Ему плохо, а сестрам каково? Они, наверное, места себе не находят, извелись, что его так долго нет. И виноват в этом только сам Ричард, и никто другой. Кто его заставлял полезть к этому графу, герцогскому сыну? Никто не заставлял. И Алва предупреждал! И ничего теперь не исправишь. Ричард бы заплакал, но даже на это уже не осталось сил. Слезы не то иссякли, не то спеклись внутри, так что от них заболело сердце. А может быть, они потихоньку стали вымерзать — здесь, в подвале, было очень холодно, и камни даже сквозь солому пили тепло из его тела. Может быть, если бы Ричард снова услышал голос камней, он попросил бы их быть к нему добрее — до такой степени мальчишка устал и отчаялся. Но они были, наверное, слишком чужими и враждебными, и потому Ричард, как ни старался, не мог различить ни звука. Постепенно он не то чтобы заснул, а скорее оцепенел, будто сам превратился в камень, и это холодное зябкое забытье продолжалось неведомо, сколько часов, дней, кругов.