***
— …а потом ему пришлось вести занятия в другом кабинете, — Гарри тихо усмехается, легко восстанавливая в памяти яркую картинку недавнего происшествия, сосредоточенно вырезает кусок любимого шоколадного торта и аккуратно перекладывает его на тарелку притихнувшего Тома, — Запах ещё три дня стоял такой, что глаза слезились, даже заклинания не помогали, — облизывает испачкавшиеся в креме пальцы и принимается за содержимое собственной. — Вот так Винс и решил, что зельеварение — точно не его стезя, хотя я бы на его месте на спешил с выводами. Гермиона, например, умеет всё, и если что-то не получается, то просто добивает это упорством и частыми походами в библиотеку. А как у тебя было с зельями? Ну, в смысле, — Гарри с аппетитом отправляет в рот мандаринную дольку, с наслаждением прикрывая глаза. Сладкая попалась, — Хорошо получалось? — Да нормально, в принципе. Позже, конечно, приходилось налегать в усиленном режиме, но иначе сейчас никак: всегда необходимо держать наготове рецепт-другой на случай, если придётся срочно приготовить противоядие, — медленно запивая торт бокалом обыкновенного лёгкого вина, которое Том позволял себе крайне редко, он задумчиво разглядывает нарядно поблескивающую игрушками в свете гирлянды пушистую ель. Гарри всё ещё помнит, как весело было развешивать игрушки с мишурой, и от этого на сердце постепенно разливается мягкое тепло удовлетворения всем происходящим. Да и, наверное, просто жизнью в целом. — Иногда сложно выполнить всю последовательность готовки один в один. Даже по учебнику. — Надеюсь, Северус не чрезмерно требователен к тебе? — Не более, чем к остальным. Поблажек тоже никаких нет. И не должно быть, — Гарри решительно накалывает на вилку очередную картофелину, так, словно бы она была в чём-то виновата, — В конце концов, он и без того мне часто помогает. — С уроками? — одна из бровей Тома удивлённо приподнимается, — Дополнительно? — Не только. Иногда я просто разговариваю с ним о… — Гарри замолкает на мгновение и, справедливо рассудив, что некоторым вещам лучше всего оставаться не озвученными, отрицательно вертит головой, — Нет, ни о чём интересном. Так, просто. Конечно же, он всё чаще расспрашивал Северуса (Гарри именно так называл его в неурочное время — постепенно бесконечное «профессор» решительно надоело им обоим) о работе Тома. Даже если сам Северус редко бывал в настроении разговаривать на эту тему, холодно кидая в ответ на вопросы что-то вроде «ничего особенного, Министерство — это болото, в которое редко кому захочется соваться по доброй воле», некоторые скудные подробности, всё же, изредка перепадали. Не то чтобы Северус Снейп, слизеринский декан и знаменитый мастер зельеварения собственной персоной, оказался словоохотливым, к тому же с мальчишкой-первокурсником — тут, что предсказуемо, совсем наоборот. Однако Гарри с некоторым изумлением открывал всё новые грани самого себя: например, то, что он умеет быть вполне настойчивым, когда дело касалось непосредственно старшего Риддла. Более того, даже назойливым. И на редкость упорным. Северус, к лично его глубочайшему сожалению, не мог открыто выпроводить подопечного Тёмного Лорда из собственного кабинета. Гарри на полном серьёзе находил всё больше предлогов оставаться у него после дополнительных занятий, лишь бы только попробовать выведать больше о том, чем именно занимался на тот момент Том. Гарри понимает, что в одиннадцать лет многого не знать вполне обыкновенно. Что Том, возможно, всего лишь пытается хотя бы пока что оградить его от подробностей об опасностях, которым систематически подвергается, ценой блаженного неведения. Поберечь, как оказывается, далеко не самые устойчивые нервы (благо первые два месяца вдали от дома это наглядно доказали). Однако всё равно хотелось чуть-чуть приоткрыть потайные дверцы в его внедомашнюю, отдельную от Гарри жизнь. Том безапелляционно откладывает на потом все вопросы о своих делах в Министерстве, ограничиваясь поверхностными отговорками типа «уезжаю на две недели»-«завтра домой не вернусь», и в голове невольно возникало сомнение: а настанет ли это «потом» когда-нибудь вообще? — Правда, я так и не разобрался, что мне больше всего из предметов нравится, — Гарри поспешно переводит опасную, как тонкий лёд, тему в иное русло, и невольно грустнеет, — Каждый в чём-то интересный, а в чём-то — жутко нудный. — Не обязательно заставлять себя решать так скоро, у тебя впереди ещё шесть с половиной лет Хогвартса. К тому же, никто и не требует от тебя что-то выбирать, — Том ободряюще похлопывает его по плечу, неловко перегибаясь через перекрытое тарелками пространство праздничного стола, — Можешь учиться всему, что захочешь, и столько времени, сколько посчитаешь необходимым. — Вот учиться мне точно нравится. — Если заинтересуешься чем-то конкретным, всегда можешь обратиться ко мне или Северусу. Но я знаю больше, — Том отстраняется, явно напоказ приосанившись, и шутливо хмурится, заставляя Гарри тихонько посмеиваться, — Так что все приоритеты твоего любопытства принадлежат мне. — Я и не отрицаю. — Потому что это само-собой разумеющиеся вещи. Всё ещё улыбаясь, Гарри засматривается на плавно движущиеся по стенам размытые тени от языков пламени работающего камина и ненадолго выпадает из настоящего, добровольно повинуясь внезапно нахлынувшей ностальгии. Стало настолько спокойно и правильно, как это происходит исключительно перед долгожданными, длительными выходными. — Том, а помнишь, как мы провели два предыдущих Рождества? — Помню. — Сегодня мы справились лучше, правда ведь? — Правда. — И ничего не забыли? — Да нет, не забыли. Я проверял. — Точно? — Точно. Дважды. Время, как известно, небрежно затягивает старые раны, однако не промывает мозг и не стирает память — Гарри до сих пор с содроганием вспоминает празднование Рождества в доме Дурслей, и непрошеные картинки из прошлого двухлетней давности насильно заполняют успевшую привыкнуть к радости и комфорту душу старыми, болезненными впечатлениями. Он всё ещё помнит, как его запирали в чулане со светлого времени суток задолго перед тем, как «семья» удовлетворённо рассаживалась за пышно накрытым столом. Помнит, как последующие несколько дней испуганно-украдкой разглядывал искрящиеся отсветами гирлянды игрушки на ёлке — подходить и уже тем более трогать её Гарри было строго-настрого запрещено. О подарках, понятное дело, и речи не шло. В итоге знания, касающиеся Рождества, у него практически напрочь отсутствовали, но самым парадоксальным оказалось вовсе не это. Том, что действительно, по-настоящему странно, отмечать его тоже совершенно не умел. От слова вообще. Если раньше этим делом занималась ныне покойная Меропа Гонт, то после её ухода из жизни самого Тома ушли и все праздники. Он и в детстве-то, как выяснилось, не особо втягивался, а после переезда тёти к родственникам в Америке окончательно позабыл, что это такое — Рождество. Усиленно вспоминать, тщательно планировать и многое узнавать по-новой им, как двум слепым котятам, приходилось вместе наугад, постепенно исправляя глупые, в чём-то даже забавные ошибки. В первый раз, например, Том благополучно прозевал ёлку, а Гарри, втихомолку пожелав самостоятельно зажечь свечи, чуть не спалил всю комнату, уронив горящую спичку на скатерть. В прошлом году наряженная ёлка успешно состоялась, вещи оставались целыми и, к счастью, пребывали на своих положенных местах, однако чего-то явственно не доставало. Чуть позже до Гарри всё-таки дошло: под ёлкой не было подарков. Сегодня же всё определённо шло на редкость идеально. — Кстати, — Том расслабленно откидывается на спинку стула, очевидно сытый и полностью довольный. Гарри, ощущая, как чужое устойчивое умиротворение передаётся и ему тоже, снова улыбается: сейчас они вместе, впереди выходные. Что может быть лучше? — Почему ты улыбаешься? — Ничего. Кстати — что? — Ты ведь понимаешь Нагайну, я прав? — улыбка медленно сходит с лица Гарри, уступая место озадаченности. — Ну, да, конечно. — И знаешь, кто такие змееусты? Взгляд Гарри невольно утыкается куда-то в тарелку — к собственному стыду, он так и не смог выяснить, как оно получается и откуда появилось. В книгах практически ничего путного не имелось, потому что даже приблизительно понятно не было, где искать и с чего начинать. Лишь поверхностное определение в старой энциклопедии, не более. — Не знаешь, — Том глубокомысленно кивает собственным догадкам, скрещивая пальцы на столе, — Я так понимаю, у тебя это проявляется случайно и уже достаточно давно. — Объяснишь? — Язык змей называется парселтангом и проявляется в основном у потомков Слизерина. В нашей семье владение им считается даром, передающимся по наследству. Над столом повисает странная пустая тишина. Оцепеневший от удивления Гарри старательно, но безуспешно складывает в голове разрозненные фрагменты туманного, расплывчатого прошлого, и всё никак не может осмыслить причину владения парселтангом кого-то, вроде него самого. Почему-то редкая способность шипеть по-змеиному досталась именно ему, только лишь по линии отца крайне отдалённому родственнику Гонтов. Кровно фактически чужому человеку. Странно всё это, как ни посмотри. Странно и непонятно. — Мы обязательно разберёмся в этом, но только не сегодня, — Том отворачивается в сторону камина, всматриваясь в подвижные языки пламени невидящим, подёрнутым лёгкой пеленой задумчивости, взглядом. — Сегодня ведь праздник, так что иди и посмотри, не завалялось ли чего под ёлкой. — Подарки, то есть? — Именно. Гарри с некоторым чувством ускользающей мысленной ниточки удобно устраивается рядом с колючими ветками рождественского дерева на мягком ковре, зачем-то оглядывается в сторону Тома, наблюдающего за ним с любопытством и каким-то усталым удовлетворением, и, сдерживая нетерпение, вытаскивает первую цветастую коробку. Она оказалась от Гермионы. На самом деле, Гермиона, скорее, сделала крайне полезный подарок мирно дремавшему на диване Киви — волшебный искусно выполненный домик для питомца, напоминающий небольшой дворец и меняющийся по размеру согласно желаниям хозяина животного. Гарри, не ожидавший настолько искреннего участия в жизни нунду со стороны обыкновенно прохладной к чужим питомцам Гермионы, ощущает по-настоящему глубокую признательность и понимает, что тронут её заботой о несомненно дорогом для него Киви. Следующим подарком оказалась пара вручную связанных травянисто-зелёных свитеров от Молли с крупными заглавными буквами их с Томом имён посередине груди. Первые несколько минут они оба растерянно помалкивали, в некотором изумлении рассматривая и даже опасливо ощупывая вещи — обоим было в новинку получать от кого бы то ни было нечто подобное. — От Малфоев, — Гарри разворачивает богато украшенную глянцевыми узорами упаковку на плоском прямоугольном предмете в полтора метра высотой и показывает лицевую сторону Тому, подобравшемуся поближе, — Кто это? — Геллерт Грин-де-Вальд, — он с интересом рассматривает старинный портрет в дорогой золотой раме. Картина, судя по дате изготовления и невероятно тонко выполненной оправе, стоила как минимум целое состояние, — Вы ещё будете изучать его биографию курсе где-то на третьем-четвёртом. — Мне сейчас интересно, — Гарри окидывает взглядом весь портрет, изучает бледное надменно вздёрнутое лицо и глаза с необъясним маниакальным блеском рассматривающие его в ответ — портрет оказался магическим, однако вероятно не вполне адекватный чародей не желал заводить беседы со своими новоявленными соседями по дому. Имелось в его чертах нечто нездоровое, нервное, и, в то же время, удивительно непоколебимое, фундаментальное. — Грин-де-Вальд считался опаснейшим тёмным волшебником двадцатого столетия. — Считался? В смысле, в прошлом? — Он исчез около тридцати лет назад и больше не появлялся. Наша семья, хоть и практиковала в основном тёмные искусства, находила его политику неприемлемой и держалась от его дел на максимально безопасном расстоянии. Следующий подарок оказался полнейшей неожиданностью, потому что пришёл, как ни странно, от Северуса Снейпа. Вот уж чего никто и никоим образом не мог ожидать, так что Том, машинально окончательно спустившийся с дивана на ковёр и с любопытством заглядывающий через голову сидящего на полу Гарри, изумлённо присвистывает. — Что это? — Гарри вопросительно оборачивается, прекращая вертеть в ладонях маленький флакончик со странными непонятными символами на наклейке. В нём имелось совсем немного чистой жидкости, напоминающей самую обыкновенную воду. — Сыворотка правды, — в странно притихшем и опустившимся голосе Тома проскальзывает неясного рода опасение, когда Гарри, поражённый невероятной ценностью столь полезного подарка, восторженно уставился на драгоценный флакончик. Намерения Северуса, желающего избавиться от бесконечного потока вопросов, были кристально прозрачны, — Мерлин, он что, ядовитых паров надышался? Ну-ка… — Том попытался выхватить его из чужих пальцев, однако Гарри оказался проворнее. — Она моя, — он поспешно укладывает флакончик в кармане домашних брюк, — Значит, я сам найду ей достойное применение. По выражению лица напротив становится понятно, что ничего хорошего декану Слизерина за подобную выходку не светит. Следующей на очереди оказалась небольшая серая коробка с изумрудной лентой, и Гарри, едва взглянув, буквально сразу уже догадался, от кого она. Нетерпеливо, но бережно развязывая красивый сложный бант, он явственно чувствовал, как ускоряется сердцебиение. Том, за компанию присевший на ковёр и удобно протянувший ноги куда-то в сторону, практически вплотную пододвигается со спины и внимательно, комфортно уложив голову на чужое плечо, наблюдает за тем, как он раскрывает коробку, вынимает сложенную в несколько раз чуть блестящую тёмную ткань, густо покрытую узорами и вышивкой. Гарри с недоумением разворачивает её и понимает — точно мантия. Достаточно старинная и определённо не его размера. — Это мантия-неведимка, — Том отстраняется и разваливается на полу, облокотившись на локоть, — Она принадлежала Джеймсу, передавалась по наследству в течении смены многих поколений Поттеров. — То есть, хочешь сказать… — Гарри оторопело гипнотизирует самый удивительный подарок из всех возможных глубоко шокированным, даже огорошенным, взглядом, — Она принадлежала моим родителям? — И теперь она твоя по праву наследования. — Как же тогда она у тебя оказалась? — Джеймс передал, незадолго до того самого дня, почувствовав «что-то неладное», — казалось, Том всё глубже погружался в невесёлые воспоминания, и, помимо подавленности, на его лице едва заметно отражались редкие, тщательно утаиваемые проблески вины, — В нашем доме всегда было эффективно прятать ценные предметы. Особенно, в подземельях. — Спасибо, — Гарри, едва сдерживая порыв кинуться ему на шею и заобнимать до смерти, уже чуть ли не дрожит от нетерпения, — Я могу её надеть? — Конечно, почему нет? — Меня не видно? — он укутывается в мантию, ощущая себя маленьким ребёнком, примеряющим шутки ради простыню с двуспальной кровати родителей, тянущуюся сзади по полу, и хмурится, замечая реакцию подозрительно подрагивающего Тома, — Чего смешного? — Ничего, конечно же ничего, — он улыбается, глядя снизу вверх со странным выражением на лице, очень сильно напоминающим снисхождение. Или даже умиление, — Не видно. Только голова. Ещё примерно с полчаса мантия, волшебный старинный артефакт с богатой древней предысторией, использовалась едва ли по назначению, но зато отменно повеселила: опьянённый широтой спектра раскрывающихся возможностей, Гарри не смог оставить её в покое, азартно заставляя исчезать всё подряд. Начиная с собственных конечностей (Том, уже изрядно захмелевший, безуспешно пытался остановить приступы неудержимого хохота) и заканчивая стульями, креслами, тумбой — в общем, любой разновидностью мебели и просто всего, что под руку попадалось. Тем временем рождественский вечер плавно перетекал в рождественскую ночь, глаза начинали слипаться всё сильнее, а накатывающий волнами сон пробирался в голову настойчиво и безапелляционно. На часах уже давным-давно обозначилось далеко за полночь, и Гарри, замечая на редкость ватное состоящие чуть ли не клюющего носом непривычно не владеющего собой Тома, всё так же вальяжно развалившегося на полу, решает, что пора бы уже, наверное, расходиться по кроватям. — Том, — он бережно прикасается к чужому плечу, — Давай ложиться, уже поздно. Я устал и хочу спать. — Да, конечно, — он тут же поднимается на ноги, рассеянно треплет Гарри по волосам и смотрит несколько расфокусировано, по-особенному домашний, исключительно расслабленный и на удивление, просто до странного, покорный, — Тебе нужно что-нибудь, или ты уже идёшь к себе? — Честно говоря, хотел принести из библиотеки книгу, забыл её сегодня на столе. Чтобы завтра утром сразу уже взяться за чтение, как только встану. — Ясно, — Том зевает и похлопывает его по спине, — Тогда до завтра, ужонок. — Спокойной ночи, — отзывается Гарри уже на выходе в коридор.***
Глубокой ночью Гонт-менор предсказуемо наполнялся неизменно таинственным, мрачно-торжественным очарованием, походя на типичный среднестатистический замок с набором потусторонней активности. Около нескольких месяцев после переезда, до глубины души перепуганный зловещей атмосферой сумрачного особняка в тёмное время суток, Гарри действительно опасался высовываться из комнаты — обстановка его нового места жительства по ночам вызывала острое желание укутаться в одеяло с головой, так что Тому приходилось провожать его, если возникала срочная потребность. Гарри, понятное дело, становилось до безумия стыдно, однако привыкание развивалось только со временем, и ускорить этот процесс не представлялось возможным. Сейчас уже, понятное дело, не страшно ни капельки, скорее — хочется созерцать, ощущая глубокую привязанность и нечто вроде непроходящего чувства правильности, уместности. В библиотеке, более чем просторном помещении из нескольких комнат поменьше, переходящих в центральный читальный зал с удобными диванами, письменными столами и креслами, хранилось великое множество редчайших фолиантов. Фамильные сокровища Гонтов могли похвастаться редкими коллекциями заклинаний, энциклопедий, рецептов зелий, исторических заметок да и просто крайне ценных, считавшихся давно утерянными книг ещё со времён эпохи Мерлина. Гарри всегда нравилось читать, и наличие библиотеки под самым боком превращало жизнь в один сплошной познавательный процесс, что не могло не радовать. Однако сейчас ему больше всего на свете хотелось улечься в собственную кровать, укутавшись одеялом, и моментально провалиться в сон. Надев пижаму, Гарри, уже предчувствуя скорый отдых, поднимает со стола недавно оставленную книгу и намеревается покинуть библиотеку, но замирает — по ногам неожиданно потянуло ледяным, тяжёлым сквозняком. При том, что в доме всегда была относительно высокая температура. Окна оказались наглухо заперты и даже запечатаны заклинанием, входные двери оставались прикрытыми, так что Гарри в поисках источника холодного воздуха бродит по библиотеке ровно до тех пор, пока не натыкается на кое-что странное. То, чего раньше уж точно не было — тонкое длинное отверстие в стене за одним из дальних стеллажей, из которого ожидаемо поддувало, навевая смутные опасения. Всё это очень явно смахивало на потайной ход, и Гарри даже не потребовалось размышлять, куда именно: под особняком, превышая и без того немалую площадь самого дома и распространяясь далеко за пределы территории поместья, находилась сложная система подземелий. Поверхностно он знал, что в них находится темнейшее наследие рода Гонтов, и Том настрого запрещал приближаться к основному входу ради его же собственной безопасности. Лабиринты длинных тёмных коридоров между большими залами с собраниями древних артефактов, о природе которых Том предпочитал не распространяться, а Гарри и не спрашивал, понимая, что допытываться бесполезно. Предположительно, случайно найденный тайный проход может привести в одну из комнат именно подземелий, которые для него закрыты и, по убеждениям Тома, крайне опасны. С другой стороны… Гарри любопытно. Сон как рукой сняло, да и, к тому же, он ведь не намеревается ничего трогать — можно просто наведаться туда разок, не углубляясь, посмотреть, что к чему, и сразу уже выйти. Как-будто ничего и не было. Окончательно вознамерившись разведать обстановку, Гарри протискивается в просвет и оказывается в каменном тоннеле с факельным освещением. Чувство неправильности основательно действовало на нервы, однако он всё равно упрямо двигался вперёд, ведомый возрастающим с каждым шагом любопытством, и через несколько десятков метров останавливается перед тяжёлой кованой дверью метра три высотой и четыре-пять в длину. Украшенную замысловатыми металлическими узорами сложно извивающихся змей. Сверху виднелась каменная арка с выпуклыми грубо вырезанными буквами:Si vis pacem, para bellum
К сожалению, Гарри латыни не понимал и предсказуемо не сумел разобрать ни единого слова, но что-то подсказывало: просто так этот проход уж точно не откроется. Ручек он не нашёл, дверь определённо была заперта. Смирившись и немного расстроившись, Гарри понуро выбирается обратно в библиотеку, мысленно обещая вернуться уже со знанием латыни, направляется к себе и заглядывает мимоходом в гостиную. Том благополучно задремал прямо в кресле. Умиротворение на его спокойном расслабленном лице было совершено безмятежным, а тихое медленное дыхание — размеренным и глубоким. Имелось нечто волнительное в рассматривании его спящим, и, поразившись наведавшейся в голову идее, Гарри аккуратно протискивается между подлокотником и посапывающим как ни в чём не бывало Томом (благо широкое кресло имело достаточно много свободного пространства). Уютно облокачиваясь о тёплый бок, Гарри неуклюже копошится, прижимаясь чуть плотнее. Погружаясь в сон, он окончательно позабыл о проходе в подземелье и обнял чужую талию рукой, почувствовав мягкое скользящее прикосновение на щеке. Книга, запланированная на утро, так и осталась лежать на столе в библиотеке.